Татьяна Эсэм "Небо в ладошках. Рассказы о детстве"

Небо в ладошках. Рассказы о детстве
Татьяна Эсэм

Рассказы о самом счастливом периоде жизни, когда все по плечу, когда можно дотянуться до звезд и подержать в ладошках небо. О верных друзьях, о нехитрых развлечениях, о первой влюбленности. О свинке, будке, космосе и немного о мистике.

Татьяна Эсэм

Небо в ладошках. Рассказы о детстве

Старому шахтерскому поселку, состоящему из трех улиц,

Мир-Труда, Декабристов и Толбухина,

бесконечно родному, моему месту силы

Про свинку

В детстве у меня был друг, Лешка Жуков. Лешка жил неподалеку, на соседней улице, а его дед и бабушка жили рядом с моими бабушкой Машей и дедом Колей. Лешка был на пару лет старше меня, довольно упитанный, невысокого роста, с большой нечесаной головой. Лешкина вихры торчали в художественном беспорядке, руки и шея были всегда грязными, а под носом висела зеленая сопля, которую он рывком виртуозно загонял наверх. Сопля на время пряталась в носу, но стоило Лешке чем-то увлечься и перестать ее контролировать, как она тут же выглядывала из ноздри и вальяжно сползала, норовя угодить Лешке в рот. Лешка был начеку и тут же со смачным шмырганьем затягивал ее обратно. Расстаться с соплей у Лешки не получалось. Но в детстве эта Лешкина особенность не вызывала ни отвращения, ни раздражения. У каждого в детстве были такие друзья: кто-то сдирал болячки и съедал их, кто-то ковырял в носу, вытаскивал залежи на белый свет ну и… сами понимаете. Лешка был хорошим другом. Дружба наша началась с незапамятных в прямом смысле времен: Лешка был рядом всегда, и я не могла вспомнить, как же мы познакомились. Вероятно, это было тогда, когда нас мамы выводили на прогулку, и я, новорожденная, лежала в ярко – оранжевой германской коляске, а Лешка, делающий свои первые шаги карапуз, топал рядом, держась за мамин палец.

Первое осознанное воспоминание, связанное с Лешкой, было таким: меня, трех- или четырехлетнюю, мама с бабушкой на все лето увозили в гости к родственникам в Оренбург, а Лешка болел свинкой. Несколько дней Лешка, закрытый на карантин в доме у деда с бабушкой, тоскливо выглядывал из окна. На его большой голове был повязан старушечий платок, чтобы не застудить больные железы. Лешкино и без того крупное лицо стало из-за припухших желез огромным и мясистым. То ли Лешке рассказали, что меня надолго увозят, то ли он сам услышал, но в день моего отъезда он вырвался на свободу и прибежал ко мне. Мама безжалостно прервала наше недолгое свидание и увела готовиться к поездке.

Почти сутки мы тряслись в поезде, запомнившемся мне грязным туалетом, куда я категорически отказывалась входить, доставив маме немало хлопот. Добравшись до Оренбурга, мы некоторое время жили в гостях в доме у бабушкиной сестры, где в каждой комнатушке был небывало высокий порог, преодолеть который мне, маленькой, но очень самостоятельной, стоило немалых трудов. Я не очень отчетливо помню, как проходили дни в Оренбурге, одним из самых ярких воспоминаний на всю жизнь остался туалет, стоявший во дворе, колоритный деревянный нужник с вырезанным сверху на двери окошком в форме сердечка. Нужник качался во все стороны от малейшего дуновения ветра. В этом туалете я закрылась изнутри на огромный ржавый крючок, накидывавшийся на такой же ржавый гвоздь, а снять крючок с гвоздя уже не получилось. Я ломилась в хлипкую дверь, умирая от ужаса, мне казалось, что страшная дыра в полу туалета засосет меня без следа, а крючок все не снимался и дверь не отворялась. Не своим голосом я орала совсем несвойственный для маленького ребенка какой-то бабий призыв: «Люди добрые! Спасите! Помогите! Добрые люди!» Добрые люди сидели в небольшой кухоньке, поэтому услышали меня не сразу. Когда же наконец услышали, то побежали вызволять меня из моего зловонного плена. В щель между досками на двери нужника я, зареванная, видела перепуганные лица родственников, бледное лицо мамы, доведенной моим криком почти до инфаркта, и отважное и решительное лицо бабушки Маши, которая так дернула дверь туалета, что и гвоздь, и крючок вылетели из полусгнивших досок и выпустили меня на свободу. Помню, как причитали и осматривали меня со всех сторон – цела ли, а когда поняли, что все обошлось благополучно, хохотали до истерики. Мама потащила меня в старенькую баньку, долго терла кусачей мочалкой с мылом, чтобы смыть с меня стойкое туалетное амбре. Не задалось у меня с туалетами в этом путешествии.

