Александр Авис "Касание"

– А он у вас был?

– Зачем спрашивать, если и так понимаете. Когда я возвращался домой, знаете, о чём думал? Есть жизнь в семье со всеми её маленькими и большими радостями, сложностями, со всем этим ежедневным рутинным однообразием и внезапными неожиданностями. И есть другая, внутренняя, и она не менее сложная, а может, даже ещё сложнее. Есть люди, которые могут соединять в себе обе эти жизни, при этом первая всегда стоит на первом месте, а со второй каждый сам с собой, или совместно, разбирается по ходу. Но есть те, у кого вторая, та самая, другая всю жизнь была на первом месте. И это не эгоизм. Это именно – другое, иное состояние, которое гораздо больше всего вместе взятого, потому что вмещает в себя нечто большее. И с этим иным трудно уживаться не только в семье. Полина понимала это ещё тогда, давно. За это я ей и благодарен, хотя и чувствую себя перед ними обеими последней сволочью. Проблема в том, что как-то исправить это невозможно. Это не поддаётся исправлению, потому что – это другое. Я чувствую, что вы прекрасно понимаете, о чём я говорю, хотя упорно пытаетесь дурачить меня. Хотя нет, вы не дурачите. Вы проверяете меня. Вопрос – зачем вам это нужно?

– Любой вопрос – это где-то уже существующий ответ. Любой ответ – это когда-то возникшая мысль. Любая мысль – это ещё не заданный вопрос. И чтобы его не было, надо выйти из круга повторений. Если мы сейчас зациклимся, то никогда не найдём ответа. Поэтому продолжайте.

– Интересное уравнение. Но, пожалуй, вы правы. Так вот, я тогда подумал, что жить с этим иным, не получая ответы на свои внутренние вопросы, всё равно, что постоянно идти по краю пропасти или по лезвию бритвы, то есть очень опасно для жизни, особенно если рядом с тобой живут те, кого ты любишь. Я понял, что никто не может помочь мне справиться с моим иным, никто не ответит на мои вопросы, кроме меня самого. Может, картина как раз и появилась, чтобы что-то мне объяснить? Может, этого момента я и ждал всю свою жизнь? Вернувшись домой, я решил, что, несмотря на воскресный день, завтра обязательно пойду в студию. Я словно был в эйфории, только не понятно от чего: то ли от проведённого с семьёй времени, то ли от воздействия картины, или от того и другого вместе. Меня тянуло к картине, как железные опилки к магниту. Я долго не мог уснуть, впрочем, как и всегда, но понимал, что надо как-то выспаться, чтобы завтра не быть квашнёй, поэтому наелся на ночь какой-то серьёзной еды, включил релаксирующую музыку и через полчаса отключился, поставив будильник на восемь. На удивление, проснулся бодрым. Наверное, сработало желание поскорее встретиться с дверью. Позавтракав бутербродом с кофе, поймал себя на мысли, что думаю о картине, будто о девушке, в которую только вчера влюбился. А ведь Полина так и сказала: «Значит, она тебе понравилась». Бред. Влюбиться в картину, которая тебя загипнотизировала. Подумал ещё – какие же всё-таки люди становятся глупыми, когда влюбляются и лишаются рассудка. Их тянет к объекту чувства, и они начинают делать глупости. И так было всегда. Почему это происходит? Видимо, это тоже состояние изменённого сознания. Любая форма сумасшествия – это паразит для сознания. Неужели нельзя быть в ясном сознании и при этом не от мира сего?

– Разве любая влюблённость не от мира сего?

