Игорь Игнатенко "Детство Егорки"

Мамино молоко

Молоко нравится Егорушке. Оно вкусное и тёплое. Но добывать любимое лакомство непросто. Надо дождаться, пока мать примостится на кровати. Затем она привлекает к себе сына и обнажает круглую грудь с большим коричневым соском. Егорушка припадает к источнику питания и начинает чмокать, с усилием втягивая в рот сладковатую жидкость. Молока маловато, малыш начинает теребить грудь ручонками, требуя продолжения кормления. Мать прячет опустевшую грудь и достаёт другую.

Насытившись, Егорушка принимается за игрушки. У него их целых три – плюшевый бурый медвежонок, деревянная разноцветная пирамидка и погремушка, сделанная отцом из маленькой жёлтой тыковки. Внутрь насыпан горох, и погремушка славно бренчит.

Недавно Егорушке исполнилось десять месяцев. Идёт четвёртый год войны, на которую его отец не попал только потому, что был врачом и отвечал за здоровье тружеников тыла в их таёжном краю…

До полутора лет сосал Егорушка материнское молоко. Уже и стесняться стал посторонних глаз. Но однажды мать его не позвала, а он заигрался и позабыл напомнить о себе. И ничего, с голоду не пропал.

«Кино» на стенке

Вечером сельская электростанция, представлявшая собой паровой локомобиль с генератором, давала электричество до десяти часов. Родители спешили к этому времени закончить домашние дела. Но всё равно что-то не успевали, и приходилось зажигать керосиновую лампу.

Укладывали спать Егорушку как раз к сроку, когда висящая под потолком «лампочка Ильича» мигала напоследок и медленно гасла, словно кто-то невидимый задувал огонь в стеклянной колбочке. Но Егорка не спешил совать сложенные «домиком» ладошки под правую щёку и закрывать глаза. Он знал, что его ожидает интересное представление.

Прикрутив фитиль в керосиновой лампе, чтобы она светила вполнакала, отец садился за стол – и в сумраке начиналось «кино». На белёной стенке за кроваткой сына, чуть повыше маленького коврика, сшитого из разноцветных лоскутков, появлялись одна за другой оживающие чёрные фигурки зверей, птиц и человечков.

Первой возникала голова собаки. Она раскрывала пасть, дёргалась и лаяла папиным голосом. Потом задирала морду в небо и выла жалобно, словно ей было страшно тёмной ночью в лесу. Лес изображали пальцы мамы, подключившейся к игре. Да и вой был очень похож на её голос: Егорушка уже знал, что это теперь воет волк. Было страшно и в то же время весело. Малыш ойкал и смеялся.

Затем на стенку выскакивал заяц, он шевелил длинными ушами, прыгал и хватал морковку, похожую на карандаш, который папа давал сыну порисовать. День ото дня карандаш становился всё короче и короче, но в морковки ещё годился.

Когда заяц убегал, на стенку вылетали две птицы. Они махали крыльями и кружились одна возле другой. Егорушка уже знал, что это чайки.

Из лесу выходил козёл, тряс бородой, нагибал рогатую голову и бодал тени на стене. При этом забавно мемекал, словно просил Егорушку не бояться.

И напоследок возникала голова старика, который держал во рту тот же самый карандаш, но теперь изображавший папиросу. Казалось, сейчас пойдёт дым кольцами, похожими на те, какие пускал отец, когда курил махорку.

Глаза Егорушки смежались, и он погружался в крепкий сон.

Мать подходила к кроватке поправить одеяльце. На губах сына играла и потихоньку таяла довольная улыбка…

Гораздо позже Егорка станет обладателем фильмоскопа, с помощью которого можно будет смотреть цветные плёнки со сказками. Но в память глубже всего врезалось именно чёрно-белое «кино», которое показывали родители.

Первые шаги

Как только Егорушка научился передвигаться на четвереньках, он начал усердно покорять пространство. Первые опыты были просты. Новые интересные предметы исследовались на вкус и цвет, на ощупь и запах. Он узнавал, съедобна ли эта вещь, кислая она или сладкая, холодная или горячая, колючая или мягкая. Плакал, когда обжигался. Удовлетворённо бормотал, если приглянувшийся предмет мог служить игрушкой.

Гораздо больше возможностей малец получил, овладев пешим ходом. Открытия посыпались как из рога изобилия.

Отцовским стетоскопом можно было стучать по кастрюле. Получалось громко и весело. С той же целью использовались мамины туфли на каблучках. Тоже музыка.

День ото дня ассортимент находок расширялся. Опасные для самостоятельного изучения предметы родители размещали в доме повыше. Но Егорушка научился влезать на табуретку, чем резко повысил уровень досягаемости.

Лекарства и медицинские инструменты отец спрятал под замок в верхний ящик письменного стола. Сложнее было с посудой, но, разбив пару тарелок и кружек, Егорушка уяснил, что к чему, и перестал громить кухню. И родители тоже научились не сводить с сына глаз, когда его маршрут лежал в неизведанное пространство.

