Официантка смотрит прямо на волшебный прибор. Потом на меня. Потом переводя усталый взгляд на седого, отвечает ему:
– Обычная.
– А мне тогда пива. Бархатное есть?
– Есть.
– А мне, – неуверенно начинает Иван, но его тут же перебивает старик.
– А Ваня будет лимонад. Ваня за рулём.
– За рулём? – удивляется Иван, широко раскрыв глаза.
Впервые за всё время он проявляет хоть какие?то человеческие эмоции.
– За рулём, за рулём, – похлопывает его по плечу старик и обращается ко мне: – Ты не серчай. Нам просто проверить кое?что надо. Да и тебя заодно.
Немного задержавшись напоследок на парящем над столом приборе, уставший взгляд официантки быстро скользнул по блокноту, и она отправилась дальше вдоль столиков собирать заказы и пустые бокалы.
– Теневая Астролябия, – продолжает Иван, закончив настройку, – показывает тварей всяких, которых здесь быть не должно. Ну, которые в наш мир лазейку нашли. Встречал таких когда?
Чёрт его знает о чём он. На мгновение показалось, что, может, они и не дознаватели никакие. Зря удостоверения?то их не посмотрел, а сейчас уж и неловко как?то спрашивать. Молчу. Усатый продолжает. Думает меня запугать. Кажется, у него получается.
– Они тоже, как этот прибор, одновременно и волшебные и нет. Только вот не место им, тварям этим, в мире нашем. И пока они тут находятся – пожирают его. Жизнь из него высасывают.
Астролябия раскручивается всё сильнее: лампочки мерцают, бегут шестерёнки, местами из неё вырываются клубы пара, которые пахнут самым обычным волшебством.
– Мы?то таких раньше легко находили. Они хоть и безмозглые, только вот всё равно помирать не хотят, – Иван неожиданно выпускает смешок из своих усов. – Прям, как ты. Но они начали прятаться от нас. Брат наш волшебный по вкусу им пришёлся. Засядет вот внутри у какой?нибудь русалки эта штуковина и сосёт из неё жизнь потихоньку, а та и знать не знает, плавает себе да только заразу разносит.
Официантка появляется с пивом и снова подозрительно косится на меня. Дух снова зевает.
– Ты, кстати, как сам в последнее время? – прищуривается Иван, оглядывая меня. – Силы?то волшебные никуда не пропали?
Прибор вращается настолько быстро, что огоньки от лампочек сливаются в разноцветные полосы и весь шар начинает мерцать, освещая озадаченные лица.
– Ну, за твое здоровье, волчара, – говорит старик, поднимая бокал и не обращая никакого внимания на беснующийся разноцветный шар, залпом начинает осушать бокал с тёмным пивом.
Я напрягаюсь, пытаясь вспомнить: как давно волшебные силы начали покидать меня? Прислушиваюсь к нутру своему. Неужто всё так и есть, и внутри паразит какой засел? От этого и слабость такая, а я?то всё: старый, старый.
Медвежий дух начинает реветь то ли от усталости, то ли от голода. Иван, недобро глядя на меня, запускает руку за пазуху. Астролябия вращается всё быстрей и быстрей и, испустив огромное облако волшебного пара, опускается на стол, сбавляя обороты.
Когда старик хлопает пустым бокалом по столу, Астролябия уже сжалась до первоначального, плоского состояния.
– А?ах. Хорошо?о, – облегчённо выдыхает старик. – Я же говорил тебе обычный оборотень, а ты мне…
Дух медвежонка сразу куда?то запропастился. Иван огорчённо убирает свой прибор за пазуху и огрызается:
– Да она через раз работает, – обиженно оправдывается он. – Тоже мне! Чудо техники от Василисы!
– Ну?у вот так вот, – прихлопнув по столу, старик встаёт. – Ты прости, если что не так, но служба у нас такая…
– Я, конечно, извиняюсь, – вздрагивает, словно очнувшись официантка, – но это не с тобой Вероника вчера ушла?
Старик, меняясь в лице, медленно опускается обратно.
– Она на телефон не отвечает. Ты там как вчера? Как джентльмен? До дома довёл?
Дух медведя, проявлявший до этого толерантность, появляется вновь и, глухо рыча, оскаливает свои зубы.
Двери кабака распахиваются. Залетевший в них краснощёкий молодчик упирается в колени, пытаясь отдышаться. От него пахнет водкой, рвотой и страхом. Все ещё запыхиваясь, он пытается провозгласить на весь кабак ужасающую и будоражащую его кровь новость:
– Народ! Там это! За заводом, на седьмом! Это! В лесу! Ну, где завод, блин!