– Разумеется, не любая. Это я уже перешёл к другой теме размышления. Влюблённость не от мира сего не бывает без ясного сознания, и даже более того. А которая же от этого мира – это вирус, своеобразное психическое заражение сознания. Я как раз и хочу продолжить про другую влюблённость. Пока ехал в студию – пришло осознание, что я первый, кому картина открылась. Полина её не восприняла, потому что она не для неё. Тут же возник вопрос – так же ли картина откроется другим, кто её увидит? Но что, собственно, произошло по сути? Пока я глядел на нарисованную дверь – прошло три часа, после чего она превратилась в настоящую. Превратилась. Слово-то какое не подходящее. Может, у меня действительно случилась галлюцинация? Я ехал в воскресенье в студию, чтобы это проверить. Но и не только из-за этого. Меня тянуло к ней. Это было похоже на наваждение, но в тот день я испытывал сильный интерес к этому предмету. Обычно у меня такое случалось, когда я начинал писать новую вещь. Ну да, иногда со мной случаются подобные аномалии. Вернее, случались. По молодости я много занимался рисованием. С годами прыти поубавилось, потому что всё это было не то. Понимаете, не то всё! Что толку переводить краску и бумагу, если внутри всё закрыто. Я могу воспроизвести отличный пейзаж, портрет, но это всё не то. Это рутина. Прекрасная, но рутина. И людям это нравится. Людям нравились мои пейзажи. Им нравилось, когда я рисовал их портреты. Понимаете? Людям это нравится. Им нравится рутина. А я искал другое. С Полиной мы знакомы давно, но только восемь лет назад решили обзавестись печатями. Она знает меня, как облупленного. И уж подавно собаку съела на моих тараканах. Спрашивается, зачем я ей вообще понадобился, если она прекрасно всё понимала и всё знала про меня? Не могла найти себе более достойного? Нет, вы просто не знаете Полину. Хотя теперь я начинаю понимать, в чём весь фокус. Я слишком часто отвлекаюсь? Да, это моя слабость. Мне трудно сосредоточиться на одном моменте. Он тут же обрастает подробностями, оттенками. Я – художник? Нет, я не художник. Я всего лишь рисовальщик. Настоящий художник живёт своим творчеством, а я так, всего лишь существую. Так вот, когда я увидел её во второй раз, мой сердечный орган вознамерился разорвать грудную клетку и показать мне своё животрепещущее. Я долго стоял у порога, пытаясь успокоиться. Она же смотрела на меня с того самого места, где вчера её и оставил. Когда я, наконец, сумел убедить себя, что это всего лишь нарисованная дверь, то смог сдвинуться с мёртвой точки. Подойдя почти вплотную, я не нашёл признаков нарисованности. Передо мной находился тот же дверной косяк и дверь с ручкой. Мираж не исчез. Наваждение не оставило меня. Помню, как подумал в тот момент, что нужно будет поинтересоваться у шефа – зачем ему понадобилась дверь в нашей студии. Это такое новое слово в искусстве? По-моему, однажды мы уже проходили подобный модерн. Честно говоря, даже испытал тогда некоторую робость перед тем, как взяться за ручку. Но тут же подумал, что если не открою, то ничего и не будет, а я так и останусь с кучей своих вопросов и убитым вдохновением. Дверь никогда не откроется сама, если не пытаться её открыть, или если тебе её кто-нибудь не откроет. Чего бояться – что за ней ничего не окажется? Или страшит сама неизвестность? Смерть чем-то похожа на такую же дверь. Вы никогда не думали, что смерть – это такая же дверь в неизвестность. Но только её уже не ты открываешь, а это тебе её открывают, хочешь ты этого или нет. И никто толком не скажет тебе, что за той дверью. И только ты сам это сможешь однажды узнать.

– Вы хотите это узнать?

– А знаете, я не вижу особой разницы между этим миром и тем, что там. Всё дело в тех же самых оттенках, вибрациях. Только там они более ярко выражены, а здесь они скованы плотной материей. В общем, всё то же самое, отличие лишь в форме существования. Наличие творчества в нашем мире является прямым доказательством взаимосвязи этих двух миров. К примеру, рисует художник на холсте город с людьми, то есть создаёт гиперреальность, а писатель делает книгу с целым миром своих симулякров. Вот вам уже и два мира в наличие: этот и тот. А таких книг и картин великое множество, и нет ни одной похожей почему-то. Хотя, да, есть ещё повторяющийся мусор, но это уже неважно. По отношению к персонажам книги – художник их видит, а они его нет, но оба мира существуют, и в каждом жизнь идёт своим чередом. Теперь взгляните с другой стороны – аналогично, автор этого мира нас видит, а мы его не видим почему-то. В чём причина подобной разницы? В разных вибрациях. Наш мир вибрирует на одной частоте, а тот мир на другой. Вот и вся разница. И если б не было дверей, была бы сплошная стена. А так есть и огромная стена, разделяющая наши миры, и есть дверь, через которую можно проходить отсюда туда и обратно. Вопрос в том, как работает такая дверь. Но я снова отвлёкся. Любая мысль порождает другую, как в бесконечном множестве Мандельброта. Почему я снова увидел вместо картины настоящую дверь, вместо того, чтобы, как все нормальные люди, увидеть картину? Ведь Полина увидела картину, или что-то своё. А после того, как она в моём приближении стала дверью, почему дверью же она и осталась? Почему она не стала, как прежде, картиной?

