Рано утром, вечерком,
В полдень, на рассвете
Баба ехала верхом,
В расписной карете.
А за нею во всю прыть,
Тихими шагами
Волк старался переплыть
Миску с пирогами.
Обычное для фольклорной «небылицы» содержание выражается здесь литературным, силлабо-тоническим рифмованным стихом. Впервые один из куплетов был опубликован еще в 1863 году. Описывая нравы провинциальной духовной семинарии, автор, скрывшийся под псевдонимом «Бывший семинарист», выводит учителя истории, который веселит семинаристов «старинным четверостишием»:
Рано утром, вечерком,
Поздно, на рассвете
Лиза ехала верхом,
Четверней в карете[392 - Бывший семинарист. Из семинарских нравов // Зритель. 1863. № 1. С. 12.].
Известно, что в сороковые годы прошлого века подобные куплеты были популярны в кадетском корпусе и даже считались произведением кадетской поэзии. В начале 50?х годов «нелепицу» уже знали в женских институтах и распевали в провинциальной гимназии. Возможно, что ее придумали не школьники, но именно в их среде она жила и пополнялась все новыми и новыми куплетами[393 - См.: Белоусов А. Ф. «Когда стремился гимназист преобразовывать Россию…» // Знание – сила. 1993. № 2. С. 77–81.]. Лишь спустя много времени эта «нелепица» вошла в народный обиход, стала записываться и публиковаться в фольклорных сборниках.
А между тем мало кто из нынешних школьников знаком с ней. Их потребность в алогизме и бессмыслице удовлетворяется другими текстами, среди которых встречаются не только такие традиционные «нелепицы», как «Это было в январе…» и «По прямой, извилистой дорожке…», но и оригинальные частушки-«нескладухи»:
По стене ползет кирпич,
Красной Армии боец.
Ну и пусть себе ползет.
Слава партии родной!
По березе слон ползет,
Хочет яблоко достать.
Я хотел его поймать —
Улетел пернатый друг.
В сравнении с современными «нескладухами» старинная «нелепица» выглядит весьма элементарной. Они более изысканны в формальном отношении (белый стих!) и куда замысловатее по своему содержанию, доведенному уже до полного абсурда с помощью политических лозунгов и культурных штампов.
Это одно из важных свидетельств развития школьного фольклора. Однако мы не знаем его истории. Все, что нам известно о его прошлом, вычитано из мемуаров и художественной литературы. Они содержат массу материалов, но – разноместных и разновременных, которые позволяют составить только самое общее представление о том, каким же когда-то был русский школьный фольклор. Логику его развития можно уловить, лишь внимательно изучая современный фольклор: определяя его основные особенности и выясняя их временны?е рамки.
Обратимся к материалам собственно «школьного» фольклора – текстам, посвященным учебе, которые во избежание путаницы назовем «школьной словесностью». Это прежде всего тексты мнемонического характера. Известные фразы «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан» и «Иван родил девчонку, велел тащить пеленку» помогают запомнить и воспроизвести последовательность цветов в спектре и падежей в русской грамматике. Очень полезны в деле изучения иностранных языков макаронические тексты, вроде старинного русско-французского стихотворения:
Рэгарде – машер – сестрица,
Кельжоли – идет – гарсон,
Сетасе – Богу – молиться.
Нам – пора – алямэзон[394 - Шмелев И. С. Повести и рассказы. М., 1983. С. 414.].
Однако далеко не всегда макароническая поэзия и даже фольклорные «правила» придумываются для того, чтобы помочь учиться. Веселая и беззаботная игра, которой пронизан школьный фольклор, порождает и чисто смехотворные тексты, вроде макаронической версии начальных строк пушкинской «Сказки о царе Салтане»:
Три герли?цы под виндом
Пряли лэйтли ивнингом.
