Демоны Вараса
Михаил Сергеевич Барков
Это 4-я история из цикла "Воспоминания о Верувине".В этот раз читатель взглянет на мир глазами народа, который веками таился в тени высочайшей из известных гор. Захватчики с "большой земли" вынудили их забыть свою былую силу, но нашёлся человек, способный повести за собой угнетённых и дать им второй шанс на свободную, достойную жизнь.Только вот… что на это скажут многочисленные противники, занятые своими собственными конфликтами?
Михаил Барков
Демоны Вараса
«Боги не могут ошибаться…»
Стагахольт, Вараса джегр.
Человеческий прогресс порой имеет спорные последствия: новый закон изменяет привычный уклад жизни, новый материал заставляет переосмыслить аспекты инженерного дела и зодчества, новый фрукт или овощ встряхивает весь рынок пищи, а новая религия возмущает все старые. Однако есть в мире такие места, где стагнация не считается чем-то плохим, а новые решения принимаются с большой осторожностью.
Несколько веков назад четыре флота с разных уголков континента под названием Ганрайн заинтересовались открытым островом, который как будто из ниоткуда появился северо-восточнее их обширной родины. Мореплаватели быстро освоили берега и вскоре узнали, что остров вполне может считаться отдельным континентом, к тому же, на нём уже есть коренное население, называющее это место «Верувина». Люди в шелках и стали столкнулись с людьми в шкурах и татуировках из ягодных красок. Ганрайнцы принялись во всю колонизировать необъятные просторы, поля и леса, начали возводить свои города и крепости. Конфликт с коренным населением не заставил себя долго ждать – началась война за все известные земли Верувины. Ганрайн жил сражениями половину своей многовековой истории, поэтому завоеватели и колонисты быстро одержали победу, оттеснив коренных жителей на восток, за самую высокую гору, которую, заимствуя верувинское название, нарекли Варасский пик.
Всего за столетие побеждённые ощутили груз прогресса на собственных плечах и увидели, как быстро жизнь может измениться до неузнаваемости: вокруг них росли селения, прокладывались дороги, рисовались новые и новые знамёна, а коренные жители этой земли оставались в тени огромного пика, смотрели на то, как творится человеческая история, и молчали. Так потерпевший поражение народ прожил в тихой злобе почти пятьсот лет. Любые попытки отвоевать новые клочки земли и дать отпор не приносили успехов, люди всё больше сомневались в том, что у их культуры есть шанс на достойную жизнь, но им по-прежнему хотелось верить, что так будет не всегда.
Коренные верувинцы именовали свой народ несклоняемым словом «ниррен», а каждого отдельного человека: «нирред». В прежние времена изначальное население континента почти игнорировалось ганрайнцами, но предпоследний правитель двух оставшихся провинций ниррен, Орвинарт, был исключительно миролюбивым человеком и хотел упредить возможные посягательства на земли его народа: он стремился торговать с давними захватчиками, перенять у них какие-то технологии, выучить их язык и заслужить их уважение. Так за пятьдесят лет его народ обучился основам современного кораблестроения, достойному ткацкому делу, переплавке металлов, а родной язык, который и прежде находился под угрозой, был почти вытеснен ганрайнским по настояниям самого правителя. Однако традиционно ориентированные ниррен отказывались от валют и чеканки монет, отказывались от осадных машин и каменных фортификаций, отказывались они и от флагов, поэтому имели условное зелёное обозначение в виде пика на карте Верувины, но ни на одном строении ниррен не висело знамени. Трактирная эстетика и проституция тоже не прижились у коренного населения Верувины, ведь никто из его представителей не нуждался в большем количестве развлечений, чем он имел, а это были: стихийные танцы по вечерам, турниры на арене, коллективные ритуалы и соревнования ремесленников. Верховая езда и скотоводство, во всю используемые ганрайнцами, оказалась для ниррен и вовсе отвратительным извращением, ведь к животным у них было особое отношение: порой они приручали собак, волков или диких птиц, но относились к ним, как равным, как к своим друзьям или даже членам семьи. Охота была и вовсе состязанием с каждым отдельным зверем: ведь всегда был шанс, что вепрь снесёт тебя с обрыва, ядовитая змея одним укусом перечеркнёт многолетние планы, а стая волков накормит твоими внутренностями своих детей. Пленение же и использование животных в хозяйстве казалось ниррен унижением природы, поэтому перемещались они пешком, а жили больше собирательством, рыбалкой и уже описанной охотой.