– Может, она не хотела уже закрываться от вас?

– Я тоже так подумал, подходя к ней. И знаете, меня это насторожило и обрадовало одновременно. Как это понять? Ей что-то нужно было от меня, или это что-то взаимное? Конечно, смешно предполагать, что картина может испытывать чувства. Только это же была не простая картина. Она была живая. Сразу лезет в голову всякая сказочная чушь. Словом, я стоял перед настоящей дверью, бывшей до того картиной, и смотрел на ручку. Вчера, то есть в субботу, я потянул за неё и дверь открылась. Да уж, «дёрни за верёвочку – дверь и откроется». Вчера это сделать было как-то проще. Наверное, потому, что ещё ни о чём таком не думал. Сейчас же стоял, как вкопанный, и не был уверен, что следует это делать. Из заторможенности, или нерешительности, меня вывело одно странное обстоятельство. Я испытал нечто вроде хорошей встряски, словно окатили холодной водой. Со стороны двери явственно услышал слово «ОТКРОЙ». Сразу вспомнился кадр из фильма «Сталкер» Тарковского, когда зашумел ветер и прозвучало «Стойте, не двигайтесь». Жуткая сцена. Пробивает до мозга костей. Вот и здесь было примерно так же, только вместо «стой» услышал «открой». Я чётко осознал в тот момент, что если не открою, не прощу себе этого никогда, а если открою, то возврата назад уже не будет. Понимаете? Всё! Назад дороги нет! Якоря рубят, и кораблю уже нет места в тихой и спокойной гавани. Его несёт ветер судьбы навстречу новым берегам. Плох тот идущий, который не хочет идти вперёд. Дорога уже никогда его не примет. Если ты ищешь новое и жаждешь его, но по-прежнему цепляешься за старое и привычное, не жди скорого обращения. Новое не терпит сомнений, и сомневающийся хуже предателя. Если ты встал на этот путь, но потакаешь своим сомнениям, – значит, нет в тебе огня новой жизни. Ты – не идущий по этому пути, ты – просто прохожий. Когда я услышал слово «Открой», то представил себе, что сейчас сзади в студию ворвётся стая диких собак с кровавыми глазами, набросится и разорвёт меня на части, если я сию секунду не открою эту дверь и не спрячусь за ней. И мне стало даже немного страшно. Прошлое выдавливало меня, а будущее звало к себе. Всё просто вынуждало меня сделать это. Мурашки пробежали по спине, я взялся за ручку и потянул её на себя. Словно осенний тёплый ветер тут же коснулся моего лица, и я опять увидел холст. Мне почудилось, что он пахнет осенью, и от него исходит что-то осеннее и сосновое.

– На холсте было что-нибудь изображено?

– Сложно сказать. Визуально он представлял собой абсолютно белый и чистый холст, но я чувствовал, что на нём что-то происходит. И тут до меня дошло, что нужно закрыть глаза. Едва только я это сделал, как увидел сосновый лес, и красный дикий виноград кое-где лианами вился по стволам. Осень дышала на меня своей грибной прелостью. Я чуть не прослезился от восторга и открыл глаза. И снова передо мной был всё тот же белый холст. Закрыл – сосны. Открыл – холст. Картина снова загадала мне свой ребус. Или она так играла со мной. И эта игра в прятки могла бы, наверное, продолжаться бесконечно, пока я не перестал мигать. Картине явно от меня было что-то нужно. Оставалось понять, что именно. Хотя, как это можно было понять, если кроме сосен и холста ничего не происходило? Наконец, до меня опять дошло – это был второй момент касания. Дозированность – признак обучения или сближения. Я понял, что на сегодня это всё. Сеанс связи закончен. Есть время до следующей встречи осмыслить увиденное. Если вчера – какие-то цветовые галлюцинации на холсте, то сегодня он был чистый, и были сосны в осеннем лесу.

– Вы много рисовали сосновый лес?