Ещё больше открытий поджидало нашего героя во дворе дома. Оказалось, что большая белая птица гусь умеет противно шипеть и щипаться. Разноцветный, с красной шапкой набекрень, петух громко кричал, смешно вытягивая шею. Однажды он клюнул Егорушку в руку, когда малыш захотел его погладить. Бородатый чёрный козёл недобро мекнул, нагнул рогатую голову и боднул Егорушку пониже спины.

Выводы исследователь сделал сам, не дожидаясь маминых наставлений. Лучше всего играть с ленивым серым котом, гревшимся на солнышке. Но и с ним следовало знать меру, поскольку кот имел острые когти и царапался, если Егорушка брал его в охапку и тискал что есть сил.

Царапинами, синяками, ушибами, укусами и прочими ранами был отмечен путь человека, расширявшего кругозор. Впрочем, до моральных травм, обид и незаслуженных наказаний он ещё не добрался. Страдало тело, зато радовалась душа.

Толчёнка

Из того, что называется прикормкой, больше всего Егорушке нравилась толчёнка с молоком. Слава богу, картошка в войну родила хорошо. Мать варила её в чугунке на печке. В топке весело потрескивали дрова. Крышка на чугунке начинала побрякивать. Мама тыкала ножом в самую верхнюю картофелину. Уварившийся клубень нехотя сползал с лезвия. Тогда мать сливала воду и принималась деревянной толкушкой превращать варёную картошку в «пюре». Слово это нравилось Егорушке, он его ощущал на вкус. Затем толчёнка накладывалась в миску и заливалась молоком из глиняного кувшина. Всё, еда готова!

Егорушка держал ложку в правой руке, как научила мать. Дальше дело понятное – хлебай не зевай. Отец в шутку, когда сын поначалу мешкал, нырял своей большой деревянной ложкой в его миску. Разгоралось соревнование. Побеждал всегда слабейший.

Через много-много лет Егор прочитает стихи дальневосточного поэта Олега Маслова о картошке:

Всё могу осмыслить в нашем прошлом,

Но одно представить – выше сил:

Как могли когда-то без картошки

Обходиться люди на Руси?

Нынче – ладно, но в сороковые

Скольких нас скосила бы война

На бесхлебье в зимы грозовые,

Если б не кормилица – она!..

Не случайно вскормленные картошкой дети войны выжили и доросли до иных разносолов и лакомств.

Кошмарный сон

Маленький Егорушка часто болел, хотя родители дали хорошую наследственность, поскольку были молоды и деятельны. Однако родиться в войну – несладкая доля. Деревенская жизнь не баловала особыми удобствами. Лето в их краях солнечное и жаркое, а зимой – трескучие морозы. Тут недолго и простудиться.

Хворающему человечку всякий раз снилась одна и та же картина: будто он лежит поясницей на каком-то столбике. Руки и ноги девать некуда, животик трещит от напряжения. Перед внутренним взором вертятся шершавые круги. Ему неприятно и страшно, он хочет закричать, но голоса не слышно. Где мама? И мамы нет! Сейчас он упадёт со столбика и потеряется.

Малыш всхлипывает, для этого голоса не надо. Плачет беззвучно, сотрясаясь худеньким тельцем. А круги продолжают верчение, царапают глаза. Лежать на столбике нет больше никаких сил.

Мать подходит к детской кроватке, щупает горячую голову сына. Лоб покрывает испарина. В доме холодно, натопленная с вечера печка под утро остыла.

– Даня, вставай! – будит она мужа.

Отец идёт растапливать печь. Мать вынимает из-под мышки ребёнка градусник. Тридцать девять и две десятых! Она берёт сына и прижимает к груди. Всхлипывания прекращаются.

Круги перед глазами исчезают, вместо них возникает мамино лицо. Родной запах прогоняет ночные страхи и успокаивает.

В печке начинают трещать разгорающиеся поленья. Вскоре в доме помаленьку прибывает тепла.

Егорушка пьёт микстуру и окончательно успокаивается. Болезнь встречена вовремя. Надо жить дальше.

Страшный сон забывается – и только во время очередной хвори опять навещает Егорушку. Он даже научится узнавать этот сон, но рассказать его толком не может. Кошмар служит первым симптомом подступившей болезни. И мать принимает упредительные меры, даёт таблетку, укрывает поплотнее стёганым одеялом…

В последний раз страшный сон навестил Егора, когда он уже учился в девятом классе. Они с мамой ехали к бабушке в Крым. Поезд раскачивался на неровном полотне рельсовой дороги. Колёса громыхали на стыках. Из раскрытого окна удушающе пахло гнилыми водорослями и стоячей болотной водой. Это был Сиваш, рассадник малярии.

Егор занедужил. Лоб горел. Во рту пересохло. Давние сновидения воскресли и вновь терзали непонятностью. Оставалось одно спасение – проснуться. Наяву навалилось головокружение. В висках пульсировала боль.

Мать лежала на нижней полке и спала, подперев щеку ладонью. Она не чувствовала болезни сына, как это случалось раньше.

Он вытащил из кармана висевшей в изголовье куртки блокнот и записал строчки, только что родившиеся в его воспалённой голове: «Стремиться к счастью – значит жить. А счастье – это жизнь».