После всех реформ Орвинарта ниррен зажили мирно и тихо, но в глубине своих подавленных душ, в самых недрах подсознания, люди чувствовали, что заслуживают лучшего. Орвинарт добился вхождения в Зал Совета в самом большом городе современной Верувины, в Никантире, и там к нему относились с некоторым насмешливым снисхождением. Это усилило противоречия среди простых людей, и недовольную сторону возглавил один из не менее противоречивых молодых мужчин: Стагахольт. Этот человек был воистину огромен, хотя о полном его росте было трудно судить, так как он всё время сутулился, но всё равно смотрел на всех сверху. Сначала он метил в жрецы, но отказался от ритуала посвящения и стал заявлять о своих правах на становление Вара?са дже?гром – повелителем горы, который по своей сути являлся лордом Шартендайна и Теккердайна, последних городов ниррен. Стагахольт утверждал, что люди отдалились от богов и забыли себя, а Орвинарт вылизывает сапоги, которые об него же и вытирают – эти слова распространились в народе быстрее любой чумы, и совсем скоро текущий джегр, уже старый и слабый, был вызван на дуэль. Этот бой продлился всего минуту и закончился очевидным для всех итогом – Орвинарт сдался, Стагахольт пришёл к власти. Он прошёл традиционный обряд инициации, который прежде никто не повторял двести лет: взошёл на Варас, коснулся каменного Копья Предков, вонзённого в его вершину, и повязал на него свою ленту вместо ленты забытого правителя из прошлого. Когда он спустился обратно, целым и невредимым, народ ликовал.
Куда меньше была радость лордов в Зале Совета, когда Стагахольт впервые вошёл туда со своим личным стражем, то?ру джегр. Вся остальная Верувина с тревогой приняла новую фигуру на посту правителя восточных земель, но в итоге, за последние десять лет Стагахольт не оправдал чужих тревожных ожиданий: он никого не убил, никому не угрожал, а лишь каждый раз предупреждал их и просил уделить внимание природе, традициям, духовной силе, скрытой в каждом из людей. Его не слушали, а ниррен тем временем наращивали боевую мощь, тренировались и чувствовали, как их культура приобретает новые оттенки агрессии и воинственности. Когда последний тору Стагахольта, Иришар, скончался от запущенного воспаления лёгких, правитель ниррен вдруг исчез и оставил лишь заявление, что должен вновь взойти на Варас и поговорить с богами. В его отсутствие, в начале солнечного июля, надлежало выбрать нового тору, достойного защитника, и с этого события началось то, чего никто не мог предвидеть…
***
Птицы мелодично перепевали друг друга на кронах ясеней, где-то недалеко лаяла голосистая собака, а утреннее июльское солнце пробралось через открытое окно и светило прямо на грубое мужское лицо, обрамлённое чёрными волосами чуть длиннее плеч. Это был Гримхарро, малоизвестный претендент на пост нового тору, крепкий воин чуть больше тридцати лет отроду, приветливый лесоруб и хороший друг едва ли не всех, кто его знал. Эти же друзья обычно кратко называли его Грим – традиция ниррен предписывала давать всем детям трёхсложные имена, но почти у всех в этом народе была и сокращённая форма, состоящая из одного слога – для близких. Гримхарро лежал полуобнажённым на шкурах своей постели и вслепую тихонько тянулся рукой к девушке, которая расположилась рядом с ним – Сентиви. Её лицо было светлым и милым, но как будто грубоватым из-за хорошо выраженных скул и челюсти; руки и плечи имели аккуратную женственную форму, но были хорошо развиты, а талия и бёдра обладали приятным глазу изгибом, который Гримхарро очень ценил. Цвет волос Сентиви, как будто назло её возлюбленному, был светло-золотистым и резко контрастировал с лежащей по соседству головой, а глаза были большими, синими и глубокими – этот цвет всегда вызывал у Гримхарро романтичные ассоциации с Лаварским морем.