«Кабы я была кинги?ца», —
Спи?чет фёрстая герли?ца…[395 - Обыгрывание английского языка в современном школьном языке и фольклоре сходно с тем, как когда-то среди учащихся духовных семинарий употреблялась латынь (см.: Зеленин Д. К. Семинарские слова в русском языке // Русский филологический вестник. 1905. № 3. С. 109–119; Белоусов А. Ф. Латынь во внеучебном обиходе воспитанников духовной семинарии // Классическое наследие и современность: Материалы и тезисы конференции. 9–11 декабря 1992 г. СПб., 1992. С. 52–54).]
Если одно из «правил» о биссектрисе:
Биссектриса —
Это крыса,
Которая бегает по углам
И делит угол пополам.
действительно может пригодиться на уроке геометрии, то в другом тексте биссектриса просто подвергается осмеянию:
Биссектриса – это крыса
Из помойного ведра.
Кто увидит эту крысу,
Не забудет никогда.
А сколько в «школьной словесности» таких текстов, в которых господствует комическая направленность! Одни из них пародируют грамматические определения:
Та часть речи,
Которая упала с печи,
Ударилась о пол —
Называется «глагол»;
другие – физические законы:
По закону Ома нужно кушать дома;
третьи – доказательство математических теорем:
Дано: Саша лезет в окно.
Допустим: мы его не пустим.
Требуется доказать, как он будет вылезать.
В то время как мнемонические тексты играют конструктивную роль, помогая школьнику справиться с трудностями его жизни, чисто комические «правила», «определения» и т. п. только высмеивают эти трудности, профанируя опостылевшую многим учебу. Итак, в «школьной словесности» выражаются два разных отношения к учебе: конструктивный подход соседствует с отрицательным, деструктивным. Есть основания думать, что эта коллизия является основополагающей для школьного фольклора.
Она довольно отчетливо просматривается в переделках известных текстов, которыми издавна занимаются наши школьники. Еще в середине прошлого века воспитанники одной из провинциальных духовных семинарий пели песню, переделанную из пушкинской «Черной шали»:
Гляжу я печально на рюмку с вином,
И мрачную душу сжигает огнем…
Когда ж легковерен и молод я был,
Благую сивушку я страстно любил[396 - Малеонский М. [Бурцев М. Ф.] Владиславлев: Повесть из быта семинаристов и духовенства. СПб., 1884. Т. 2. С. 381.].
Отмечу, что подобными переделками занимаются отнюдь не бездарные люди, которые просто неспособны придумать что-то свое. Из Царскосельского лицея, например, вышел целый ряд отличных поэтов. Однако среди «национальных песен» лицеистов встречаются и переделки: так, например, песня «В лицейской зале тишина…» создана по образцу знаменитого «Певца во стане русских воинов»[397 - См.: Грот К. Я. Пушкинский лицей (1811–1817). СПб., 1911. С. 217–218.]. В чем смысл появления таких текстов? Исходный текст выступает как знак «взрослой» песенной (или поэтической) культуры, о причастности к которой и заявляют школьники, пользуясь ее «канвой» для выражения своего собственного содержания.
А между тем с простыми переделками, с использованием «взрослых» текстов граничит намеренное искажение и снижение этих текстов, когда в результате возникает профанный антитекст. Это явление непосредственно связано с деструктивной тенденцией «школьной словесности», распространяющейся и на хрестоматийные тексты учебной программы. Вслед за высокими поэтическими образцами, изучением и заучиванием которых мучают школьников, в поле зрения весельчаков и насмешников попадают и надоевшие популярные песни. Возникает обширная область современной parodia sacra, которая пользуется неизменным успехом в школьной среде. В ряду кличек для преподавателей и комических историй об их глупостях, анекдотов о Пушкине и других русских писателях располагаются и тексты, осмеивающие и дискредитирующие навязываемую им «взрослую» культуру.