– Да, Шишкин научил меня понимать лес изнутри. Каждое дерево, каждую веточку я проживал в себе. Они были мне как родные. Они жили во мне. Это как же надо чувствовать природу, чтобы суметь передать все её тонкости на холсте, чтобы она выглядела живой. И знаете, людям нравились мои пейзажи. Некоторые ценители говорили, что мои картины лучше шишкинских. Может быть, поэтому картина решила в этот раз пообщаться со мной через живой лес. Я так и не понял в тот день, что она хотела мне этим сказать, но ощущение живого леса было очень сильно. Она будто готовила меня к чему-то более важному. Это – как в книге страницы открываются постепенно. Она проверяла моё отношение к ней. Она была тактична и нетороплива. Она словно точно знала, что и как надо делать в наших отношениях.

– Так всё-таки рутина?

– О, умоляю, не пытайтесь поймать меня на словах. Всё становилось со временем рутиной, когда заканчивался процесс насыщения. Осенним лесом картина в чём-то напомнила мне и об этом. Нельзя долго выжимать сок из одного яблока. Однажды он в любом случае закончится. Но что нужно сделать, чтобы живое не заканчивалось? Где взять этот источник внутренней силы? Как сделать так, чтобы он не превращался в рутину, а постоянно давал тебе силу новизны и вдохновения? Как не стать штамповщиком? Мне было мало сосен. Я выжал весь сок. Я растерял своё вдохновение, или не сумел понять его. Вот картина и напомнила мне об этом. Но то, как она это сделала, стоило дорогого. Я словно выпил стакан живой воды. Закрыв дверь, я уже ждал следующей встречи. А потом был понедельник. Шеф выразил мне своё удовольствие моим отношением к работе и велел оформить картину по всем правилам, найдя для неё соответствующее место. Когда же я спросил у него, что он, собственно, видит на картине, тот немного удивился, усмехнулся, сдвинул брови и сказал, дескать, что за странный вопрос, конечно же, дверь, но очень уж натурально так, что хочется её непременно открыть. Я снова спросил: «Просто дверь и ничего необычного?» На это он уточнил, что видит уникальный экспонат, на котором нарисована почти как настоящая дверь, который ждёт своего покупателя, и обязательно дождётся. Тогда я поинтересовался насчёт источника поступления. Шеф сказал, что это уже не имеет значения, но, чтобы я не переживал, он пытался убедить меня, что с данным экспонатом всё абсолютно законно. Думаете, меня это успокоило? Чтобы оформить картину по всем правилам, мне нужны документы на неё. Шеф только подозрительно улыбнулся и сказал, что документы скоро должны прийти, а пока нужно разместить её как следует. К обеду я пристроил картину на свободное место, и вскоре шеф уже привёл целую делегацию взглянуть на её достоинства. Все делали вид тонких ценителей искусства и философствовали насчёт её креативности, дескать, что нарисовать дверь – это уже смелый шаг, а сделать изображённый предмет настолько натуральным, что хочется эту дверь непременно открыть – это почти прорыв в живописи. Я находился рядом и слышал весь их бред, думая о том, насколько нужно быть слепым, чтобы не видеть очевидного, потому что я видел уже не картину, а самую натуральную дверь. Втайне я был счастлив тому обстоятельству, что картина не только открылась мне, позволив пройти первый уровень хроно-фатума, точки невозврата, но и впустила на следующий. Что это значит, как вы думаете?

– Видимо, по какой-то причине вам удалось перешагнуть предел доверия. Наверное, вы сами всё время ищите это. Вы не довольствуетесь поверхностным. Вам нужен живой симулякр, а не просто изображённый.

– Я, кажется, начинаю понимать, почему вы не договариваете. Вы только подталкиваете меня к тому, что я сам должен выразить. Ну хорошо, может, и не нужно вас ни о чём спрашивать. С вами я разве переступлю этот предел доверия?

– Свой предел каждый строит сам, насколько ему это доступно. Картина открывается любому, кто к этому готов. Но стоит ли обижаться на людей за то, что они не видят того, что видите вы? Сможете ли вы дать им свой кредит доверия? Безлимитный.

– Пожалуй, вы правы. Я слишком многого от них требую. А они к этому ещё не готовы. И это огорчает. Наверное, толпой нельзя подходить к картине. Открытие сугубо индивидуально и требует внимания и уважения. И даже трепета. А где его взять, когда мысли в толпе о другом, не о картине.

