Виталий Авраамович Бронштейн "Невезение. Сентиментальная повесть"

Это был обычный будничный Херсон, город, который часто снился ему, когда он его покидал: три года в армии и четыре года… не там, где надо. Это о нем писал он, поступая в пединститут, сочинение на свободную тему, назвав его:

«ПРИКОСНОВЕНИЕ К ВЕЧНОСТИ».

Утром и вечером, днем и ночью, летом и зимой неторопливо катит свои тяжелые валы задумчивый Борисфен.

Кто сказал, что нет на свете вечного двигателя?!

Вот он, вечный двигатель, перед вами: ни на секунду не прекращающий свой размеренный бег на протяжении дней и недель, месяцев и лет, столетий и тысячелетий…

И если, действительно, движение – есть жизнь, то он – поистине бессмертен.

То, что видел наш Днепр, чему был безучастным свидетелем – нам не дано знать, и лишь в толстых учебниках истории описано то, что он сам захотел вспомнить, но нет и слова о том, чем был он столь возмущен, что решил об этом навеки забыть…

Он жил сам и давал жить другим: кормил и поил бесчисленные поколения наших предшественников, давно растворившихся в призрачной дымке исторического небытия.

Его глубокие чистые воды по-прежнему вкусны и прохладны, но вот заборы для питья сегодня ведутся лишь в нижних зеленых толщах, потому что у берегов его влага ощутимо солоновата.

Многие считают причиной тому – горькие слезы беззащитных полонянок, угоняемых тысячами от родных белых хат в татарские и турецкие гаремы, а может быть, миллионов невинных жертв уже нашего времени: опухших селян, забытых пасынков гибельных лет, принявших в тридцатые годы ужасные муки голодной смерти…

Мудрые люди говорят: хочешь жить долго – прикоснись к вечности!

И вот уже более двух столетий к Днепру прикасается, вернее, расположился на его берегах мой город.

Херсон бессмертен, как и бессмертны в веках его жители, возведшие город-сад на берегах вечного Борисфена! Они давно усвоили главную истину жизни городов и людей: «Как светлое утро всегда сменяет ночь, так после плохой погоды обязательно приходит хорошая!»

***

Под расстегнутым пиджаком мужчины, идущего по перрону, виднелась чистая, хотя и не новая, сорочка, бывшая когда-то голубой, а теперь выцветшая, как вещи, годами хранящиеся без носки, приобретя светло-пепельный оттенок. Присмотревшись, можно было заметить, что седина волос этого человека имеет странный характер: она была неравномерной, а как бы легкими пятнами, отчего голова казалось пегой. Небольшие залысины не бросались в глаза, лишь подчеркивая высокий с двумя поперечными морщинами лоб. На небритом лице выделялись четко очерченные чуть поджатые губы. Серые глаза смотрели на мир настороженно, а тяжелый волевой подбородок придавал его облику значительность.

Несмотря на нынешний несколько потертый вид мужчины, можно было допустить, что когда-то он знавал и лучшие времена.

На привокзальной площади в группе людей, ожидающих такси, он заметил свою попутчицу – даму в светло-бежевом костюме. Их взгляды встретились. Он прошел мимо, направляясь к троллейбусной остановке, не заметив, что она проводила его внимательным взглядом.

Итак, он дома. Впрочем, дом для него отныне понятие относительное. Этого дня он ждал четыре года. Самые нелегкие годы его жизни. С виду здесь ничего не изменилось: те же дома, деревья, люди, памятник на площади. Но он уже не тот. Это факт. И вернулся, увы, не туда.

Конечно, самое простое – сесть в троллейбус, проехать – сколько там? – шесть остановок и пройти один квартал к трехэтажному дому напротив маленького ухоженного скверика. Подняться на второй этаж, открыть знакомую дверь лежащим в брючном кармане ключом. Побриться, принять ванну, насухо обтереться горячим душистым полотенцем, почувствовав тяжесть мышц и свежесть только что вымытого тела…

Хватит! Нечего себя без толку растравливать. Там тебя давно не ждут. Мать умерла через несколько месяцев после того, как с ним это случилось, а жена – разве не знал он, что его Валя не из тех, кто ждет? Сейчас у нее другая жизнь.

– Новая жизнь, с новым мужем, в старом доме, – мысленно скаламбурил он. Ничего. Главное – он жив, здоров, в родном городе, а все страшное – позади. И как хорошо, что Валя не хотела иметь детей. Иначе это бы серьезно осложнило его жизнь сегодня. Чувствовать, что у тебя есть ребенок, но воспитывает его кто-то другой… Не приведи Господь!

