Две Лии и Иаков. Книга 3
Алик Серебров
Ни богоподобный фараон Египта, ни могучие цари Вавилонии и Митанни никогда не слышали о драме, разворачивающейся в семье небогатого землевладельца. Да и поклонение еще одному божеству на землях Ханаана, соединяющих две великие цивилизации, вряд ли могло вызвать у них интерес. Откуда им было знать, что сейчас зарождается новая религия, а Лие предстоит стать праматерью нового народа. Но ей предстоит пройти немало испытаний, чтобы не нарушился ход истории, описанный в Торе, Библии, Коране.
Две Лии и Иаков
Книга 3
Алик Серебров
© Алик Серебров, 2023
ISBN 978-5-0060-2298-0 (т. 3)
ISBN 978-5-0059-9631-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«Две Лии и Иаков»
Книга 3
Все в мире повторяется, все неизменно под солнцем,
сколь бы ни менялись одеяния людей и их слова.
Но раз неизменен сам человек, неизменным будет и то,
что напишут после меня. Люди бегут правды, тогда как
вокруг лжи они роятся словно мухи над медовой лепешкой,
и даже если они сидят в куче навоза, сброшенного на
перекрестке улиц, слова сказочника для них благоуханны.
Мика Валтари. «Синухе-египтянин».
И служил Йааков за Рахель семь лет,
и показались ему несколькими днями
– так он любил ее.
«Я—Тора, Еврейская библия и мир.
Книга Бытия 29:20»
Глава 1
Пустая дорога. Пустые улицы. Пустой двор. Послеполуденное солнце, выжигающее всех не успевших или не сумевших спрятаться от его лучей. В открытые ворота подворья Лавана медленно втягивалась короткая цепочка едва передвигающихся существ. Живых, полуживых, изможденных – сейчас это не интересовало жестокого бога Шамаша, которому тоже не терпелось удалиться на покой с такого знакомого небосвода, под которым ничего не происходило, да и не могло происходить в это время.
«Хватит уже. Сдерживал себя по повелению Создателя, когда неизвестно чем интересная всей троице невзрачная девчонка разбиралась со взрослыми важными мужчинами. Конечно все трое изволили наблюдать, куда же денутся верные друзья-приятели Бытие и Сознание от своего начальника.
Непонятно только, кого Создатель оберегал: то ли ее, то ли зрителей. То ветерочком подует, то тучку подгонит, заслонит от лучей. А бывало, наоборот, разгонит, когда уж больно много их собирается и темнеет. Что он в ней нашел? Ну, два сознания в одном теле. Подумаешь, экая невидаль. Хотя, наверное, таки невидаль. Сам, небось, подшутить решил?
Нужно будет у Сина спросить при встрече. Гоняешься за ним, (или за ней? Кто их поймет: то Луна, то Месяц) гоняешься, значит, а он ускользает. Или она убегает? Как ящерица – шмыг от меня в норку, и нет ее. А, может, это они за мной гонятся? Да какая, в конце концов, разница. Недолго ждать осталось. Лет двести – двести пятьдесят и пересечемся. Не забыть бы только спросить.
Надоело. Пока не запрещают, пусть немного пожарятся. Хотя и мне, пожалуй, достаточно. Заболтался. Вот попрячутся, как все существа разумные, и я потихонечку на покой».
Первым в маленьком караване монотонно вышагивал раб, привыкший к тяжелому однообразному труду. Ноги сами собой поднимались и опускались, неся еще крепкое тело разорившегося крестьянина. Не обращая внимания на пыль и жару, вспоминал два, нет, почти три свободных дня:
«Собственно говоря, ничего в жизни после того, как за долги продался Лавану, особо и не изменилось. Как работал раньше от зари до зари, пытаясь выбраться из нужды, так и сейчас работаю. Накормлен, как-то одет, хозяин с хозяйкой спокойные – что еще? Вспоминается временами семья, когда перепадет кружка пива и минута отдыха вечерком, но что уж тут. Жена скончалась. Захворала, не смогли лекаря дождаться. Дети выросли и разбрелись.