Энергия противостояния порождает, наконец, фольклорный жанр, который имеет исключительно деструктивный характер. Это – появившиеся в 70?е годы «садистские стишки». Основой этих «стишков» является заведомая «небылица». Характерно, что излюбленный припев этих текстов, когда они еще были песенными куплетами, был посвящен старушке, погибшей в высоковольтных проводах. Однако отрицательное отношение взрослых к «садистским стишкам» вызвано не столько особенностями их содержания, сколько стилем «стишков». Очень сильное впечатление производит нарочитая «неправильность» выражения. «Садистские стишки» лишены сентиментально-патетической тональности, в которой полагается говорить о несчастьях и смерти. Они предпочитают сухой, деловитый стиль информационного сообщения. А иногда – и вызывающий смех:
Долго смеялись на палубе дети:
Справа пол-Пети и слева пол-Пети.
Это – явная провокация по отношению к нормам взрослой культуры. Она венчает собой длинный ряд демонстративных шалостей, намеренных нарушений детьми предписанных им правил поведения.
Вместе с тем следует иметь в виду, что дети относятся к смерти иначе, чем взрослые. Отношение детей к смерти близко фольклорному: умерший в игре оживает точно так же, как мертвец в народном театре. В этой связи смех, сопровождающий смерть в «садистских стишках», напоминает древний смех при убивании, который «превращает смерть в новое рождение, уничтожает убийство»[398 - Пропп В. Я. Фольклор и действительность. М., 1976. С. 188.]. А сами «садистские стишки» родственны «средневековому и ренессансному гротеску, проникнутому карнавальным мироощущением», который «освобождает мир от всего страшного и пугающего, делает его предельно нестрашным и потому веселым и светлым»[399 - Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М., 1965. С. 55.]. Очевидно, что «садистские стишки» – это современные «смешные страшилища», изготовленные из тех «страхов и ужасов», которые постоянно нагнетаются «взрослой» культурой.
В то же время новые элементы возникают и на противоположном полюсе школьного фольклора. Это происходит в такой важной и серьезной его области, как «страшные рассказы». Они издавна пользуются большой популярностью среди школьников: «разговор о чудесном и о привидениях был одним из самых любимых, – вспоминала воспитанница Патриотического института. – Мастерицы рассказывать говорили с необыкновенным увлечением, меняли голоса, вытаращивали глаза, в самых поразительных местах хватали за руки слушательниц, которые с визгом разбегались в разные стороны, но, поуспокоясь немного, трусихи возвращались на покинутые места и с жадностью дослушивали страшный рассказ»[400 - Записки институтки // Семейные вечера (для старшего возраста). 1873. № 2. С. 185.]. Есть все основания полагать, что долгое время «страшные рассказы» состояли из пересказов взрослых быличек и бывальщин, пока не появились тексты, которые представляют собой их особую, «детскую» разновидность, названную исследователями «страшилкой». Основным сюжетом «страшилки» является история о том, как дети становятся жертвами не только ведьм и колдунов, но и некой вредоносной силы, которая исходит из определенного места или действует посредством различных вещей или отдельных органов и частей тела. От быличек и бывальщин «страшилка» отличается еще и неразрывной связью с пародийными текстами, «антистрашилками», что создает определенный комплекс текстов, предназначенный для борьбы с детскими страхами и их преодоления. В новейших исследованиях этот комплекс рассматривается как мифологический[401 - См.: Чередникова М. П. Современная русская детская мифология в контексте фактов традиционной культуры и детской психологии. Ульяновск, 1995.].
Обновляются и явно более мифологические по своей сути представления наших школьников о сверхъестественном. Они уже давно могут отличаться от традиционной демонологии. А. О. Смирнова-Россет вспоминала, как воспитанницы Екатерининского института верили в особые сверхъестественные существа:
У нас говорили, что по коридору ходили «понимашки». <…> Это название выдумала Фаминцына из седьмого выпуска для духов, посещающих наши коридоры. Всегда заранее знали, когда они появятся, и говорили: «Mesdames, не ходите поздно по коридору, сегодня будут бегать „понимашки“». Крупеникова рассказывала, что она видела глаза «понимашек», что они были зеленые и большие как луна, «понимашки» играли на полу и пристально на нее смотрели, и что раз, когда мы пошли ужинать, она видела их ноги мимо церкви и что они за ней бежали по мертвецкой лестнице. Она закричала нам: «Mesdames, я видела только одни ноги „понимашек“». Мы ринулись в столовую с криком, почти повалили классных дам[402 - Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 329.].