Положение на сегодняшний день вполне терпимое. Какие-никакие силы еще имеются. Есть опыт, знание жизни – он сумеет начать с ноля.

Этот день, день приезда домой, он прокручивал в своем сознании сколько? – месяц, два, год, четыре года… И вот свершилось. Где дробь барабанов, где грохот литавр?! Почему так стыло и пусто в душе…

Что ж, займемся делом. Во внутреннем кармане пиджака почти двести рублей. На первое время должно хватить.

Через полчаса он входил в Центральный универмаг. Можно было не торопиться: в семье сестры домашние появляются только вечером. В универмаге было прохладно – работали кондиционеры. Покупателей немного. Он поймал себя на мысли, что все женщины почему-то кажутся ему красивыми. Выбрал в мужском отделе темно-коричневые брюки в мелкую черную полоску. Размер его, материал вроде хорош, не мнется. Направляясь в примерочную, заметил, что продавец, невысокая полная девушка, настороженно поглядывает в его сторону. Усмехнувшись про себя, вернулся и оставил у столика продавца свой чемодан. Ему показалось, что девушка облегченно вздохнула.

– Я на правильном пути, – мысленно отметил он, – следует немедленно сменить экипировку.

Брюки пришлись впору. Уплатил в кассу 48 рублей. Первая покупка отправилась в чемодан. Через некоторое время за ней последовала нарядная сорочка с погончиками. В отделе обуви он придирчиво осмотрел выставленные экземпляры и остановился на вполне приличных классической формы туфлях отечественного производства. Немного покоробила их стоимость, но, вспомнив выражение, приписываемое певцу Шаляпину (когда его приглашали принимать участие в благотворительных мероприятиях) «даром только птички поют!» – решился приобрести и их.

Хотелось остановиться и пересчитать оставшиеся деньги, но делать это в полупустых отделах универмага казалось неудобным. В принципе, свою первую задачу он выполнил, но легкое ощущение, что чего-то все же не хватает, увлекло его в часовой отдел. Этим чем-то, чего так не хватало, оказались модные наручные электронные часы в черном хромированном прямоугольном корпусе с черным же циферблатом-экраном, на котором влажно мерцали перламутровые аккуратные цифры. Они шли в комплекте с вороненым массивным браслетом и потянули целых шесть десятирублевок. Впрочем, внешний вид вещи явно соответствовал ее стоимости, поэтому денег на нее жалко не было. Коробочка с часами тоже нашла себе место в чемодане.

Из магазина он выходил с чувством человека, хорошо сделавшего свое дело. Вещей, в общем-то, было куплено немного, но и этого для начала хватало. Более того, больше покупать ничего не хотелось. Он поймал себя на мысли, что если бы даже у него еще и оставались какие-то серьезные деньги, то он все равно бы на этих покупках остановился. Оскомина на приобретение новых вещей, присущая любому освобожденному из заключения, была удачно сбита.

Вообще, он всегда считал, что человек должен уметь ограничивать свои потребности. Своим бывшим ученикам любил рассказывать о знаменитом завещании полководца Александра Македонского. Великий Искандер, чувствуя приближение смерти, велел своим приближенным, чтобы во время похоронного ритуала, когда его тело будут нести на носилках к месту вечного упокоения, левую руку почившего опустили на пыльную дорогу.

– Зачем? – с ужасом вопрошали покорные слуги.

– Чтобы народ знал: сколь ни велик был покойный полководец – полмира превратил в царство свое, не ведал счета богатствам своим! – но на тот свет лишь горстку пыли смог загрести сникшей рукою своей, – отвечал умирающий царь, и горькая истина открылась им в тихих словах его.

Еще в студенческие годы Василий Иванович увлекся изучением жизни «полководца всех времен и народов». Ему казалось, что в жизненном пути Искандера Двурогого таится ответ на главный мучивший его вопрос: во имя чего следует жить? Что есть самое важное в этой жизни?

Александр Македонский был загадочным человеком. Он мало прожил, но навсегда остался в памяти человечества. Тайны сопровождали его буквально с первого дня существования на свете. Говорят, когда царица – мать, с мелово-бледным лицом, усеянным каплями холодного пота, металась в жарких предродовых схватках, и просторное ложе казалось ей тесным, а старая повитуха, как слепая птица, в жутком волнении натыкалась на кресла в поисках своего нехитрого инструментария, сквозь плотный кордон охраны сумел пробиться к роженице придворный астролог.