Может и хорошо, что к Лавану прибился, слыхивал разные истории про рабство на государственных стройках да рытье каналов. Но это уж больше пленных касается, которые без права освобождения, на всю жизнь в кабалу попали. Ну, голова наполовину выбрита, так что? Закон такой. Знак особый. Так он никуда бежать и не собирается. Вон, такой же как он, проданный за долги, у корчмаря Марона за огородом следит. Одет в такое тряпье, что чучелом птиц отгонять на его же огород ставить можно. Голодный всегда. Хозяин каждую морковку считает и грубой муки на лепешки дает, только чтобы ноги не протянул. Грех жаловаться.
А тут еще три, считай, дня свободных перепало. Хозяин со старшей дочкой в город отправились, и его с собой взяли, за добром присматривать. Отоспался, отъелся. С девчонкой этой, Зилпой, щебетухой и попрыгуньей, душу отвел. Вспомнил времена, когда был помоложе, и дети при них с женой крутились. Еще и пару медяков от молодой хозяйки перепало, и служанка в таверне веселая попалась. Решила, видно, для себя: «не можешь избежать любовных забав, расслабься и получи удовольствие». Тем более, что в храмовых домах утех те же услуги считаются нормальной работой. Ее тоже можно понять. Ведь, по сути, такая же как он. Отец продал в неурожайный год, бывает. Ну так она уже полтора года отработала, считай, полсрока прошло. Потом и о ребеночке подумать можно. Вот он, например, оттрубил год, через два тоже можно на вольные хлеба, и поискать себе работу. Но стоит ли снова связываться с семьей? Ерунда какая-то в голову лезет, как юнцу безбородому. От жары, наверное.
Но Лия, Лия то какова! Двух недель не прошло, как в ногах у отца валялась. Как стемнеет, от мальчишек, что дергали ее, слепую, пряталась. Сторонилась всех, только к колодцу за поселок выбиралась к Гиваргису, сторожу однорукому. А как выгнали, да несколько дней сама прожила, так изменилась, что теперь – молодая хозяйка, надо же. Вся такая гордая стала. Но не озлобилась, нет. Что правда, то правда. Еще и в таверне наслушался небылиц, вроде в подругах у нее богини ходят. Но с этим поосторжнее надо. Не даром ведь говорят: «в каждой правде, есть доля правды». А за пьяную ночь (ну, перепало мне чуток, так что?) после испытаний Рекой, каких только «правдивых» историй не наслушался.
Мелькнули знакомые ворота, и перед глазами открылся ставший родным двор. За рабом столь же неторопливо, хотя уже чувствовал приближение к родному стойлу, появился ведомый за узду ослик с наездником. Всю дорогу, а до этого в городе, злопамятное животное высматривало своего обидчика, наглого Джераба, сына корчмаря:
«Ладно, хозяйскую дочь ударил так, что та упала. Чего между людьми не бывает, сами разберутся. Но я то причем? Меня зачем было трогать? Толкнул, а услышав громкий крик возмущения, сам заорал почище осла. Попадись только, наглец. Приличный заряд дерьма в брюхе по-всякому найдется, чтобы угостить обидчика. Ничего, скоро от надоевшего груза отделаюсь, отдохну в родном стойле. Хотя эти неугомонные людишки всегда придумают чем заняться. Не беда. Отдохнул, а работа привычная. Будет тяжело, остановлюсь и покричу чуток, отстанут. Недолго осталось».
Изнывающий от жары Лаван встрепенулся от дремы, когда мимо промелькнули крепкие столбы, к которым крепились ворота двора. Сколько раз он уже пересекал эту границу, отделявшую его владения от внешнего мира. Еще немного, и он, наконец, доберется до заветной комнаты, где собрались изображения богов, что создал его предок, Терах. Там, в тишине и прохладе дома, он раздумывал, советовался, принимал важные решения. Изваяния божеств, управляющих стихиями, были закопаны под углами здания из обожженного кирпича, так что в доме до последней поры можно было чувствовать себя спокойно.
До последней поры. Пока не явился неведомо откуда племянничек Иаков, сын Исаака и любимой сестры Ревеки. Ревека, Ревека… Вот уж о ком частенько вспоминал Лаван, о чьем отъезде сожалел. А племянник, с которым еще предстоит решить, что делать, ни много ни мало, заявил, что прибыл для женитьбы на его дочери. Точно так же, как давным-давно Исаак, отец его, прислал слугу, чтобы просватать и забрать Ревеку. А та и рада-радешенька покинуть родное гнездо. Вот уж умница и красавица. Видно не в нее сын пошел. Он-то все больше отцовские рассказы о едином боге слушал, а в хозяйских вопросах несведущ. Ему, видите ли, откровение было, что суждено ему стать родоначальником, чьи потомки завоюют всю Землю, и посему, до?лжно отдать ему дочь в жены и управление всем хозяйством.