Они были вместе уже четыре года, и это многое значило, потому как у ниррен нет понятия брачного союза и связанных с ним церемоний, эти люди просто живут вместе и любят друг друга столько, сколько существуют их чувства и сколько требует ответственность. Долгосрочные союзы у ниррен всегда имеют приоритет и первыми получают одобрение джегра в решении любого общественного вопроса, в любом споре или претензии, а те, кто от такого союза отказываются в пользу новой любви, обычно осуждаются своими знакомыми и упрекаются в неверности.
Гримхарро провёл пальцами по тонкому одеялу из оленьей шкуры, коснулся ладони Сентиви и взял её за руку. Девушка приоткрыла глаза, мило зевнула и задала вопрос:
– Вот и настал этот день… Готов, любовь моя? Чувствуешь покровительство Близнецов?
Гримхарро прикрылся от тёплых лучей из окна и ответил:
– Пока я чувствую лишь козни Светоносца, стремящегося меня ослепить, – он поднялся, сел на постели, размял шею и погладил Сентиви по бедру. – Ты не останешься в одиночестве, не переживай, мой нежный рассвет. Я победил трёх избранных, и они оказались слабы. Наверняка и этот не будет сильнее. А вечером мы с тобой будем плясать между костров, петь под звёздами и праздновать мой триумф. Близнецы не оставят меня, я уверен. Беспокоит другое…
– Что же? – Сентиви встала и начала одеваться.
– Почему Стагахольт ушёл на Варас сразу после смерти своего тору? И для чего он уже несколько лет готовит людей к битвам? Он даже не рассказал нам, чем кончился его последний визит в Зал Совета две недели назад. И вернулся оттуда пеший, а не с возничим из Ривенда, как прежде. Говорят, на западе ганны сошли с ума и начали воевать друг с другом, но я слышал это от рыбаков из Теккердайна, а не от нашего джегра.
Сентиви пожала плечами и ответила:
– Старухи в Зелёном Доме как-то заметили, что он вообще перестал общаться со своими прежними знакомыми из ганнов. Говорят, отдалился, задумчивый какой-то сделался и часто сидит у идола Вараса, шепчется с ним.
Гримхарро надел рубаху и штаны, схватил у стены тесноватого дома кожаные сапоги из шкур и принялся шнуровать их на своих ногах:
– Не вижу зазорного в том, чтобы почаще советоваться с богами. Варас всяко поумнее будет, чем эти старухи или ктагмары с запада.
Сентиви оделась, убрала волосы в хвост и остановилась у входной двери в задумчивости:
– Мудрость богов никто не оспаривает. Я сомневаюсь лишь в том, что Стагахольт правильно расслышит то, что они хотят ему сказать.
Гримхарро обулся и, не застёгивая лёгкую кожаную куртку, вышел на улицу вместе с девушкой. Они жили на окраине Шартендайна, негласной столицы восточных провинций ниррен и прекрасного города на реке Малый Шарт. Весь Шартендайн был усажен ясенями и берёзами, в нём не было ни одного дома выше первого этажа, но было много подземных помещений – возводить строения, стремящиеся к небу, у ниррен считалось неуважением к богам, а вот жить в земле, наоборот, – безопасным и мудрым решением. Для аэрации земли и проветривания своих построек жители востока использовали специальные каналы, которые выходили из-под поверхности небольшими деревянными коробами и оборудовались стоками, чтобы их не затапливало во время дождей. Дом Гримхарро и Сентиви не был снабжён этой технологией и казался снаружи ровно тем, чем на самом деле являлся: одноэтажной лачугой с деревянно-соломенной крышей и стенами из брёвен.