Погостив несколько дней в Оренбурге, мы отправились на бабушкину родину – деревню Малослободку, располагавшуюся недалеко от Оренбурга. В Малослободке у бабушки родных не осталось, но там жил отец моего деда, ветеран войны прадед Миша. Мы отправились к нему, для того чтобы продемонстрировать меня, первую правнучку.

Дорогу до Малослободки преодолевали на молоковозе. Я помню, как оренбуржцы загадочно говорили, что придет шабёр и нас отвезёт. Кто придет? Мне казалось, что придет большой человек, похожий на пса. Почему-то в самом звучании слова «шабёр» мне отчетливо слышался собачий лай. Такой здоровенный, заросший шерстью с ног до головы шабёр. Я ждала его с нетерпением и сладким ужасом. Шабёр пришел. Это оказался пузатый красномордый мужик, напрочь лишенный романтического флера. Перед поездкой он лихо опрокинул эмалированную кружку самогона, чем привел маму в замешательство. Она пыталась иронизировать, не веря до конца, что человек употребивший, вернее, злоупотребивший, решится сесть за руль. Но ехать было надо: надвигалась ночь, места глухие, а ночевать негде. Маму со мной усадили в кабину молоковоза, а напарник водителя залез прям в цистерну, благо, молока там не было. Он торчал из люка цистерны и героически помахивал рукой, а я очень боялась, что дядя провалится и утонет в молоке. Мне представлялось, как стоят его ботинки в молоке, как постепенно промокают и чавкают, когда он переставляет ноги. Бабушка и ее сестра уселись в мотоцикл с люлькой, за рулем которого был тоже не вполне трезвый чей-то знакомый, наверное, тоже шабёр. Мотоцикл ехал впереди, и бабушка, сидящая за водителем и освещенная светом фар, оглядывалась на молоковоз и грозила кулаком водителю, если ей казалось, что тот едет слишком быстро. Спустя примерно час путешествия по проселочной дороге, количество кочек и ям на которой делали ее похожей полосу препятствий, в глухую ночную пору подъехали к дому моего прадеда. Ночь в деревне, окруженной лесом, была так темна, что, казалось, темнотой можно захлебнуться. Вокруг стояла оглушительная тишина, даже лая собак не было слышно. Мне стало не по себе, и я, рано повзрослевшая и самостоятельная, залезла на руки к маме. Стали стучать в темное окно деревенского домика. Прадед, высокий худощавый старик, вышел с фонарем на небольшое крылечко, поняв, кто приехал, назвал нас полуночниками и впустил в дом, который он называл избой. В избе стояла настоящая русская печь с лежанкой, куда меня, сонную, уложили и накрыли пестрым одеялом.

Наутро, проснувшись, я поняла, что со мной что-то не так. Я стала хныкать и пожаловалась маме, тут и обнаружилось, у меня поднялась температура, что за ночь успело распухнуть лицо, что мне больно жевать и что у меня стреляют уши. Лешка все-таки поделился со мной своим вирусом. Мое увеличившееся в размерах лицо подперли платком, накормили таблетками, раздавленными в ложке и смешанными с вареньем, и оставили лежать на печи. Температура, видимо, держалась у меня недолго, потому что я помню, как меня водили к прадеду на пасеку, как давали пробовать мед, только что извлеченный из маленьких домиков, которые непрестанно жужжали, как катали на лошади без седла, отчего острые лошадиные позвонки втыкались мне в седалище, и эти пикантные воспоминания на всю жизнь отбили желание познать прелесть и свободу верховой езды. Платок во время всех этих развлечений с меня не снимали, я чувствовала единение с Лешкой и, улыбкой растягивая свое распухшее лицо, говорила с гордостью, что я болею, как Лешка.

Про будку

В нашем небольшом поселке, состоящем из трех улиц, все друг друга знали, и поэтому соседи были людьми родными. Новое поколение сменяло старое, дети на глазах вырастали, ходили в школу, женились, рожали новых детей и жили все вместе. Пришлых в поселке не было, если к кому-то приезжали гости, то это было событием для всех. Можно было совершенно спокойно войти в соседский двор, повозиться с собакой, сидящей на цепи, взять то, что тебе нужно, потом вернуть – никто никогда за это не ругал. Можно было беспрепятственно набрать малины, крыжовника или ранеток, можно было целой оравой выкупаться в вагонетке с запасом воды для полива – никто за это не давал нагоняй.