Хотя вера в «понимашек» имела весьма локальный и временный характер (выветрившись в последующих поколениях воспитанниц Екатерининского института), она свидетельствует о мифотворческом потенциале школьной культуры, который столь ярко проявился в современных представлениях о Пиковой даме. Это уже не просто демонический образ, порожденный детской фантазией, но самое настоящее мифологическое существо, общение с которым осуществляется в особой, ритуальной обстановке его «вызывания». Вокруг Пиковой дамы образуется своя собственная, «детская» мифология, которая распространяется по всей стране и с 70?х годов становится характерным явлением школьного быта и фольклора.
«Вызывание» является ядром магической практики современных школьников. «Вызывают» не только Пиковую даму. Есть еще целый ряд сверхъестественных благодетелей: среди них фигурируют как более или менее понятные Гном, Баба-Яга и Золотая рыбка, так и таинственная Фенька, маленькая девочка с растрепанными волосами. Эту Феньку привлекают любимыми ею гвоздиками и прочими железками в надежде на то, что она поможет помириться с друзьями или родителями. Однако не все «вызываемые» существа помогают, некоторые из них лишь отвечают на вопросы. Любопытно, что героем детских спиритических сеансов в девяностые годы стал даже «дедушка Ленин», как принято обращаться к нему в вопросах и «заклинаниях». Он весьма сведущ и прозорлив, но опасен – может задушить, когда зол. Вместе с тем «вызывания» часто устраиваются вовсе не ради каких-то благ или сведений, а чтобы просто поразить окружающих магическим искусством и продемонстрировать свое превосходство над ними. В студенческие годы от всей школьной магии остается разве что вера в магические действия, способствующие успешной сдаче экзаменов: от давно известного подкладывания пятака под пятку – до манипуляций с зачетной книжкой, в которую современный студент перед экзаменом «ловит» и из которой на самом экзамене «выпускает» чудодейственную «Халяву».
Возникновение и развитие школьного образования приводит к серьезным изменениям в жизни подрастающих поколений. Это отражается и на их фольклоре: появляются новые тексты, новые жанры и даже целые новые области фольклорного творчества. Образуется новый, школьный фольклор, в котором традиционный детский фольклор играет все менее и менее значительную роль. Он разнообразен и динамичен не только потому, что существует среди растущих и развивающихся людей, но и под влиянием своего культурного контекста, в связи с которым возникает и исчезает не только интерес к каким-либо текстам, но и сама потребность в них. Особо активной жизнью школьный фольклор живет в наиболее острых и напряженных точках школьной культуры, где она соприкасается и контактирует с внешним миром: будь то мир таинственного и сверхъестественного или же взрослый мир, к которому приобщается и с которым конфликтует учащаяся молодежь. Именно здесь, в этих «горячих» точках, и проявляется ее творческий потенциал, благодаря которому к 80?м годам нашего века сформировался столь яркий и своеобразный феномен современной культуры, каким предстает школьный фольклор.
Интерес к фольклору русских школьников возникает в 20?е годы нашего века[403 - Едва ли не первый опыт целенаправленного собирания русского школьного фольклора принадлежит известной исследовательнице детского быта и фольклора Ольге Иеронимовне Капице (см.: Капица Ф. С. Из истории изучения школьного фольклора: Исследования О. И. Капицы // Мир детства и традиционная культура: Сб. научных трудов и материалов. М., 1996. Вып. 2. С. 15–18).]. Однако он быстро заглох: обстоятельства не способствовали собиранию, препятствовали изучению и делали невозможной публикацию школьного фольклора. Лишь в самое последнее время начали появляться не только статьи и небольшие публикации школьного фольклора, но и целые сборники посвященных ему материалов. Открывает ряд этих сборников вышедший в 1992 году в Таллинне «Школьный быт и фольклор»[404 - См.: Школьный быт и фольклор / Сост. А. Ф. Белоусов. Ч. 1 и 2 (Девичья культура). Таллинн, 1992.]. Он мало кому знаком, кроме специалистов, ввиду мизерности своего тиража. А между тем «Школьный быт и фольклор» все еще является самым большим и разнообразным по составу собранием школьного фольклора.