Дом стоял на холме и был хорошо виден с улицы. Как только Гримхарро и Сентиви вышли наружу, неподалёку послышался радостный оклик:
– Светоносец взошёл на небо уже пять часов назад, Грим! Чем вы там занимаетесь, в тенях своего жилища?
Это был Дахорас, молодой парень с круглым лицом, недавно заменивший своего отца в качестве лучшего кузнеца в городе. Его кузница под хлипким навесом была прямо напротив дома Гримхарро, так что кузнец мог следить за его перемещениями, не прилагая никаких усилий, – и вечно шутил об этом. Гримхарро махнул ему рукой, улыбнулся и воскликнул в ответ:
– Не тебе переживать о наших тенях, Дахорас! Выковал мне оружие или сам только выполз из дома?
– Выковал-выковал! Подходи, погляди.
Сентиви слегка наклонилась к возлюбленному, привстала на носочки и с милой улыбкой сказала:
– Но сначала меня проводи!
Гримхарро усмехнулся и указал пальцами на них обоих:
– Вы что, сочиняете песню?
Все они посмеялись, кузнец остался у себя под навесом, а молодая пара продолжила идти по тропе от дома. Между Гримхарро и Сентиви была приличная разница в росте и телосложении, но они никогда об этом не беспокоились: он считал себя её защитником, а она заботилась о нём и в каком-то смысле даже воспитывала. Каждый день он неизменно провожал её до Зелёного Дома – так ниррен называли лазарет Шартендайна, где Сентиви работала и училась лекарскому делу, – а затем отправлялся по своим делам: на лесопилку за городом, либо на арену, чтобы около её стен тренироваться.
Когда Зелёный Дом был уже в нескольких шагах, Гримхарро остановился, взял девушку за руку, повернул к себе и крепко поцеловал. Из широких входных дверей вышла старуха с окровавленными руками, увидела молодую пару и недовольно запричитала:
– О-о, конечно, я по локоть в крови, а она высасывает соки из своего зуболома!
Гримхарро отстранился и возмущённо махнул рукой, глянув на женщину:
– И чем я заслужил подобное оскорбление?!
Женщина вытянула вперёд окровавленные ладони и продолжила:
– Вот это видишь? Это кровь вчерашнего твоего соперника, Гримхарро! Мог бы оставить его в покое, но надо же было живот непременно вспороть, да зубы ему повышибать! Даже если выживет, останется уродом теперь!
Гримхарро возмутился ещё больше:
– Так ведь он сам сдаваться не захотел! И всем ясно было сказано, что за звание нового тору бьются насмерть! Так что он ещё легко отделался, предыдущих моих врагов уже закопали под горой! Займись своей работой, а словоблудие оставь для тех, кому есть дело. Я пошёл, – закончив этот разговор, он повернулся к Сентиви, кивнул ей и продолжил говорить уже намного тише. – Пусть боги тебе благоволят, любовь моя, а вечером поспеши на арену! Если эта немощная будет докучать тебе, я подожгу ей хату.
Сентиви рассмеялась, подошла ближе и провела рукой по груди Гримхарро:
– Не надо ничего поджигать, молю тебя. Я разберусь, а тебе желаю быстрой и лёгкой победы! И не забудь подкрепиться днём, ты вечно увлекаешься тренировками.
– Не забуду!
Они разошлись, и теперь Гримхарро направился к кузнецу. Прежде он сражался топором, но уже несколько месяцев размышлял о новом оружии, с помощью которого хотел восславить Близнецов: двух богов, которых чтили, как одного – бога войны. Этим оружием должны были стать два стальных клевца с литыми рукоятями, один имел бы лезвие, чуть приближающее его к серпу, а второй должен был обладать стальными зубьями, чтобы разрывать вражескую плоть. Это в корне отличало их от клевцов, которые использовали ганны для пробития доспехов, но Гримхарро всё же считал, что его оружие будет относиться к тому же классу.