– Ревность от чувства собственности. Но вы же сами не были тогда готовы, чтобы она ещё кому-то открылась, кроме вас. Вам нравилась тайна, объединяющая вас с картиной.

– Да, вы снова попали в точку. Я ревновал людей к ней. Вернее, её к ним. Это ничтожное чувство собственничества постыдно. И это моя слабость. Но что толку в признании своей слабости? Признал, и тут же прощён? Не так всё просто. Чтобы изжить в себе свою слабость, надо исчерпать её до предела. А я тогда ещё не был готов к этому. Я радовался тому, что у меня есть тайна, хотя на картину мог смотреть любой, а у них этого нет. Я был первым, кому она доверила свою тайну. Даже у Полины нет этой тайны, хоть она и вскрыла чехол. Что ж поделаешь, кто-то вскрывает, а кто-то открывает. А ведь я даже Полине ничего не рассказал. Кредит доверия? Да, я даже ей не могу предоставить этот кредит. Полина умная. Она заслуживает большего, чем доверия. Но она при всех своих достоинствах обычный человек.

– Что же она не добивается развода с вами?

– Видимо, её это устраивает.

– Или вы до сих пор так и не поняли её. Да и не стремились к этому. Хотя она-то как раз вас и поняла, поэтому и не разводится.

– Согласен, тысячу раз согласен. Её чувство высокого уровня. Но… ей не нужно того, что ищу я. Она не подошла к тому порогу отчаяния, за которым открывается иное понимание жизни. Да и невозможно это по сути. У неё есть Катя, и другого ей не дано. Я не могу раствориться в ней. У неё земные вибрации, пусть высокие отношения, но земные. Нам трудно быть вместе. Ведь у неё тоже есть свои требования. А растворяться в ком-то с запросами – всё равно, что положить голову на плаху. Я не могу себе этого позволить, потому что чувствую, как меня не отпускает отчаяние. Есть нечто не пройденное.

– Вы нашли в картине то, чего не увидели в Полине?

– Точно. Вы читаете мои мысли. В ней нет тайны. В ней нет того предела отчаяния, который захватывает тебя целиком. При всех своих достоинствах, уме, красоте, природному обаянию, цельности, она сама закрыта, и как-то исправить это положение не вижу возможности.

– Вы сказали про непройденное. Это связано не только с творчеством?

– А вы умеете схватывать главное. Пожалуй, стоит уже перейти к нему. Когда ценители высокого искусства вместе с шефом удалились в ресторан обсуждать свои насущные проблемы, я понял, что сегодня не уйду. Оставалось только дождаться окончания рабочего дня. Штатный персонал обычно сидел до конца, а мне свидетели были не нужны. Все привыкли, что я покидал студию последним, сам всё закрывал и включал сигнализацию. Поэтому удивления моя неторопливость никогда особо не вызывала и никого не беспокоила. В пять я проводил последнего и закрыл студию изнутри. В четверть шестого я выключил везде свет, оставив только в комнате, где висела картина. Прикосновение к ручке двери выкинуло из меня последнюю суету прошедшего дня. Я открыл дверь в третий раз. Сначала белая грунтовка молчала. Холст не подавал признаков жизни. И так прошло минут пять. Меня стали посещать нехорошие мысли. Так обмануться, да ещё с признаками сумасшествия? Есть о чём подумать на досуге, когда тебя будут окружать люди с нарушенной психикой, манией величия и прочими фобиями. Подступала волна отчаяния и полная потеря понимания ситуации. Ещё минута, и я был готов взять нож и порезать полотно на куски. Именно в эту минуту я заметил на холсте движение. Вы хоть раз видели, как клубится туман? Что-то похожее шло на меня из холста, потом в этом тумане стали проявляться смутные тени, затем они образовали силуэт, который уже и вышел на меня, как белый кархародон из морской бездны. Это было лицо. И с приближением оно увеличивалось. Когда же оно полностью проявилось, его размеры ненамного превышали обычные человеческие. Но меня в тот момент не это взволновало. Лицо было женское, и казалось мне знакомым. Глаза смотрели на меня неподвижно, и тут только я вспомнил, что когда-то давно рисовал точно такое же. Даже всплыло и то, что было связано с тем портретом. Сколько мне тогда было – лет двадцать пять, плюс-минус? Не суть важно. Оно не принадлежало кому-то конкретно из среды моих знакомых. Этот образ, скажем так, возникал у меня по ходу работы над портретом, штрих за штрихом, мазок за мазком. И было это связано с одной темой, мучившей меня в то время до изнеможения, до глубокого внутреннего потрясения до такой степени, что без понимания её сути и воплощения в реальности этого мира сама жизнь становится бессмысленным времяпровождением и пустым сотрясанием воздуха. Лицо на холсте не было неподвижной формой. Оно выглядело натуральным, живым, единственное только, что оно не проявляло ни малейшего движения этой жизни. Оно просто смотрело на меня. Его изображение создавало иллюзию объёма. Но так могло показаться лишь сначала. Это можно сравнить с голограммой. Мне даже почудилось, что если бы я просунул руку, то дотронулся бы и до затылка. Но проверять данный факт в тот момент мне казалось кощунством. Ведь для чего-то же оно появилось, и появилось именно то, что жило во мне когда-то. Да, это было моё непройденное. Тут уже не оставалось никаких сомнений, что это вообще такое и зачем оно. Это был мой не закрытый гештальт. Каким образом он появился в нашей студии – в тот момент ответа на этот вопрос не существовало, хотя он меня и беспокоил. В принципе, вся наша жизнь – это попытка закрыть свой гештальт, сделать картину полной.