В основу настоящего сборника легли материалы «Школьного быта и фольклора»: перепечатываются работы, посвященные школьному фольклору[405 - Все эти материалы публикуются в существенно переработанном виде. Единственное исключение – статья А. Л. Топоркова «Пиковая дама в детском фольклоре», которая просто перепечатывается из «Школьного быта и фольклора».]. Они дополняются несколькими работами, в которых поднимаются новые пласты школьного фольклора. В результате получился еще более полный и представительный сборник современного русского школьного фольклора. Вместе с тем и он не охватывает всего многообразия русского школьного фольклора. Очевидно, что потребуется еще не один такой сборник, чтобы показать школьный фольклор в исчерпывающем виде. Восполнить хотя бы некоторые из существующих в нашем сборнике пробелов помогут работы выдающегося исследователя русского детского фольклора Георгия Семеновича Виноградова (1886–1945)[406 - См.: Мартынова А. Н. Научное наследие Г. С. Виноградова // Мир детства и традиционная культура: Сборник научных трудов и материалов. М., 1996. Вып. 2. С. 4–14.].
Впрочем, это не единственная и даже не главная причина, почему мы перепечатываем статьи Г. С. Виноградова, которые в значительной степени основываются на материалах, собранных им среди школьников. Его работы – классика отечественной фольклористики. Опубликованные в труднодоступных для многих изданиях, они должны быть под рукой у всех, кто занимается или просто интересуется русским фольклором.
Современный анекдот
При определении анекдота обычно подчеркивают его комический характер. Лишь исследователь литературного анекдота начала XIX века придерживается иного мнения, считая, что существуют и серьезные анекдоты[407 - Курганов Е. Анекдот как жанр. СПб., 1997. С. 25–28.]. Это справедливо для литературного жанра, но не для фольклорных видов анекдота, которые были и остаются сугубо комическими, о чем знают даже маленькие дети: «в их представлении анекдот – это смешная история, „смешной рассказик“»[408 - Лурье М. Л. О детском современном анекдоте // Традиционная культура и мир детства: Материалы Междунар. науч. конф. «XI Виноградовские чтения». Ульяновск, 1998. Ч. 3. С. 53–54.].
А между тем ходячее определение эпической природы анекдота, которое сводит его к малой форме рассказа, вызывает серьезные сомнения. Основную массу современных анекдотов составляют вовсе не «сюжетные» (точнее, повествовательные) тексты, а драматизированные, которые зачастую представляют собой элементарную сценку, реже – диалог, а иногда и одну лишь реплику (ср.: «Вовочка! Не ешь яблоко! И вообще – уйди с помойки!»). Эти виды анекдотов столь отличны друг от друга, что Г. Л. Пермяков вообще рассматривал их как два разных жанра[409 - Пермяков Г. Л. От поговорки до сказки (Заметки по общей теории клише). М., 1970. С. 59, 105 и др.]. Однако для современного человека родовая принадлежность анекдота несущественна. Если в старинных юмористических сборниках «игра в вопросы и ответы» выделялась в самостоятельный раздел[410 - См., например: Альбом балагура: Собрание забавных повестей, рассказов, сатирических очерков, комических сцен, анекдотов, пуфов и разных курьозностей. СПб., 1851. С. 342–345.], то восходящие к ней анекдоты об «Армянском радио» считаются такими же анекдотами, как и все остальные. Определение «короткий рассказ» следует заменить на «короткий текст».
Анекдот узнают по особенности его строения: он должен обладать неожиданной концовкой, которая и вызывает смех у слушателей. Именно в «неожиданной остроумной концовке» видят главный признак анекдота не только исследователи, но и его носители. Об этом свидетельствует, например, довольно частое наименование известных «стишков» про «маленького мальчика», которые тоже строятся по принципу неожиданной концовки, «садистскими анекдотами».
