Виктор Доминик Венцель "Крылья и ножницы"

А может быть, ужин? А может быть, пулю?

Осенние лужи? Мечты по июлю?

Есть мысли о гамме? А что там, в Париже?"

Он ходит кругами все ближе и ближе.

"Есть сказки из Цана, и сказок немало…"

Я выше лица натяну одеяло.

Мне нужно укрыться и спрятаться в слякоть,

В розетку две спицы – и больше не плакать.

Зарыться в подушку, укутаться пледом.

Мне жалко лягушку, что станет обедом.

Мне жалко ягненка у старого парка.

Бессмысленно. Звонко. Пронзительно. Ярко.

Он дышит мне в спину, сжимает запястья:

"Я вас не покину! Что надо для счастья?

Свой домик во мраке и зернышко веры?

Пурпурные маки, тюльпаны, герберы?

Волшебное слово? Отправиться в Вими?

Что нужно, что б снова казаться живыми?

Он тянется крагой – Любви и покоя?

Чернила с бумагой? Я знаю такое! "

Я спрячусь в кошмаре за дверью палаты,

Под сводами хмари, где звуки кантаты,

Где в белом тумане сплетают волокна,

Где Он не достанет сквозь двери и окна.

Я – белый кораблик из старой газеты.

Плыву, через капли к Москве от Визеты,

По морю огня возле правого борта

Он ловит меня в полушаге от порта.

"Считаетесь Жувом, а смысла на грошик!

А я расскажу вам историю кошек,

Где на тротуаре играют котята.

Их давит феррари за час до заката!

А вы не забыли, составили бриф мы?

В классическом стиле на строки и рифмы?

Вы знали Иуду? А он был почище…"

Он ищет повсюду. Пылают глазищи.

Я спрячусь в кармане отчётом и сводкой.

В наполненной ванне упавшей проводкой,

Где мама отмыла картечью и дробью

Руками, без мыла, моё же надгробье.

Я просто рисую картинки в тетради,

В линейку косую, и в красной помаде.

Вот домик, плетень по чужому эскизу

И чёрная тень, где-то слева и снизу.

"Вы гений? Тогда почему не творите?

По паре мгновений в боре и иврите?

Зачем создаёте себя по сюжету?

Любовь в переплёте? Жанетту? Жоржетту?

И иглы под кожу? Уж вы мне поверьте –

Ничто не поможет: пишите о смерти!

Вы все ещё трезвый? Финальную правку?

А что на счёт лезвий? А, может, удавку?"

Искручены вицы неровным зигзагом,

Скрипят половицы под траурным шагом,

Когда через рощу Он гасит огниво

И ищет на ощупь, неспешно, пытливо.

"Там что-то засело на кровле у крыши?

Ещё не стемнело? А можно повыше?

В другом пересчете намного осклизлей?

Куда вы идёте от собственных мыслей?"

Он держит за шею, сжимает аорту,

Пропасть бы в траншею, под землю и к черту.

Остаться на гибкой планиде уступа.

Он шепчет с улыбкой веселого трупа:

"Давайте обсудим, и вытянем жилы?

Куда это люди идут у могилы?

Дорогой без пауз в бессмысленный катет?"

Я вновь просыпаюсь.

Пожалуйста. Хватит

Синдром Котара

"Если небо лишились дна или плесень укрыла сад,

Если цепь порвала звено, или надвое рвётся шёлк,

Если вдруг догорит луна, никогда не смотри назад –

Не смотри. Только знай одно: я отныне навек умолк"

Белой надписью черный дом, что стоит посреди могил,

Заболел, похудел, оброс. С каждым словом на целый фунт

Выгибается ночь горбом, разрываются нити жил –

Старый дом отдают под снос. Этажи засыпает грунт.

Пальцы веток стучат в окно, между ребер костистых стен

Разрастается темнота, и корнями уходит в пол.

А над крышей трещит сукно под ножами ночных сирен

Хлеб разрезали вдоль хребта, и в гробу подают на стол.

Нежность рубит стальной тесак перед плахой февральских стуж.

Каждый выберет, что хотел, из остатка потекших лиц,

Где любовь подают за так, в скорлупе омертвевших душ

На подносах замерзших тел и в стаканах пустых глазниц.