Валясь на колени и задыхаясь, он стал умолять повелительницу задержать роды хотя бы на пятнадцать минут. Из его сбивчивой речи следовало, что последний, только что составленный гороскоп – а он самый верный – показывает рождение мальчика. И если он родится через четверть часа, то его ждет удивительная судьба: он проживет 99 лет и покорит Вселенную.

– Не могу… – обреченно прохрипела царица, – скажи, что его ждет, если я – сейчас…

– Тридцать три года и царство – в полмира, – упавшим голосом отвечал оракул, и вскоре услышал резкий крик новорожденного.

Будущий полководец узнал об этом, когда ему исполнилось 13 лет.

– Торопись, сын мой, – сказала ему мать, – твои часы спешат…

После долгого молчания мальчик спросил:

– Где он? Я хочу его видеть.

На это мать не ответила. Лишь мягко сомкнула длинные черные ресницы. И только спустя некоторое время сыну удалось узнать, что день его рождения стал днем смерти провидца – царица не умела прощать.

Собственно, Александр не сильно верил в предопределения. но задачу поставил перед собой с учетом услышанного. Действительно, прожить долгую жизнь – дело неопределенное, там посмотрим, но завоевать целый мир – вполне в его силах, так что нельзя терять ни минуты!

Не сложилось. Древние астрологи умели составлять верные гороскопы. И весь мир покорить не удалось, и часовой механизм его жизни, отстучав предсказанные 33 года, вышел из строя. Но полмира к своим стопам Македонский поверг. И вошел в историю человечества, прежде всего, как великий воитель. Хотя современные исследователи утверждают, что у него была еще одна, менее кровожадная, возможность войти в историю: в качестве великого ученого.

Оказывается, сохранились хроники его летописцев, которые свидетельствуют, что как-то прекрасным утром, когда все дышало желанной прохладой, молодой полководец, завершив утренний туалет, присел на корточки возле царского походного шатра. Он сорвал хрупкую соломинку, прикусил ее крепкими белыми зубами, с удовольствием взирая на чудный вид дальних гор, растворяющихся в синеватой туманной дымке, повертел ее в руках и вдруг заметил маленького муравья, бегущего по своим делам вверх желтого стебля. Затем Александр, не дав насекомому достигнуть вершины, ловко перевернул соломинку и с удивлением обнаружил, что муравей снова побежал наверх. И сколько раз он потом ни перевертывал былинку, столько же раз муравей неутомимо продолжал подниматься к своей недосягаемой цели. Наконец, ему надоела эта игра с упрямым муравьем, и он отшвырнул соломинку в сторону. Казалось бы, пустяковый случай, но добросовестный летописец, подробно описав его, дал тем самым возможность современным ученым утверждать, что если б Македонский всерьез озаботился вопросом непонятного поведения муравья, то он бы, безусловно, стал основоположником науки, которая получила свое развитие лишь в середине двадцатого века и громкое название: «теория поведения».

Были и другие интересные события в жизни прославленного полководца, но, увы – ответов на свои вопросы из его биографии Василий Иванович так и не получил. Разве что, решил остерегаться сверхзадач и довольствоваться в жизни малым.

***

Гл. 3

Для того, чтобы попасть в следующее, заранее запланированное им место – городскую баню, нужно было пройти через рынок. Как всегда, в это время года он был переполнен. За прилавками находились в основном женщины. (1983 год, у власти генсек Ю. Андропов, повсеместное наведение порядка). Ни одного мужчины восточной наружности в кепке-аэродроме он не увидел. Раньше их было много. Печальные, они стояли возле груд цитрусовых, цепко провожая несостоявшихся покупательниц, особенно молодых и красивых, масляными глазами.

Цены они заламывали дикие, но лишь стоило подойти и прицениться цветущей соблазнительной женщине, желательно, полной комплекции, как пылкие любвеобильные сердца их начинали таять, подобно рыхлому снегу на солнце, и цены немедленно приобретали явную тенденцию катиться вниз. И горе, горе в тот миг их многочисленным домочадцам, верно ожидающим своих кормильцев в далеких кавказских республиках!

В эти ряды любила забегать Валя, и ей, как правило, удавалось покупать экзотические оранжевые плоды по цене близкой к государственной, а иногда и ниже. Правда, выкладывая дома из сумки на кухонный стол крупные апельсины, она выглядела несколько разгоряченной, и глаза ее казались как бы в тумане, но Василий Иванович этого не замечал.