И вот однажды мы с Лешкой, болтаясь с утра без дела по улице, зашли во двор гостеприимной тети Раи Ночевной. Два сына тети Раи были уже взрослыми: один уехал куда-то на Север на заработки, а второй служил в армии. Ни внуков, ни маленьких племянников у нее не было, но во дворе на большом дереве висели качели, на которых можно было в любое время покататься. Двор тети Раи охраняла собака по кличке Белка, низкорослая, но с мощным костяком дворняга с длинной белой шерстью. Белка иногда, выпущенная со двора, гонялась с лаем за редкими проезжающими автомобилями, но к детям была исключительно добра. Изюминкой, которая приводила меня в восторг, было розовое родимое пятно на носу Белки. Окантовка носа была черной, а в середине расплылось причудливой формы всегда влажное и холодное пятнышко. Когда мы с Лешкой вошли во двор, Белка нежилась на солнце, лежа возле будки, и лишь слегка приоткрыла один глаз. После того как мы окликнули ее, все же поднялась, виляя лохматым хвостом, подошла и лизнула нас в подставленные ладошки. Мы с Лешкой уселись на качели и накатались до одури. Стало скучно. Тети Раи дома не было, Белка безмятежно спала, а наше с Лешкой внимание привлекла Белкина будка. Это была основательная деревянная постройка, вросшая в землю. На крыше будки для тепла была насыпана зола, которая выгребалась из печки, а под золой был натянут и прибит брезент. Интерьер будки, по собачьим меркам, был роскошен: стены обиты выгоревшим розовым плюшем, который когда-то был скатертью с бахромой, пол устлан полосатым матрацем, из которого Белка выдирала куски слежавшейся грязно-серой ваты. Дверью в будку был назначен отслуживший свое сложенный вчетверо и прошитый заботливыми руками тети Раи коврик с оленями, какие были в каждом приличном доме. Словом, Белкина жизнь удалась и могла бы стать предметом зависти многих дворовых псов.

Мы с Лешкой полезли в будку. Внутри стоял крепкий собачий дух, многократно усиленный беспощадной летней жарой. Посидев в будке в тесноте, мы решили расширить Белкино жилище. Чтобы задуманное удалось, будку необходимо было разобрать и отстроить заново. Как это часто бывает в детстве, без промедления и с азартом мы взялись воплощать в жизнь планы, которые подарили бы Белке настоящее собачье счастье. Я оборвала со стен будки плюш, вытащила наружу изорванный матрац, а Лешка, как настоящий мужчина, взялся за самое сложное. Он залез на крышу будки и, не жалея рук и одежды, стал скидывать с крыши золу, поднимающую при падении облака пыли. Лешкины вихры и ресницы покрылись серым налетом, а он, чумазый и с неизменной соплей под носом, продолжал очищать от золы крышу будки. Я стояла внизу и чихала. Пыль сверху летела на мои белые бантики и светлое платье с кружевом. Мама, отправляя меня утром гулять, взяла с меня обещание, что я никуда не залезу и не испачкаюсь. Я честно дала слово, но кто же знал, что надо будет срочно усовершенствовать собачье жилье! Наконец вся зола с крыши лежала на земле, а Лешка содрал брезент и силился оторвать доски, прибитые загнутыми, ставшими рыжими от старости гвоздями. Я залезла внутрь будки, чтобы посмотреть, как стало в ней светло без золы на крыше. Через щели мне на голову сыпались остатки золы и был виден улыбающийся, довольный своей работой Лешка. У Лешки получилось оторвать одну доску, и он теперь балансировал на дырявой крыше, собираясь в кучу золы на земле кинуть доску. Доска ударилась оземь, подняв очередное облако пыли. Белка, проснувшаяся и явно взбодренная происходящим, сидя чуть поодаль, наблюдала за демонтажом своей квартиры. Иногда она удивленно подгавкивала, но в целом проявляла положительный, как нам казалось, интерес. Мы же с Лешкой с упоением обрисовывали Белке радужные перспективы, связанные с проживанием в усовершенствованной будке. Лешка попросил помочь и я, взяв полено из приготовленных на зиму дров, вновь влезла в будку и поленом разгибала ржавые гвозди, чтобы Лешке легче было их оторвать. Работа пошла быстрее, и вскоре будка лишилась крыши. Мы с Лешкой были покрыты серой пылью, похожей на цемент. Казалось, что, если брызнуть на нас воды, мы окаменеем. Лица и одежда были так перепачканы, что мы с трудом могли узнать друг друга, ладони мои полны заноз от полена, но наши глаза блестели от счастья.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69451006&lfrom=174836202) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.