А дочери, как обезумели от такого красавчика. Старшая, Лия, потребовала, чтобы он, Лаван, немедленно отдал ее замуж за пришельца. А младшая, Рахель, вообще влюбилась по уши, и никого, кроме Иакова, вокруг не видит. Он, как отец, совсем ничего не имеет против такого зятя, но не сейчас же. Рахель еще совсем молода?, положение в хозяйстве могло бы быть и получше, а тут свадьбу задумали. А Лию, после ее мольбы о замужестве, сгоряча вообще выгнал из дома. Не насовсем, недалеко, только чтобы подумала в одиночестве над безрассудностью своей просьбы. Мало того, что ущербная родилась, не дали ей боги нормального зрения, так еще и на всю их семью неприязнь накликала. Не дают сыновей ему и Адине, а без них и род увять может. Да и в общине проблемы из-за этого. Соседские семьи растут, запросы расширяются. А за чей счет? То-то же.
А Лия? Что с ней было то в заброшенном загоне? Неведомо. Может и правду ее богиня Иштар под свою опеку взяла. А иначе как? Во дворе, когда руку отключила, а из глаз непроизвольно слезы текли, кто с ним говорил? Ясно, что не Лия, а Иштар в ее обличье. Лия и слов то таких не знает. А вещие знаки после жертвоприношения, когда куст сам запылал ярким огнем, а по луне тень неведомой птицы проплыла? И ведь не один он все это видел, Иаков рядом стоял. А потом, дома, когда Лия о чем-то с изваянием богини пошепталась. Ведь потом все, как было, об их ночной встрече с Иаковом поведала, хотя и была далеко от поселка. А история, когда ее в колдовстве заподозрили? Вспоминать страшно, сколько раз он находился на грани разорения. Нет, быстрее домой, к богам. Рассказать все, и просить, чтобы знак дали, как поступать, как вести себя с дочерью.
Лаван заерзал на мешке с сеном, заменявшем ему седло. Заметив шевелящееся перед мордой светлое пятно, тунику хозяина, оживилась и белая ослица:
«Ну наконец-то, добрались. Тоже мне, размечталась. Подавай ей все и сразу: и стойло удобное, и ясли, полные овса и пахучего сена, и соседа, приятного во всех отношениях. А потом еще и картины, как бегает с ним по просторам, когда никто не мешает. Размечталась! А прогуляться с ношей на спине, да по такой жаре, да по пыльной дороге – слабо?? С утра, как из города вышли, еще ничего было, сносно. После двухдневного отдыха, да по утренней прохладе, да с приятными воспоминаниями – отчего же и не пройтись, размяться. Да и груз невелик. Лия, дочь хозяина, да узлы какие-то. Потом и та сошла, тоже прогуляться захотела. Идти недалеко, не то что дорога от Бер-Шевы в поселок недалеко от Харрана. Тогда чуть ли не месяц добирались. Но ничего, слава нашим ослиным богам, живыми добрались.
Вышли с места стоянки, где обосновались Исаак и Ревека, маленьким караваном – она впереди с Иаковом на спине, рядом ослик со слугой, а за ними три верблюда, нагруженные разным товаром. Слуга недолго с ними был, дня два-три. Потом на стоянке о чем-то поговорили с хозяином, и он обратно повернул. А мы дальше тронулись. Прибились к попутному каравану. Потом он исчез вместе с нашими верблюдами, а я едва спаслась от шакалов, пока хозяин молился. Присоединились к другому. Так вместе с ним и шли, пока однажды ночью не поднялась непонятная суета. Факелы, крики, беготня. Я тоже испугалась. Хозяин подскочил, забрался на спину, начал ногами по бокам колотить. Не больно было, но неприятно. Я и рванула в темноту. Так и бежала, пока не выдохлась. А утром вернулись и увидели пустую истоптанную площадку. Верблюдица в стороне на трех ногах пыталась удержаться и жалобно так посматривала в нашу сторону. Хозяин только руки вверх протягивал, в небо смотрел и причитал что-то. Но с неба ничего не упало. Так он сел, голову руками обнял и начал качаться из стороны в сторону. Я к верблюдице подошла, а у той из ноги кусок деревяшки, стрела, то есть, торчит. Ступить она на все четыре ноги не может, а я в этом деле не помощница. Посидел хозяин, покачался, и пошли мы дальше. Хозяин на мне, а за нами верблюдица хромает на трех ногах. Так за день и дохромали до города. Иаков особо не спешил, все бормотал под нос. Наверное, решал куда податься. Как бы то ни было, после всех злоключений добрались-таки до места.