Сейчас на этом месте сельские бабки продавали прозаическую местную зелень, смачно сплевывая шелуху жареных семечек и вполголоса переговариваясь о чем-то своем. Цитрусовых не было и в помине.

– Гниют, наверное, в южных республиках, – подумал Василий Иванович, и вдруг осекся: прямо на него шла, по-утиному перебирая толстыми короткими ногами, дворничиха баба Нюра. Она несла немыслимых размеров хозяйственную сумку из потрескавшегося рыжего кожзаменителя, плотно набитую и, судя по ее наклону в сторону клади, достаточно тяжелую. Василий Иванович эту женщину недолюбливал с детства. Возможно, это чувство перешло к нему от матери. Встреча была нежелательной, тем более сейчас, в первый день возвращения. Растрезвонит старуха по всему городу о его появлении. Отвернувшись, он пытался незаметно пройти мимо. Не удалось. В сердце ударил знакомый голос:

– Батюшки, сколько лет, сколько зим! Не обознамшись я… – это ты, Васенька?

– Я, теть Нюра, я, – мрачно ответил Василий Иванович.

Радуясь возможности передохнуть, баба Нюра поставила на пыльный асфальт свою сумку. Из нее нагло торчали мощные индюшиные лапы. Женщина перехватила его взгляд и в ее глазах зажглись злобные огоньки:

– Чо смотришь, давно, поди не едал?

– Да нет, я сыт, вроде…

– А вернулся давно?

– Сегодня.

Дворничиха цепко разглядывала его подслеповатыми старческими глазами:

– То-то, гляжу, исхудал. Сам на себя не похож… А делать чего собираешься? Где жить будешь? Небось, слыхал – твое место ныне занято…

– Да знаю, знаю я, – досадуя на самого себя за эту ненужную встречу, отвечал Василий Иванович, – только мне пора, теть Нюра. Вы уж извините – я пойду.

– Все спешишь, значить… Каким был, таким и остался – весь гордостью в покойную матушку, царство ей небесное. Нет того, чтобы поговорить со старым человеком – спешишь…

Ну иди, иди… Только помни: я зла на вашу семейку не держу. Ежели негде будет остановиться, или захочешь поинтересоваться последними днями своей матушки – заходи.

– Зайду как-нибудь, – надеясь уже уйти, – облегченно сказал Василий Иванович.

– Сестрица твоя Элла, когда мать помирала, сама в больнице лежала, так я за твоей матерью горемычной, царствие ей небесное, тогда ходила… А Валька с новым хахалем в это время на курорты укатила. Сказала: нате, баба Нюра, ключи, и вот вам 12 рублей – остались со свекрухиной пенсии, может, чем ей поможете, заходите, а мне еще жить надо: мой Коля путевки достал – не пропадать же им!

Вот оно что… Об этом он не знал. Горько защемило сердце. Он посмотрел на женщину по-новому:

– Я обязательно зайду, тетя Нюра, спасибо.

– Только смотри, у меня теперь новый адрес: Мицкевича, 14, квартира № 4. первый этаж, ты найдешь. Там одна бабка померла, так меня туда вселили. А свой подвал я оставила – там сейчас сделали сараи.

***

Настроение было безнадежно испорчено. Переодевшись после бани во все новое и побрившись в первой попавшейся парикмахерской, он направился к дому сестры. Шел не спеша, дыша полной грудью и испытывая физическое облегчение и удовольствие от хорошо вымытого тела.

Ирония судьбы, – размышлял он, – как же могло так случиться, что с бедной мамой в ее последние дни не было никого из близких… лишь дворничиха, которую она – интересно, что же между ними было? – почему-то так не любила. Только она была рядом…

А Валюша молодец, добрая душа: 12 рублей из пенсии матери не позабыла оставить! Ну, ничего, ты еще эти деньги вспомнишь, дрянь, ты еще пожалеешь… Теперь все ясно. Вот почему сестра избегала этой темы в своих письмах.

Прости меня, мама, за все прости, и за мою непутевую жизнь, и за то, что твоя старость оказалась такой неуютной…

Когда, еще в свою бытность студентом, приводил домой Валю, как ты старалась ей угодить… – Она же живет в общежитии, – говорила ты, – покорми ее, сынок, пусть отведает домашнего!

А когда она в первый раз осталась у нас ночевать, ты ушла на работу пораньше, чтобы не встречаться с ней утром. То утро… Как будто оно было только вчера! Валентина ловко шныряла по кухне, ставила чай, играла хозяйку. А я – балбес несчастный – с глупой радостной рожей наблюдал за ней и безумно гордился: она моя, моя, моя! И был доволен, что тебя с нами нет. Думал, дурак, что никто, кроме моей Валечки, мне не нужен. Даже ты, мама, прости…

***

Василий Иванович долго звонил, но за обитой коричневым дермантином дверью было тихо. Он с удовольствием поглядел на новые часы – двадцать минут седьмого. Скоро придут. Решил подождать на улице. Обычно сестра возвращается с работы третьим номером автобуса. Остановка почти рядом, у торгового центра. Василий Иванович направился к остановке. Под ложечкой сосало – сегодня он почти ничего не ел. Напротив, у входа в универсам, лотошница торговала пирожками. Взял два. Раньше он не любил пирожки с капустой – кислые, со специфическим запахом. Сейчас же, горячие, они пошли ничего, за милую душу. Теперь захотелось воды. У сатураторной установки небольшая очередь, человек пять, и конечно же, как и в былые времена, только один стакан. Он терпеливо дождался и опустил копейку в щель автомата. Вода полилась тихой медленной струйкой. Где-то на уровне половины стакана струйка стала совсем тоненькой. Василий Иванович не спешил забирать стакан: еще чуть-чуть… В этот момент автомат поднатужился и, издав мощный рык, плеснул в стакан такой сильной струей, что тот чуть не перекинулся. При этом, естественно, большая часть воды расплескалась. Василий Иванович вынул стакан. Воды в нем было, в лучшем случае, около трети. Сзади тихонько засмеялись. Глотая воду, он скосил глаза. Высокий светловолосый парень в белой сорочке с короткими рукавами и потертых джинсах, ничуть не смущаясь того, что он слышит каждое слово, громко произнес, обращаясь к своей спутнице:

– Автомат работает по принципу: жадность фраера сгубила…

Стало обидно. Возвращая стакан на место, Василий Иванович в упор посмотрел на парня. Тот, вызывающе, на него. Они узнали друг друга одновременно.

– Дядя Вася, – растерянно сказал юноша, – дядя Вася? – повторил он.

– Ну, здравствуй, Толик, – выдохнул Василий Иванович, – как ты вырос! Я бы тебя ни за что не узнал…

Рослый стройный племянник совершенно не напоминал того круглолицего пятнадцатилетнего мальчугана, которого он видел в последний раз четыре года назад. Они отошли в сторону. Миловидная девица в фирменной мини-юбке и узорчатом легоньком свитерке, подчеркивающем хорошо развитую грудь, держала Анатолия под руку, держала цепко, не отходя ни на шаг, и пялила на Василия Ивановича широко раскрытые глаза с густо намазанными ресницами.

– Это – Люда, – как бы объясняя наличие рядом прочно приклеившейся девушки, вынужденно промолвил племянник. – Мы с ней учимся на одном курсе.

Девушка, не отнимая от него руки, сделала легкий книксен. Василий Иванович вспомнил: действительно, сестра писала, что Толя поступил в сельхозинститут.

– На каком же ты факультете? – спросил он.

– Конечно, зоотехническом, – улыбнулся племянник. Вопрос был глупым. Василий Иванович прекрасно знал, что у парня с детства лежит душа ко всяким зверушкам. Ежики, хомячки, морские свинки всегда находили приют в квартире сестры. Так что можно было не спрашивать.

Ему хотелось доверительно поговорить с племянником, много чего требовалось узнать, но выспрашивать его при постороннем человеке было неудобно.

– Вы сейчас к нам? – спросил племянник.

– Да я уже заходил минут двадцать назад, никого не застал.

– Вот вам ключ, – предложил Толик, – и подождите маму дома, она скоро будет. А то нам с Люсей надо идти в одно место…

– Спасибо, Толя, но ключ мне не нужен. Погода прекрасная, я подышу воздухом и встречу маму на остановке. А вы идите, ребята.

Он посмотрел им вслед. Девочка не просто шла. Она в своих туфельках с десятисантиметровыми каблучками просто исполняла какой-то ритуальный танец: ее широкие бедра мерно ходили слева направо, а высокий крутой задок напоминал резко выдающееся назад моторное отделение автобуса «Икарус» старого образца. Так и хотелось поставить на него чашку чая на маленьком блюдечке, и видит бог – ни капли бы не пролилось. За племянника почему-то было обидно.