– Да знаем мы, где завод! – направляет его официантка. – Чё там?
– Игорь! Игорёк там!
Большинство посетителей возвращаются к своим делам, потеряв к молодчику всякий интерес, но продолжают обсуждать местные новости:
– Опять грибов, что ли, нажрался?
– А чё за Игорь?
– Ну Игорёк!
– Летёха который?
– Да не. Со стеколки. Ну сторожем там работает.
– А, этот. И чё он?!
– Чё с Игорьком?!
– Да чё?чё. Скучно посреди леса на пустом заводе сидеть. Опять напился водки с грибами и чудит небось.
Крик молодого парня разносится по кабаку, вновь привлекая внимание собравшихся.
– Да послушайте! Не только Игорёк! Шпала, Вася и Кучерявый! И ещё кто?то! Там в лесу! Мёртвые все! Менты говорят, по ходу волки задрали!
В кабаке начинается суета. Народ начинает тянуться друг к другу. Уточнять, кто на машинах. Кто с оружием. Дорога до города не дальняя, но, если ночью наткнёшься на стаю волков, мало не покажется.
Иван недобро улыбается, глядя в мою сторону. Медвежий дух наготове. Если такой набросится, всё моё из без того ослабшее волшебное естество покорёжит. Седой старик вновь встаёт и, пожимая плечами, раздосадованно оголяет и без того понятную всем вещь:
– Допивай. Поехали.
Глава 5
Стекольный завод, скрывающийся посреди доисторического леса, пропуская красные лучи закатного солнца сквозь осколки битого стекла, обманчиво сиял яркими цветами.
Вероника ухмыльнулась, подумав, что она давно не в Канзасе, а время встретиться лицом к лицу с Великим и Ужасным настало уже давно. И в роли Великого и Ужасного для неё выступал не кто иной, как сам стекольный завод.
Она была здесь множество раз. Испытывая острую нехватку в кадрах, руководство завода прививало любовь к своему предприятию с ранних лет, устраивая ежегодные экскурсии для школьников, неизменно заканчивающиеся одинаково: оранжевыми леденцами в форме основной продукции завода – стеклянных бутылок. Наслаждаться этими сладостями было невозможно не только из?за их отвратительного вкуса. Проведя почти час на экскурсии по стекольному заводу, беря в рот твёрдую и хрупкую карамель в знакомой форме, невозможно было представить, что во рту у тебя не стекло.
Но страшило её не это, а то, что этот завод сожрал её отца. Всё было настолько просто, что иногда ей в это не верилось – он споткнулся. Простая оплошность, которая в обычной жизни в худшем случае обернётся ссадиной, на стекольном заводе стоила жизни. Вероника не знала подробностей. И не хотела знать.
Её мать попыталась пережить это, но не смогла. В попытках справиться с горем она косвенно вложила практически всю довольно скромную компенсацию за жизнь своего мужа в продукцию самого этого завода. За три года алкоголь разъел и её душу.
Оставшись один на один с отчимом, высасывающим деньги и силы из её полуживой матери, Веронике пришлось быстро взрослеть и кулаками пресекать любые косые взгляды в свою сторону.
И сейчас она впервые за долгое время почувствовала себя живой. Почувствовала себя той семнадцатилетней девчонкой, которая не зассыт драться наравне со взрослыми мужиками вдвое больше её. Нужно только дать им понять, что ты готова идти до конца, и они сами отступят. Готова драться до последнего вздоха, до последней капли крови, а не покорно лежать со спущенными штанами, как сегодня в баре, ожидая волшебного спасения. Её главным атрибутом в этих драках были не сбитые кулаки и не внушающий страх взгляд. Её суперсилой было отсутствие страха. Готовность умереть. Умереть и не жить жалкой безвольной рабой случая. Умереть свободной. Умереть, зная, что каждый момент жизни она была настоящей и прожила свою жизнь так как хотела.
Сейчас, сжимая кулаки, она вновь ощутила себя живой. Заново рождённой. Когда она успела стать такой? Что с ней было? Когда она превратилась в типичного обывателя в мерцающем ореоле стекольного завода? Неужели так она пыталась защитить Алёшу? Это нужно кончать. Кончать с безвольными рабами, как и с этим заводом.
Она готова убивать.
* * *
“Наконец перестану убивать, – думал ликантроп в наручниках на заднем сиденье волшебного автомобиля. – Да, посадят на цепь, но кормить?то будут. Охотиться больше не надо. Куча времени свободного… Можно даже попробовать дочитать Библию. Пока приговор не исполнят”.