Раньше, конечно, получше было, попросторней. В стаде повеселей, и побегать можно. Но и тут ничего, нормально. Другая жизнь. Не мы выбираем, нас выбирают. Куда-то я не туда задумалась. Начала о дочери хозяина, а закончила хромой верблюдицей. И что между ними может быть общего? Но что-то ведь есть, если в одну мысль попали. Добрались. Хорошо, что хозяйка по такой жаре пешком рядом шла, а узелок совсем легкий оказался. Сейчас снимут, и можно будет спрятаться от солнца».
Последней в измученной веренице, гуськом входившей в застывший пустой двор, где обычно кипела жизнь, была Лия. После всех приключений в городе, у нее, казалось бы, выдалось несколько часов отдыха и тишины. Но оказалось, что все прелести жизни вместе выпадают очень редко. Даже если и случается так, то в голову лезут непрошенные мысли и воспоминания, а хуже всего, если планы на будущее.
Сейчас таким камешком в сандалии, способном испортить все настроение, оказалось слепящее солнце и жара. Глаза невыносимо болели от отблесков ярких лучей, как ни щурься и не прикрывай их платком. Все тело и лицо горели от нестерпимой жары. Не помогали ни накидки, способные отразить безжалостные лучи, ни обмахивания. Утомительной оказалась дорога домой.
Когда это путешествие началось, Адат, чье сознание управляло телом Лии, пока разум Тарбит отдыхал от сумасшедшей борьбы сначала за жизнь, а потом за деньги, куда же без них денешься, вспоминала приятные случаи сосуществования двух сознаний в одном теле. Пыталась разобраться, где все-таки, богини помогли, а где Тарбит продемонстрировала свое умение.
Последняя непонятка была в том, как удалось ей, девушке, чье знакомство с водой заключалось в детском баловстве со сверстниками у колодца, когда восторженные визги достигали самых удаленных закоулков поселка, удержаться на волнах реки Белихи. Но ведь держало нечто на поверхности, даже отдыхать, лежа на ней, удавалось. Нет, пусть Тарбит твердит о своих умениях, но без помощи Нанше здесь не обошлось.
Хорошо, что она тогда спряталась в удобной извилине разума и не мешала подруге, все и получилось, как Тарбит обещала. Да и во время суда, когда решали, как казнить Лию. Хотелось упасть в ноги судьи и умолять о пощаде, но она сдержалась. Из последних сил сдержалась. Ведь обещала Тарбит, посланнице богов, не вмешиваться ни при каких обстоятельствах, закрыла глаза и молилась, молилась в глубине мозга. Хорошо, эту извилину обнаружили, есть где спрятаться, отдохнуть, когда сил уже нет. Вот все и получилось.
Неизвестно еще, чья заслуга в их победе больше. Молитвы помогли, или Тарбит всех переговорила и победила. Наверное, все-таки Тарбит. Она столько знает! Уж по-всякому побольше всех этих важных господ и хитрых трактирщиков. Ну кто бы еще смог повернуть все дело так, чтобы они добровольно раскошелились. Раскошелились! Добровольно!
Но она, Адат, тоже хорошо потрудилась на общее благо. В самом начале совсем было с жизнью распрощалась, но после знакомства с Тарбит, когда сильно прижало, так извернулась, что и представить не могла, что на такое способна. Как Гиле помогала, как щенков наощупь, в каком-то тумане принимала. Еще и за больным успевала присмотреть. Правда, когда потом он упоминал о каких-то обниманиях, не поняла, не смогла вспомнить. Ничего не воспринимала, отрубилась от усталости. Тогда Тарбит ее подменила. Наверное, чепуха какая-то. Если бы что-то было, она бы почувствовала. Ведь подслушала, как служанки обсуждали, что происходит, когда занимаешься этими делами. Хотя когда-то и самой придется. Как иначе ребенок появится от Иакова? Иначе никак. Очень хочется стать его женой, но он в Рахель влюбился, никого вокруг не видит. Тарбит обещала, что через семь лет поженимся (почему именно через семь? Зачем так долго ждать?), и будет мне счастье.