Через несколько минут Дахорас услышал звонкий стук перед своей кузницей и вышел из помещения, которое было ему домом и складом одновременно. Гримхарро взял кузнечные щипцы и постукивал по наковальне, привлекая внимание:
– Ну, Дахорас! Мне ждать до следующей луны, пока ты принесёшь их?
– Если придётся, подождёшь! – махнул на него кузнец и снова вернулся в дом за двумя свёртками.
Он поднёс их к столу с инструментами, сгрёб в сторону всё лишнее и положил так, чтобы Гримхарро мог разглядеть оружие.
– Сегодня на арену с ними пойдёшь? – поинтересовался молодой кузнец.
Гримхарро быстро покивал в нетерпении и развернул первый свёрток: клевец с лезвием сверкал и очаровывал своей идеальной заточкой. Верхняя часть была шире и тупее, а нижняя и наконечник казались столь острыми, что Гримхарро даже не решился к ним прикасаться. Под рукоятью у этого клевца находилось кольцо, и зачем оно было нужно – Гримхарро кузнецу не объяснил, но сам был в восторге от точности исполнения его заказа.
– О, это… – он замер, предвкушая кровь, которую прольёт этим оружием. – Это великолепная работа, Дахорас. Показывай скорее второй!
Во втором свёртке был клевец с такой же рукоятью и кольцом внизу, но вместо лезвия у него были плоские стальные шипы, немного похожие на зубы акулы. Они располагались хаотично и одним своим видом вызывали ужас и трепет. Гримхарро взял в руки оба оружия, клевец-серп – в правую, а зубастый – в левую, но некое внутреннее чувство подсказало ему поменять их местами. Он покрутил их, сделал пару взмахов и почувствовал, что литые рукояти сильно прибавляют им веса в сравнении с топорами, которые теперь будут отложены в тень. В самом балансе этого оружия и в его форме уже чувствовалась невероятная разрушительная сила, что вызывало у Гримхарро неподдельный восторг:
– Дахорас, ты создал… не просто оружие, благословлённое Близнецами, а само воплощение Близнецов. Я твой должник и выполню любую твою просьбу, что в моих силах.
Кузнец расплылся в улыбке и кивнул другу, очарованному своим новым оружием:
– Если станешь тору, замолви за меня словечко перед Стагахольтом, а? А если не станешь, то с тебя ремонт моей кузницы, отец оставил дом в весьма печальном состоянии.
Гримхарро наконец отвёл взгляд от сверкающих лезвий и вернул внимание к собеседнику:
– Как пожелаешь. Я порекомендую тебя всем, до кого дойдёт моя речь.
– Для начала в живых останься, – вздохнул Дахорас и сел на табурет под навесом.
Он достал откуда-то бурдюк с водой, сделал пару глотков и задал Гримхарро вопрос:
– Видал, кто против тебя стоит сегодня?
– Нет, а ты когда успел? – удивился тот.
– А он ко мне за медальоном заходил, давно просил сделать. Это Рирвейлин, Зелёный Танцор.
– Владелец Зелёного Дома?
Дахорас кивнул, а Гримхарро печально усмехнулся:
– Издёвки богов всегда меня забавляют. Проиграю – не стану тору. Выиграю – Сентиви потеряет старшего целителя или будет выгнана, если оставлю его в живых.
– Брось, – отмахнулся кузнец. – Он не подлец и не станет отыгрываться на твоей возлюбленной. Я бы боялся не этого, а того, что он дни напролёт сейчас тренируется в лесу.
– А что за оружие?
– Фенгир. Длинный и очень острый, сам ковал, так что ручаюсь.
Гримхарро задумался. «Фенгир» – слово, которое ниррен использовали для двуручных мечей с длинным и широким лезвием, заточенным лишь с одной стороны. В отличие от ганнских клинков, у них не было гарды, рукоять переходила сразу в лезвие и была, как правило, литой. Это массивное и тяжёлое оружие, для которого требовалась немалая физическая сила, но Гримхарро не боялся. Он был настроен крайне решительно, вне зависимости от того, кто и с каким оружием встанет напротив него на арене, ведь это был заключительный тур – оба претендента оставили за собой по три побеждённых и боролись за одно из самых почётных положений на востоке.