Однако неожиданная концовка свойственна не всем фольклорным анекдотам. Она не обязательна для традиционного народного анекдота. «Анекдотами» один из первых исследователей русских народных анекдотов А. П. Пельтцер назвал просто «короткие рассказы», которые «отличаются преимущественно юмористическим, забавным характером»[411 - Пельтцер А. П. Происхождение анекдотов в русской народной словесности // Сборник Харьковского историко-филологического общества. Харьков, 1899. Т. 11. С. 65, 70.]. Это подтверждается и текстами, которые обозначены как «анекдоты» в наших «Указателях» сказочных сюжетов: далеко не всегда они имеют неожиданную концовку. Хотя в тематическом плане современные анекдоты и близки народным[412 - Блажес В. В. Современные устные юмористические рассказы в их связи с народно-поэтической традицией // Фольклор Урала: Современный русский фольклор промышленного региона. Свердловск, 1989. С. 38–47.], акцент в народных анекдотах делается не на создании, а на изображении необычного события. Анализируя эти события как «абсурдные парадоксы», Е. М. Мелетинский[413 - Мелетинский Е. М. Сказка-анекдот в системе фольклорных жанров // Учебный материал по теории литературы: Жанры словесного текста. Анекдот / Сост. А. Ф. Белоусов. Таллинн, 1989. С. 73.] считает, что «именно они, а не просто шутливость и остроумный финал определяют <…> форму» народных анекдотов.
Анекдоты этого типа восходят к ранней стадии развития анекдотического жанра, тогда как анекдоты с неожиданной концовкой возникают в более позднее время и в иной культурной обстановке. Они связаны с традицией «остроумных изречений», поражавших своей необычностью и новизной мысли и потому пользовавшихся особой популярностью в городском фольклоре. Отсюда, из городского фольклора, и происходят «бытовые анекдоты», к которым принадлежат и наши современные анекдоты.
Анекдоты о сумасшедших, например, рассказывал своим детям еще Л. Н. Толстой[414 - Толстой С. Л. Очерки былого. М., 1956. С. 89–90.]. Один из этих анекдотов до сих пор пользуется популярностью:
В палате хохочет сумасшедший. Врач спрашивает:
– Что ты смеешься?
– Ха-ха-ха! Вот потеха! Васька проснется, а его голова в тумбочке!
Основой для образа героя анекдота послужил фольклорный дурак, у которого «всё смех на уме». Известны и сюжеты, посвященные катастрофическим последствиям его действий. Характерной же особенностью анекдота является мотивировка происходящего: герой – сумасшедший. Анекдотический сумасшедший порой напоминает фольклорного дурака, который выступает хранителем архаичных представлений.
Из сумасшедшего дома выписывается пациент.
– Ну теперь вы знаете, что вы не просо? – спрашивает врач.
– Конечно, знаю.
– Всего вам лучшего!
Через пять минут пациент, весь дрожа, возвращается к врачу.
– В чем дело?
– Там во дворе курица.
– Ну и что?
– Она меня съест.
– Ну вы же знаете, что вы не просо!
– Я-то знаю, а она?
Однако гораздо чаще сумасшедшие изображаются просто набитыми дураками, тупицами, действия которых не сообразуются с ситуацией.
Сумасшедших на самолете перевозят в другой город. Подошло время завтракать. Санитары раздали им бутылки с кефиром, булочки и ушли. Возвращаются, а никого, кроме одного сумасшедшего, нет. Спрашивают его:
– А где остальные?
– Бутылки пошли сдавать.
– А ты что ж не пошел?
– Что я, дурак? В воскресенье же стеклотару не принимают!
Обычным сумасшедшим предстал и герой анекдота, показавшийся было нормальным человеком. Это типично для анекдотов о сумасшедших, в которых постоянно опровергается возможность их выздоровления.
Выпускают сумасшедших домой и проверяют, выздоровели они или нет. Спрашивают одного:
– В унитазе рыба ловится?