– Вам не кажется, что в этом вопросе есть один большой пробел?

– На что вы намекаете?

– Какова, по-вашему, вообще сама причина возникновения в человеке этого непройденного?

– Хотите сказать, откуда в человеке появляется гештальт? Я думал об этом. Вроде бы откуда ему взяться, если человек живёт только одну жизнь? Ведь это главная интрига и дилемма человеческой жизни. Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – то науке не известно, потому что наука оперирует фактами. О каких фактах нам сможет поведать вездесущая наука, если вопрос бессмертия выходит за рамки её вездесущности и всезнания? Как он может появиться у существа с продолжительностью жизни в среднем полвека? Мыслимое ли дело реализовать свой гештальт за такой короткий срок? Потому что после шестидесяти человек теряет массу своих возможностей. Говорить же о физической причине психологических вещей в человеке по меньшей мере ненаучно, потому что недоказуемо экспериментально и опытно. Я уже тогда путём долгих размышлений пришёл к некой убеждённости или, если сказать точнее, к внутреннему пониманию, что человек ни морально, ни физически не в состоянии сложить все пазлы своей картины за одну человеческую жизнь. При этом необходимо учесть, что все люди разные, а это уже является фактом неоднородности существа под названием «гомо сапиенс». Как можно при такой разности утверждать, что человек живёт всего один раз? Да если бы он жил только одну жизнь, то, даже исходя из природных законов, такая колоссальная разница была бы попросту невозможна. При наличии у человека только одного воплощения в этом мире, все люди были бы одинаковы, потому что процесс формирования разности – дело не одной жизни. Не может природа в течение одной человеческой жизни сделать одного гением, а другого бездарем. Хотите меня убедить, что генная инженерия существует уже миллионы лет, а природа – её главный сверхинженер? Выходит, что человек глупее природы, потому что является всего лишь экспериментальным продуктом её научного опыта? Как же он может утверждать, что живёт один раз, и что бессмертия не существует? Да кто он такой, чтобы делать такие архиглупые выводы? Ещё не раскрыта природа человеческого сознания, а человек уже всё решил за природу. Смешно. Почему один человек верит в бессмертие своей души, а другой смеет утверждать, что таковой и вовсе нет? Это природа так развлеклась над человеческим видом? Неудачный эксперимент умной природы? Зачем такое разнообразие? Чтобы в итоге один убил другого из-за разности во взглядах? Великому генному инженеру нужно, чтобы человечество вымерло? К чему тогда было его создавать? Или это такая многофазовая селекция, растянутая на тысячи лет, чтобы опытным путём проб и ошибок вывести новый вид? Вам не кажется, что здесь что-то не то? Есть во всём этом какая-то погрешность, червоточина, то ли намеренно вставленная в общую схему, то ли образующаяся естественным способом по причине дефекта самой системы. Но я думаю, что проблема лежит на поверхности, и она не в генах. Сознание человека является ключом к разгадке главного вопроса его жизни. Человек должен понять себя, и это является единственным непройденным для него. Когда он дойдёт до своей сути, сути своей внутренней природы, природы своего сознания, тогда он поймёт и причину появления гештальта, потому что человек – это всего лишь часть общего образа мироздания. Мой же снова оказался передо мной. Хотите спросить, почему лицо оказалось женским и почему двадцать лет назад я рисовал именно этот образ? Как я уже сказал, это напрямую связано с моим внутренним непройденным. Известно ли вам, почему художник каждый раз рисует новый сюжет? Потому что внутренне он имеет в себе потребность написать лучше прежнего, если тематический набор уже исчерпал себя. Он постоянно поднимается на новую ступень. В нём заложена программа к поиску совершенства. Это – Клондайк, это – источник несметных духовных богатств, и он неисчерпаем. Причём, что интересно, Эльдорадо то сокровенное открывается и работает только у того, кто посвятил ему свою жизнь. Понимаете, не просто освоил все тонкости ремесла или даже достиг какого-то придуманного и чтимого людьми мастерства, а из года в год всю свою жизнь мечтает постичь тайну и достигнуть совершенства. А ведь она не в мастерстве владения своим ремеслом. Это другое, совсем другое.