Конечно, «мудрость» этих наивных строк вызывает улыбку. И всё же в них можно уловить нечто отдалённо похожее на то, о чём написал на полвека раньше поэт-трибун: «Мама! Ваш сын прекрасно болен…»

Ведь так оно и бывает: явления жизни, переплавленные болью, превращаются в поэзию.

ДЕРЕВЕНСКАЯ ЖИЗНЬ

Корова Зойка

Из домашних животных Егорушке больше всех нравится Зойка. Сегодня они встретились на вечерней дойке. Мать поставила фонарь на подоконник, посадила сына в углу стайки на низенькую скамеечку, а сама принялась за дело. Сперва она добавила корове в ясли свежего сена, затем присела на табуреточку и принялась обмывать вымя тёплой водой из подойника, который сняла дома с плиты.

Егорушка с интересом смотрит на толстые длинные соски, пытается посчитать их, но ничего не получается. Руки мамы мелькают вокруг вымени и мешают сосредоточиться. То сосков больше, то меньше.

Обмытое вымя мать обтирает мягким полотенцем. Из кармана достаёт круглую плоскую баночку с вазелином и смазывает соски.

Корова с хрустом жуёт сено, Егорушка внимательно разглядывает её. Зойка ярко-коричневого, почти красного цвета, а вот живот и ноги белые, и кончик хвоста белый. На лбу тоже белеет длинное, от рогов до морды, аккуратное пятно. Она громко дышит, выпуская из ноздрей струйки пара.

– Муня, дай молочка, – шепчет Егорушка чуть слышно.

В дно подойника звонко ударяют первые струйки. Из посудины поднимается лёгкий парок. «Звинь-звинь!» – поют белые струйки в такт маминым кулачкам, поочерёдно опускающимся и поднимающимся от вымени к подойнику и обратно. Кажется, мамины действия корову вовсе не беспокоят, а даже нравятся ей. Зойка порой прекращает жевать, сытно отрыгивает воздух и довольно вздыхает.

Наконец мама заканчивает «звинькать». Ещё раз обтирает вымя и соски. Вытаскивает из ведра случайно попавшую туда длинную соломину. Напоследок накрывает подойник белой косынкой, завязывает концы в узелок. И они с Егорушкой отправляются домой, захлопнув поплотнее дверь в стайку.

Декабрьский снежок поскрипывает под валенками. Егорушка помогает матери нести ведёрко, крепко ухватившись за дужку. Он знает, что мама нацедит через марлечку кружку парного молока. Сладкого и пенистого, тёплого-претёплого. К молоку отрежет ломоть чёрного хлеба – дома ещё осталось немножко от купленной утром в сельмаге килограммовой буханки. Скажет ласково: «Попей молочка, накочка! Помощник мой!»

А мать думает, как ей распорядиться с молоком. Зимой Зойка доится скудновато, а сегодня и вовсе дала литра полтора, не больше. Егорушке кружку, отцу кружку да чай забелить себе. Остаток сольёт в трёхлитровую банку, что стоит в подполье. Как наберётся полная, снимет сметану да напахтает маслица. Мужиков кормить надо сытно: одному расти, другому по району мотаться, больницу новую строить, медпункты навещать. Война.

С лекарствами туговато, врачей раз-два и обчёлся. Народ работает тяжело, часто хворает.

Над деревянной крышей дома дрожат звёзды. До летнего тепла, сочной зелёной травы и хороших удоев пройдёт ещё не один месяц.

Огород и земляника

Летом хорошо! Тепло, прибавляется света. На огороде растёт всякая съедобность. Егорушка, как только мать откроет калитку на задах двора, сразу же увязывается за нею. Пока хозяйка полет грядки, сын лущит зелёные стручки. Горох ещё не вполне созрел, зёрна щупловатые, зато уже сладкие. А Егорушке того и надо: и полакомился, и пузцо набил. Туда же и молоденькая морковочка пошла. Мать прореживает морковные грядки, складывает в пучок бледно-красные хвостики. Потом сполоснёт их в ведёрке с колодезной водой и даёт сыну – хрусти на здоровье!

Огурцов ещё подождать надо, этот пупырчатый овощ в июньские дни не спешит радовать таёжный край своим появлением. Помидоры тем более медлят, висят себе, маленькие и зелёненькие, не скоро ещё вырастут, не скоро их солнце нарумянит как следует.

Зато в конце огорода поспевает земляника. Как-то мать позвала Егорушку:

– Вот тебе кружка, рви ягодки.

Сын оглядел траву, но ягод не увидал. Он поднял голову и сердито посмотрел на мать.

– Нету ничего…

– Смотри, как надо делать, – сказала мама. Нагнулась и ладонью поддела снизу листочки гусинника и клевера. Между пальцев заалели небольшие зернистые ягодки. Земляника! Она прячется у самой земли, поэтому и название такое получила.

Егорка тоже запустил растопыренные ладошки в траву – и раздобыл несколько земляничинок. Почти все оказались красноватыми только с одного бока – и кисленькими.

Тем временем мать нарвала целый букет прямо со стебельками. Только корешки оставила в земле, чтобы на следующий год проросли и дали новый урожай.