Правда, придется за это счастье побороться. Но вдвоем это уже не так страшно. Вдвоем в любом случае проще. Как Гильгамешу с Энкидом. Вот друзья были, так друзья. Гильгамеш даже богине Иштар отказал, когда она захотела выйти за него замуж. Не хотел друга потерять. Вот мы с Тарбит никогда не разлучимся. Как могут разлучиться два сознания в одном теле? Да никак. Ну и что из того, что между нами больше трех с половиной тысяч лет? Человек не очень-то и изменился. Знает побольше, так и сейчас ученые люди найдутся. Что это я? Завидую, что-ли? Кому? Себе? Опять запуталась.
Скучно. Хорошо, Тарбит ненадолго проснулась. Но устала очень. Два последних дня ей тяжело дались. Успела рассказать только, как распрощались с Рабити и Устадом, и снова ощутила, что подруга не слушает.
Осталось только снова ждать, когда будет с кем поболтать по дороге. Уже все косточки болят, сидеть на хребте нашей (если бы нашей, а то Иакова) ослицы. Все. Привал. Видно, и отца достала эта езда.
От остановки, а может от того, что Лия начала спускаться с ослицы, Тарбит очнулась. Не желая хоть как-то нечаянно помешать подруге, осторожно спросила:
– Адат, мы где? Уже приехали? Что-то я не узнаю места?.
– Нет, – вздохнула Адат, – привал. Считай, половину пути одолели. Самую, мне кажется, простую. Дальше по жаре тяжелее будет. Пусто и скучно, к тому же. Поля вокруг уже убраны, скоро время обрабатывать. Смотреть не на что. Красная земля и пыль.
– Что-то у меня, у нас то-есть, все косточки болят, и тело затекло.
– Особых удобств при езде на ослице не представилось, спасибо хоть скачки не устраивали. А идти рядом… Не хотела тебя беспокоить.
– Спасибо, сестренка. Извини, если обидела. Давай искать укромное место, надобность уже сильно ощущается, а потом я тебя сменю. Отдохнешь, потом с матерью сможешь нормально встретиться. А я пешком пройдусь.
Так и сделали, и вторая часть пути просто пролетела в разговорах и воспоминаниях. Если бы не палящая жара, можно было бы считать легкой прогулкой. Самым часто повторяемым словом в этом безмолвном разговоре двух сознаний оказалось простое «помнишь».
– А помнишь, как по стенам хижины солнечные зайчики пускали?
– А помнишь, как Гиваргису зуб лечили?
– А как зайца обдирали, помнишь? Ужас какой.
– А Чензира? Сначала заставили воду сливать, когда платье сняли и перед его носом мылись. Потом репетицию раздевания под водой перед ним устроили. Получил парень неожиданное бесплатное удовольствие. Хорошо еще, что больная нога удерживала от соблазна дотронуться.
– А помнишь, как отец стал уважительно разговаривать, когда убедился, что с ним общается сама богиня Иштар?
– А помнишь, как Люций за морковкой бежал?
– А как выручил ночью, когда отозвался?
«А помнишь…», «а помнишь…» – так, перебивая друг друга, захлебываясь от восторга, вспоминали нечаянные сознания-подруги забавные случаи, происходившие с ними последние недели. А потом притихли.
– Тарбит, согласись. Ведь когда все это с нами случалось, совсем не до смеха было. Что-то я не припомню, чтобы мне недавно удавалось смеяться.
– Пожалуй и я впервые воспринимаю все так, будто и не с нами все было. Будто мы зрители, а перед нами разворачивается странный спектакль.
– Помнится мне, что все время приходилось выкручиваться и бороться если не за жизнь, то за достойное существование точно. Хотя не далее, как пару дней назад и с жизнью распрощаться шанс был.
Снова замолчали, думая о своем. Навалилась такая усталость, что плечи Лии опустились, ноги отказывались подниматься, а солнечные лучи, казалось, выжигают мозг.