С малых лет Гримхарро хотел быть защитником правителя, тору джегр, а когда Орвинарт вознамерился отменить эту традицию и прибегнуть к найму обыкновенных стражей, как это обычно делали ганны, юный воин возмутился и разочаровался в своей мечте. Второе дыхание этим грёзам подарил Стагахольт, возродивший термин «тору», и подошедший к выбору своего хранителя с особой щепетильностью. Фигура правителя пугала Гримхарро и воодушевляла в то же время. Похожее впечатление Стагахольт производит совершенно на любого человека, который его встречал: вечно хмурый, говорил медленно и спокойно, с такой глубокой уверенностью и силой, что казалось, будто он сам и есть воплощение Вараса – истинный сын гор. Стагахольт редко носил при себе оружие, но никто в здравом уме и не рискнул бы пробраться к нему. Лишь однажды кто-то позволил себе сквернословить в адрес джегра, после чего был вызван на поединок самим правителем. Череп этого человека до сих пор лежит в комнате Стагахольта среди прочих трофеев.
Гримхарро выбрался из вязких мыслей о своей судьбе и правителе земель ниррен, ещё раз поблагодарил кузнеца и направился к арене. Он вышел на тренировочный полигон, где стояли несколько деревянных столбов с вырезанными на них лицами. Дети Шартендайна иногда забавлялись и вырезали на них угодные им слова, писали прозвища своих знакомых или просто глумились и разрисовывали эти тренировочные брёвна ягодными красками. К одному из таких Гримхарро подошёл спокойными шагами, развернул свёртки с клевцами, взял их в руки и стал принимать разные стойки. Он привыкал к их балансу и ощутимому весу, к холодным стальным рукоятям, которые быстро теплели в ладонях и к разным лезвиям: левая рука будет держать Младшего – так Гримхарро решил назвать клевец-серп с острым лезвием. Правая рука разорвёт врагов Старшим – зубастым клевцом, под который не захочется попадать ни одному живому существу.
Около двух часов Гримхарро упражнялся с новым оружием и быстро с ним породнился. Когда он начал уставать, решил вернутся домой и поберечь силы. Младшему и Старшему не хватало последних штрихов перед судьбоносной схваткой: Гримхарро намазал клейкой смесью их рукояти, перемотал их тонкой тканью, чтобы руки не скользили и отдача от ударов чувствовалась не столь сильно, а затем надел два кожаных браслета, к которым были прикреплены кольца и короткие цепочки – с их помощью клевцы были пристёгнуты к рукам. По замыслу Гримхарро эти кольца и цепи не позволят врагу выбить у него оружие – даже если разожмётся хватка, клевец не улетит далеко. Кроме того, это давало возможность хвататься за цепи и раскручивать клевцы для устрашения врага, что Гримхарро нестерпимо хотелось поскорее исполнить. По своей натуре молодой лесоруб и претендент на пост тору любил выставлять напоказ свои навыки и силу – он никогда не был скромным, скорее даже наоборот, в конфликтах его можно было назвать дерзким и агрессивным. Сентиви это неизменно возбуждало, а друзей Гримхарро иногда своим поведением раздражал, но его терпели за поступки – за поддержку, многократную помощь и надёжность. Гримхарро никогда не подводил близких людей, и если уж дал слово – то никогда его не нарушит. Этому его научил отец, ныне покойный охотник, которого Гримхарро всегда вспоминал с почтением и тёплой тоской.
Гримхарро взглянул на своё щетинистое лицо, отразившееся в лезвии Младшего, отстегнул клевцы и ткнул их рукоятями под поясной ремень.
– Время пришло, – сказал он сам себе и вновь выдвинулся на арену.
Невысокие деревянные трибуны были уже заполнены людьми, а некоторые толпились и вокруг арены – они ничего не увидят, но первыми узнают, кто победил. Гримхарро подошёл ко входу, страж арены улыбнулся ему:
