– Ясно, – процедил я, делая внутреннюю заметку.
– Так что не так с надписью той? – не мог успокоиться Пабло.
Пришлось пояснить как есть:
– Надпись тупая, разлагающая личный состав и снимающая ответственность с каждой жопы в округе, – пояснив, я покосился на Пабло и снова перевел взгляд на навес.
Бурлящие воды омывали его со всех сторон. Добраться до него можно было только вброд, хотя вон там я вижу торчащие из воды камни, образующие цепочку. И это тоже дерануло меня изнутри.
– Это в каком же месте доброе послание аюданте Гильды такое говорит? – охотник медленно заморгал, пытаясь вычленить нужную информацию из внешне столь безобидных слов.
– Пост вежливого досмотра, – произнес я.
– И что с этими словами не так? Вежливость всегда нужда! Мы ведь тоже люди!
– Вот! – я наставил на него палец, покрытый уже заживающими царапинами. – Вот ты уже и начал качать свои сраные права, гоблин.
– А?! Ты чего вдруг, компаньеро? Зачем ругаешься?
– Как только появляется предложение досматривающим проводить осмотр вежливо – как тут же среди досматриваемых появляются недовольные всем и вся. Начинается с того, что не надо выворачивать мешки грубо, продолжается просьбой не проверять прямо уж каждый мешок, а кончается жалобами в центр и просьбами снять с поста того урода с вечно злой рожей. В результате те, кто отвечает за досмотр, начинают бояться самих досматриваемых и последствий за правильно выполненную работу, и как гнойный итог – за пределы поста в центр уходит запрещенка и просто любая незамеченная опасная хрень… Поэтому досмотр должен быть досмотром – тщательным выворачиванием каждой жопы наизнанку и осмотром каждой анальной трещины на предмет контрабанды. И при этом посрать, какая там будет рожа у досмотрщика.
– Кхо-о-о… вот это ты завернул…
– Завернул, – кивнул я. – И это только первая часть.
– А вторая? Про бдительность. Здесь что плохого?
– Бдительность должна быть направлена в каждую сторону, – ответил я. – Враг может ударить не только снаружи, но и изнутри. Любая диверсионная грамотная группа не станет атаковать в лоб, а предпочтет зайти с фланга или с тыла. Или просто обойдет ленивых олухов и уйдет вглубь чужой территории, не вступая в бой и не поднимая шума. Так что смотреть надо в обе стороны, не забывая про скрытое наблюдение с замаскированных постов и регулярное патрулирование.
– Ты кто такой, компаньеро? Че-то у меня аж похолодало там болезненно, – пробормотал Пабло и хлопнул себя по заду.
– И благодаря такому вот добросердечному тупому посланию все начинает делаться через жопу, – продолжил я, чуть привставая и вглядываясь в приметный предмет, что сразу привлек мое внимание и что-то оживил в черной дыре беспамятья. – Мало того – в результате еще и виноватых не найдешь! Мы, мол, смотрели в ту сторону, как и завещало послание Гильды… а враг атаковал с тыла. Мы проявляли вежливость, и в результате больное чумой животное оказалось внутри защищенных территорий, и начался мор и падеж скота… Но мы не виноваты – ведь мы все делали по висящему над головой предписанию…
– Так кто же ты все-таки такой, Оди?
– Я? Я гоблин… – пробормотал я, усаживаясь. – Просто злой гоблин…
Там, под навесом, было немало крепких парней и девок. Даже визуально они были разделены на два частично смешавшихся лагеря. Четверо в серых распахнутых халатах и такого же цвета бейсболка. И шестеро в военной зеленой с желтым форме. Последние вооружены автоматическим оружием, и оно пусть не на спинах, но под рукой. Подхватить можно за секунду. На поясах ремни с расстегнутыми кобурами. Все выглядят не отдыхающими, а работающими. За рекой виден небольшой удаляющийся караван из нескольких груженых повозок. Нам до навеса осталось метров десять, и мы во всю уже меряемся гляделками – причем на меня смотрят почти все с поста, хотя мой голый торс прикрыт чьей-то просторной старой безрукавкой. Чужака они вычленили сразу, что им только в плюс.
Но смотрел я не на них – уже не на них, так как увидел главное, определил командира и его помощницу, между которыми явно имелась более чем глубокая неуставная связь, отметил еще несколько важных деталей и временно переключил внимание на куда более интересный предмет.
Под потолком навеса на цепи висел красный деревянный ящик. Вокруг цепи сбегал в ящик черный витой провод. Над навесом имелась тонкая длинная антенна, наверняка там же и солнечная панель – раз на навес падает уже почти неощутимый вечерний солнечный свет из прорубленного в древесных кронах проема.
Этот красный ящик мне и нужен…
– Добрый вечер! – звучно поздоровался молодой парень в зеленом, покидая навес и прыгая на один из камней-островков. – Останавливаемся. Все, как всегда, типос, все, как всегда.
За ним следом из-под навеса вышла невысокая девушка с пышным формами, накинувшая на плечо серый рюкзак и на ходу надевающая длинные защитные перчатки.
Парень достиг берега и остановился в полушаге от воды, глядя только на меня.
– Так… вижу, ты подобрал пассажира, Пабло, – улыбнулся военный. – Добрый вечер, незнакомец.
– Мне нужен вон тот предмет, – я указал на покачивающийся на цепи красный ящик – Прямо щас.
Удивленно моргнув, парень начал открывать рот, но я не дал ему ничего сказать, озвучив вдруг вспыхнувший в башке набор внешне никак не связанных слов:
– Новолуддизм. Затмение. Пять. Один. Окси. Дельта. Тупая. Дура. Долг.
Выпучившись на меня, молодой вояка заморгал еще чаще, медленно опуская руку на кобуру. В его глазах читалось полное непонимание.
– Солнце сегодня было жарким, – кашлянул он. – Многие перегрелись и…
– Тихо, Стакки! – этот резкий командный голос исходит от мужика лет сорока.
Говорил тот, кого я опознал, как командира этой группы. Поднявшись во весь свой немалый рост, он глянул на меня и… потянулся к красному ящику со словами:
– Доступ к связи предоставлен по твоему требованию, амиго. Топай сюда.
Спрыгнув с повозки, я миновал изумленного вояку и вошел в мелкие воды. Меня никто не атаковал, все кроме командира были в лютом недоумении, а тот просто протянул мне телефонную трубку на проводе. Прижав древний аппарат к уху, я услышал пару длинных гудков, а затем крайне удивленный женский голос с той стороны:
– Случилось что? В смысле – слушаю! Что произошло?!
– Окси. Смесь кислот. Пять. Гамма. Одиннадцать. Тупая дура, – слова выходили из меня будто сами, и они явно имели какой-то смысл, раз на той стороне сначала воцарилась тишина, и только секунд через пять охрипшая женщина дала ответ:
– Протокол Одерон активирован. Вертолет уже поднимается… сэр. Ожидайте.
– Принято, – буркнул я и вернул трубку военному.
Усевшись на доски навеса, я опустил ноги в воду прямо в ботинках и поинтересовался:
– Кофе есть?…
* * *
Прибывший старый, но поддерживающийся в идеальном состоянии вертолет доставил меня не к центральному городу. Нашим пунктом назначение оказалось смутно знакомое мне мрачное здание, выглядящее абсолютно безликим серо-зеленым кубом. Высота в тридцать с небольшим метров, плоская крыша, напичканная всем необходимым под завязку – от водосборников и солнечных панелей до огорода, плодового сада и вынесенной за пределы крыши посадочной площадки.
На нее мы и опустились – пилот сработал ровно и четко. За не слишком долгое время полета он ни разу не взглянул на меня и после взлета не произнес ни единого слова. Кроме нас, в вертолете не было никого. Зато на сиденье лежал небольшой деревянный ящик. Внутри него обнаружился кусок копченого жирного мяса, стеклянная солонка, полная крупной соли, большая головка свежего чеснока, несколько ломтей ноздреватого и еще теплого хлеба, полулитровая бутылка виски «Мертвая Башня» и стеклянный закрытый кувшин, доверху наполненной темно-красной жидкостью. Его я проверил в первую очередь. Принюхавшись, сделал крохотный глоток и… не отрывался от кувшина, пока не ополовинил его. Кисло-сладкий компот… Мой любимый – это я осознал буквально только что. Его не могли сварить к тому моменту, как я дал о себе знать – разве что знали заранее о моем появлении. Но и совпадением это тоже быть не могло. Ответ дал пилот, первый и предпоследний раз нарушив молчание:
– Кастрюлю особого компота варят дважды в сутки. К исходу каждых двенадцати часов отдают персоналу и варят свежий. Все остальное тоже всегда наготове, сэр. Всегда… в течении столетий.
Я промолчал, вставляя кувшин в специальные держатели внутри деревянного ящика. Следующей я вытащил бутылку виски. В этот момент пилот нарушил молчание последний раз:
– Взлет.
Он не предложил пристегнуться или надеть наушники – это я сделал сам, не отрывая взгляда от этикетки на бутылке виски. Серый бурный океан вздымает пенные волны, а из его вод поднимается угрюмая и некогда светлая башня-небоскреб с зияющими в ее стенах многочисленными темными проломами.
Виски «Мертвая башня»…
Это мой виски. Я выпускал его, контролируя процесс от и до. Да… к тому моменту я владел парой десятков похожих друг на друга полуподпольных баров по всему задыхающемуся миру. Даже больше – их было двадцать два. Одиннадцать баров находились на нижних уровнях башен, и там собирались сочащиеся гнойной грязью гоблины, что порой не могли заплатить даже за глоток самого дешевого бурбона. Еще одиннадцать баров находились на вершинных уровнях различных жилых башен и работали для посетителей совсем иного рода. Я беспрестанно мотался от одной точки к другой, попутно со своим все растущим и растущим отрядом обстряпывая куда более криминальные и кровавые дела, приносящие огромную прибыль. Да… в те времена я работал уже только и только на себя. Я обладал определенной репутацией… И в каждом из моих баров подавался виски «Мертвая башня».
Бутылка в моей руке стара… очень стара… ее горлышко залито бурой массой, что рассыпалась мелким крошевом в моих жестких пальцах. Плачуще вскрикнула скручиваемая жестяная крышка, в ноздри ударил знакомый крепкий аромат. Это он… настоящий…
Стакана или стопки не нашлось. Я ощутил в этом какую-то смутно знакомую насмешку… и сделал большой глоток прямо из горлышка. Утерев рукой обожженный алкоголем рот, я занялся куском копченого мяса и хлебом. Из хрустнувшей в ладони головки чеснока полезли крупные белые дольки. Медленно жуя, наслаждаясь каждым куском и глотком, я смотрел на проносящиеся под нами земли. Вертолет летел низко. Уверен, что и это было сделано намерено. Квадраты и прямоугольники ухоженной возделанной земли сменялись плотными линиями плодовых садов, хуторами, частыми озерцами и пасеками. Тут все было посвящено главному – производству абсолютно всего необходимого для обеспечения безбедного существование всех жителей. И эти самые жители прямо сейчас трудились в поте лиц, делая паузу лишь для того, чтобы проводить взглядами из-под соломенных шляп пролетающий над ними вертолет. Затем они вновь возвращались к работе, вытягивая из озерных вод сети, полные живого серебра, с не настолько гигантских деревьев собирались огромные желтые мандарины, на бахчах срезали полосатые арбузы и дыни, громоздящиеся грудами на просевших повозках. Благословенная пора сбора очередного щедрого урожая от умиротворенной и ублаженной земли. И тут хватало черных перепаханных лоскутов отдыхающих от работы полей и выглядящих совсем дикими и нетронутыми ничьей рукой лугов… Природу здесь берегли. Это было видно даже с пролетающего вертолета…
Когда машина приземлилась, пилот остался на месте и лишь взглядом указал на окруженную ящиками с цветами и томатными кустами дорожку, ведущую к небольшой надстройке. В надстройке имелась открытая дверь, а рядом с ней стояла высокая одинокая женская фигура в длинном белом платье. Оставив в салоне почти полную бутылку виски, я кивнул на нее пилоту:
– Забирай.
– Это честь, сэр, – ответил он, глядя на меня сквозь непроницаемое черное половинное забрало шлема. – Спасибо!
– Ага, – кивнул я, отворачиваясь и дожевывая последний кусок мяса.
– Вы… это на самом деле вы? Тот самый? Легендарный и…
Рассмеявшись, я двинулся по дорожке, не забыв по пути сорвать несколько небольших спелых помидорин. Одна за другой они лопнули у меня на зубах, плюнув яркими красными брызгами на старую безрукавку и безукоризненно чистое покрытие дорожки.
От двери ко мне шагнула старуха в белом платье. Седые волосы собраны в аккуратный узел на затылке, начавшие тускнеть зеленоватые глаза смотрят чуть испуганно, но и властно одновременно. Ее спина явно не привыкла ни перед кем сгибаться, а суровая складка у переносицы вряд ли когда-нибудь разглаживается. На вид ей лет восемьдесят, но вряд ли она столь уж молода.
– Приветствую! – произнесла незнакомка и… сбившись, замолчала.
На ее лице мелькнула и исчезла сердитость на саму себя. Поправив тонкий белый пояс с серебряной пряжкой, выглядящей как скрещенные стрелы, она указала рукой на открытую дверь, за которой виднелась кабина просторного лифта:
– Прошу вас, сэр. Прошу. Я сопровожу вас к нужному месту.
– Сопроводишь… – безразлично произнес я, стирая с подбородка потеки сладкой помидорной мякоти.
– Со всей радостью.
Властная старуха попыталась улыбнуться, но у нее не особо получилось, а по лицу снова пробежала судорога – на этот раз мне почудилось раздражение. Оправившись, она продолжила:
– Мы всегда верили, что однажды это радостное долгожданное событие случится. Мы верили всей душой. С первого своего дня вступления в нынешнюю должность я верила, что эта честь выпадет именно мне…
Пройдя мимо нее, я первым вошел в лифт. Она зашла следом и нажала одну из многочисленных старомодных медных кнопок. Двери медленно закрылись, и старуха повернулась ко мне. Ее опять спокойное и на этот раз куда лучше улыбающееся лицо изгнало с себя остатки раздражения.
– Я старшая помощница Гильда, – представилась она.
– Гильда? – повторил я, в то время как лифт начал медленно опускаться.
– Да. Вот уже как тридцать семь лет я являюсь бессменным помо…
– Ответь-ка на один вопрос, Гильда, – перебил я старуху, прислоняясь плечом к стене лифтовой кабины. – Но ответь честно.
– Я не совсем понимаю… сэр…
Я широко улыбнулся:
– Вопрос простой.
– Я… я слушаю вас внимательно, сэр… и, конечно, я не собираюсь лгать.
– Конечно, – кивнул я. – И вот вопрос: что ты скажешь абсолютному психопату, любящему выскребать чужие мозги через глазницы при помощи ножа, ногтей и серебряных пряжек, оказавшись с ним вдруг в заблокированном лифте и зная при этом, что долбаный психопат прямо вот, сука, подозревает, что ты, сучья тварь, постепенно меняешь и дополняешь древние законы и обычаи, а заодно мечтаешь о верховной власти над этими процветающими землями… что ты ответишь этому психопату, Гильда?
– Я… а?! Я не… я… что?!
– У тебя только одна попытка, тупая ты сука, – улыбнулся я, медленно нажимая кнопку остановки своим грязным гоблинским пальцем с сорванным с мясом ногтем. Я нажал так сильно, что кровь потекла снова. – У тебя всего одна попытка… и поверь – только от твоего ответа будет зависеть, как глубоко серебряные стрелы уйдут в твои глазницы…
– Я…
– Т-с-с-с… – я прижал окровавленный палец к ее задрожавшим губам. – Подумай чуток, пока я прикидываю, как вывернуть твой левый глаз так, чтобы он остался висеть у тебя на щеке и продолжал видеть… И подумай хорошенько, старшая помощница Гильда… пока тебе есть чем…
Звякнув, двери открылись, и я покинул лифт. На белом мраморном полу следом за мной тянулись кровавые отпечатки. Я не оборачивался, но знал, что Гильда продолжала сидеть в дальнем углу, прижимая ладони к истекающему кровью лицу. Подбросив на ладони вырванное глазное яблоко, я швырнул его в стену, и оно лопнуло о лицо нарисованной сучьей Гильды, чей небольшой портрет украшал стены просторного и ярко освещенного коридора.
Тут была всего одна дверь – она уже была открыта и находилась передо мной. Перешагнув порог, я остановился на входе в просторную светлую комнату и некоторое время молчал, глядя на размещенной по ее центру прозрачный аквариум с желто-красной жидкостью. Внутри плавал сморщенный ошметок вроде как еще живой плоти, истыканной многочисленными шлангами и трубками.
– Ты все же пришел… – тихий голос донесся от саркофага, но я был уверен, что вон тот плавучий кусок тухлой рыбьей наживки говорить не мог просто физически.
Но голос был знаком. Не только голос, но и целый спектр интонаций, вмещенный в эти четыре слова.
– Окси?… – произнес я, делая шаг к аквариуму.
– Скорее то, что от меня осталось…
– Охренеть… помню, как я оставил тебя отмокать в джакузи в тот последний раз и сказал ждать меня… но ты, по ходу, поняла это слишком буквально… От тебя щас что-то отпало… вроде как жопы кусок…
– Ты… – выдохнул голос и тело внутри аквариума едва заметно вздрогнуло. – Это точно ты. Выглядишь иначе. Голос другой. Но анализаторы опознали тебя стопроцентно. Я сначала не поверила, но теперь… теперь вижу… чувствую…
– Чем ты, нахер, там че чувствуешь? – я задумчиво почесал подбородок и неожиданно сам для себя вдруг сбавил обороты: – Какого хрена, Окси? Почему ты выглядишь, как кусок раскисшего дерьма?
– Меня пытались убить. Сто двадцать три года и четыре месяца тому назад, – она ответила спокойно и безэмоционально. – Попытку совершил крайне близкий мне человек. Предельно близкий и максимально доверенный.
– Типа новый я?
– Больше, чем ты. Его я любила… доверяла полностью…
– Ну да… – я поморщился. – Забыла, что я тебе сказал о доверии в тот последний день? До джакузи мы успели поговорить о многом…
– Не забыла. Ты сказал – никому и никогда не доверяй. Я следовала этому кодексу больше столетия… а затем твои слова перестали так уж ярко пылать в моей голове. Дела шли отлично. Планы выполнялись. Все шло ровно, плавно и правильно. И я… я решила, что уже можно немного расслабиться… ведь все мы люди, Од…
– В этом ваша проблема, – кивнул я. – Как ты меня назвала? Од?
– Как и всегда… почему ты спрашиваешь?
– Моя память стерта, – буднично оповестил я. – Не помню почти ничего. В башке с болью ворочается визгливый хоровод несвязных обрывков воспоминаний… Чьи-то лица, чьи-то громкие слова, какие-то события и много крови… Вот тут, – я постучал себя пальцами по обоим вискам одновременно, – вот тут большая проблема, Окси. Поэтому я и вернулся. И теперь меня зовут Оди.