– Каким же словом вы называете это другое?

– Я уже говорил его.

– Неужели и это тоже Касание?

– Ко всякой тайне, ко всякой тонкости, ко всякой красоте можно только прикоснуться. При грубом вмешательстве всё это исчезает. Уже нет трепета, нет тихого восторга и хрупкости.

– Лёгкое дуновение?

– Да, словно на едва заметном расстоянии. И это возможно только в одиночестве. Это делается наедине с самим собой. Для плотной материи нужны плотные отношения, для тонкой – тонкие. Я помню, как меня мучила тема выражения этой тонкости на холсте. Она заключается в том, чтобы освободить себя от этой невыносимой плотности и суметь уже действовать тонкими вибрациями, иначе – войти в своё подлинное, не закрытое существование в этом мире. А мы до сих пор живём в этой плотной и грубой вибрации. Мы поэтому постоянно и сердимся друг на друга из-за этой мелкотравчатой плинтусовости нашего сознания. Ведь посмотрите, что происходит! Утром, когда я встаю, у меня всегда хорошее настроение. Я обязательно выпиваю стакан воды, чтобы разбудить и свой желудок. Затем завариваю свежий чай и варю пару яиц. На худой конец овсянка на молоке. Разве эти маленькие тонкости не приносят радости? Ещё как приносят, хоть и относятся к разряду обычности, повседневности. Затем я включаю любимую музыку, пересматриваю сделанное ночью, отмечаю про себя какие-то важные моменты на картине, которые нужно убрать или наоборот что-то добавить. И вот – ты уже счастлив! Ты чувствуешь, как утро вливается в тебя своей радостью! Потом, когда появляются люди, эта радость куда-то и почему-то улетучивается. И всегда это начинается с какой-нибудь мелочи. В трамвае кондуктор, а обычно такой же пассажир, вставший с утра не с той ноги, сказал какую-то грубость. На работе ли, в магазине ли этот беспрерывный человеческий галдёж ни о чём. Кто-то кому-то сказал слово, а тот в ответ два, и дальше этот словесный понос уже не остановить, пока не рассорятся или не набьют друг другу физиономии. И везде эта мелочность, меркантильность, желание урвать кусок получше, получить выгоду даже от булавки, неприязнь друг друга, нетерпимость, какая-то непонятная вечная злоба. Может быть, город так действует на нас из-за плотности заселения? И здесь та же плотность. Мы сидим в наших многоэтажных коробках на головах друг друга и грызёмся от того, что мешаем друг другу жить. Думаете, я осуждаю людей? Помилуйте, да я такой же, как и все прочие. А может, и ещё хуже. Нам не хватает одиночества, тишины, свободы. Мы не можем элементарно отдохнуть друг от друга. Но это я говорю об интровертах. А ведь пруд пруди тех, кто жить не может без столпотворений. И как сосуществовать в этом мире такому множеству таких разностей? Я вас спрашиваю, где найти эту золотую середину, чтобы всем было хорошо?! А нет её в такой плотности. Для этого обществу нужно созреть до тонкого состояния. Так вот эта проблема тонкости и мучила меня. Я не знал, что делать. Я в какой-то стремительности от отчаяния рисовал всё новые и новые картины, пытаясь найти свою тонкость, своё настоящее. И однажды я дошёл до такого изнеможения, что у меня случился нервный срыв. Картинам, которые в разное время были кем-то куплены из чувства благодарности или подарены кому-то, несказанно повезло. Тем, что были у меня дома, повезло меньше. Я сжёг их все до единой. Я не мог смотреть на своё убожество, на невозможность выразить своё настоящее. Мы знаем друг друга с Полиной ещё со школы. Сидели за одной партой. Она уже предчувствовала, что со мной начинается беда, и стала каждый день навещать