Волшебные наручники не давят на запястья и не жгут кожу, но сидят плотно и крепко, разорвать не получится. Двое дознавателей спокойно едут спереди. Медвежий дух рядом со мной – сзади. Делает вид, что спит, но на самом деле стережёт. Кожаный салон чёрной “Победы”, как и его обитатели, выбивается из привычного мира своим отсутствием запахов.
За окном – лес. Туман. Солнце садится.
– Что теперь будет?
Старик оглядывается. Медвежий дух лишь слегка глаз приоткрыл и снова сделал вид, что задремал.
– Ну?у… – тянет старик, разглядывая меня через плечо, – эт от тебя зависит.
– Это как?
Усатый за баранкой хмыкает и зыркает в зеркало заднего вида, а старик продолжает:
– Тебе ж говорят: перемени?илось всё давно. Люди сейчас рука об руку с волшебным стараются идти. Волшебного мало, а проблем много. Поэтому приговоры сейчас… Не знаю… Как бы ты их назвал, Ваня? Ты ж помнишь, наверное, как раньше было?
Усатый сжимает руль. Кажется, слышно, как он скрипит зубами. Видимо, между ними не так уж всё и гладко.
– Ну, чего ты, Вань? Поделись мыслями, раз уж старики о прошлых временах заговорили. Как было?то раньше?
– Раньше?! Раньше… всех этих… этих… тварей!
Медвежий дух обиженно пискнул.
– Всех вас! Только оступишься! И всё!
Любопытные глаза ликантропа ударились о зеркало заднего вида, отражающее полный ненависти взгляд усатого.
– Ты не обижайся на него, – снова обернувшись, говорит старик. – Он как?то волшебных бобов объелся. Так они из него три дня выходили с радугой и божьими гимнами, так вот с тех времен он всё волшебное и недолюбливает.
Старик с захмелевшими глазами растягивает губы между ушами. Чувство частично выполненного долга, обильно заправленное южным солнцем и отполированное вторым бокалом тёмного пива, которое он выпил, пока Иван оформлял арестанта, вырывалось наружу в подколках своего немногословного товарища.
– Так и что? Может, не будем время тратить? Отпустите меня, что ли, сразу?
– Ну?у… – затягивает старик, – ты там не наглей. Никуда тебя не отпустят. Я говорю тебе: проблем много, а волшебного мало. Смекаешь, к чему я?
– Я легавым не стану.
Медвежий дух и старик удивлённо уставились на меня и смотрят. Иван за рулём улыбается и кивает.
– Станешь, – грустно говорит старик. – Или так, или тебе голову отрубят.
– Не станет, – качает головой Иван, растягивая губы вниз. – Он же гордый. Вольный. Лучше помереть, чем на цепь. Так?
– Так.
– Ну, так может не будем время тратить? Давай я тебя прям в этом лесу кончу? Остановлю машину…
Иван сбавляет скорость, мигая поворотником. Автомобиль, разрезающий тонкую линию поплывшего битума своими фарами, замирает на окраине ночного леса.
– Ва?ань… – настороженно тянет старик.
Иван выходит из автомобиля. Открывает заднюю дверь и приглашает выйти своими сверкающими глазками.
Прежде чем его ехидство достигает моих ушей, запахи врываются в салон волшебного автомобиля. Помимо привычных я слышу и новые, странные. Сначала мне кажется, что это наваждение, что такого просто быть не может.
За секунды я понимаю всё. Понимаю, что судьба привела меня сюда. И именно она открывает мне сейчас дверь. Может быть, она меня всю жизнь и спасала, чтобы я сделал, то, о чём сейчас подумал.
– Выйдем с тобой в лес. Я даже наручники сниму. Хочешь дам тебе такой шанс? Хочешь попробовать свои силы?
– Ва?ань!
Выхожу из машины.
– Честный бой? – спрашиваю у него. – Как раньше?
– Честный бой, – повторяет он с отвращением. – Как раньше.
Протягиваю ему руки. Он улыбается и сверкает глазками. Верит в свои силы. Молодец. Снимает наручники.
– Ваня, блядь!
Если бы я не услышал то, что услышал, я бы пошёл с ним в лес. Вышел бы с ним на поляну. И в честном бою бился бы с ним до смерти. Лучше так, чем на плаху. И мне действительно плевать, кто бы там победил. Может быть, даже и он. Слишком уж он самоуверен. Но, выйдя из машины, я только убедился в том, что вынужден поступить иначе. Как подлая собака.
Перед тем как начать превращаться – на лапах доберусь за считанные минуты – я плюю ему в лицо, чтобы ослепить и разозлить. В тот же момент бросаюсь в лес без оглядки. Прямо на свой запах, оставшийся на Веронике, и запах уже почти застывшего гипса.