меня. Помню, как в тот день пытался закончить одну идею, над которой страдал уже неделю. Они словно взбесились и вспыхивали в моей голове одна за другой. Я смешивал краски, пытаясь добиться нужного цвета. И тут меня переклинило. Я понял, что дальше так продолжаться не может, потому что любое смешивание плотности ни к чему не приведёт. Я просто взял и влепил палитру с красками в холст. Соединил, так сказать, одну плотность с другой, чтобы из этого катарсиса наконец-то вышла давно искомая тонкость. Но палитра упала на пол от подобной творческой дерзости, краски нехотя потекли вниз по холсту, а тонкость так и не появилась. Тогда я взял спички и поджёг полотно. Огонь сжигал плотность, как во времена Инквизиции очищая грешные души от бренной плоти. И только огонь помогал этой тонкости подняться в небо. В порыве безумия я принялся сжигать имеющиеся в квартире картины. Вот в этом-то инквизиторском угаре и застала меня Полина. Она увидела, что я сошёл с ума, и, поняв, что уговоры тут бесполезны, сделала мне мгновенный общий наркоз, оглушив чем-то тяжёлым, вследствие чего я потерял сознание, и потом неделю находился под её неусыпным присмотром. Когда я с помощью моей находчивой и чуткой подруги осознал всю бессмысленность своей шалости, на меня накатила вторая волна отчаяния и безысходности. Успокоительными уколами Полина добилась полного восстановления моего психического здоровья. Потом мы сразу же уехали в Крым. Меня так сильно поразило море и крымская природа, что я решил для себя просто жить и наслаждаться этим красивым миром. Тогда-то меня и захватили пейзажи. Айвазовский, Шишкин, наконец, Куинджи с «Лунной ночью на Днепре». До этого я всё больше портретами баловался, а тут природа пошла. Я словно начал новую жизнь. И всё Полина. А знаете, что было на той картине? Нет, не Полина. Хотя её тоже писал. Правда, она не очень и любила это занятие. Некоторое время меня занимала мысль, что именно женская природа может изменить мир к лучшему. Женский характер, красота, нежность, доброта. То есть сам принцип женственности способен стать носителем всего того хорошего и прекрасного, что может ассоциироваться с эпохой нового человека. И я понял, что мужская особь – это вымирающий вид, ему с его грубостью и сильно уплотнённым сознание не место в будущем мире индиго. Я говорю не о тотальном вымирании мужчины, как носителя полового доминанта, а о необходимости возникновения новой расы людей женского типа. Мягкости, красоты и тонкости не хватает этому миру плотной материи. Планета устала от этой тяжести военной эпохи патриархата. Но одной женственности для нового мира мало. В любом случае нужно тонкое сознание. И сейчас есть все предпосылки для формирования нового человека, и они уже в действии. Индиго – это естественная ступень эволюции человеческого сознания. И тогда я понял, что в последнем воплощении в этом мире непременно буду в женском теле, и если даже не в теле, то по внутренней сути. А ещё я понял, что последнее моё воплощение должно быть посвящено созданию настоящей картины с тонкими вибрациями. Возможно, появление этой картины и является главным смыслом моего существования в этом мире. И не для кого-то, не для спасения человечества, а ради гештальта. Так вот идея состояла в том, чтобы нарисовать себя в будущем воплощении. И я мазок за мазком конструировал и выкристаллизовывал этот образ. Тогда-то со мной и приключилась трагедия.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69415237&lfrom=174836202) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.