Жизнь очень непредсказуема, она всегда идёт своим чередом, век за веком, год за годом, день за днём, считая часы и минуты.
Ирина Ширяева
Минуты ворвались в её жизнь в момент первого вздоха, начиная отсчитывать секунды. Она провожала мгновения, хлопая наивными глазками, и глотала воздух. Непрестанно менялись картинки, смутно повторяя отдельные элементы, и лишь сон рисовал чёткие изображения и давал отдохнуть.
Тёплый и родной запах обволакивал с каждым днём всё сильнее, успокаивал, а жизнь давала себя почувствовать.
Возрождение в этом мире было нелёгким, но это было только начало.
Вехи расчехлялись попеременно, давая понять, что каждая из них была воплощением и продолжением эпизодов предыдущей. Наивные прежде глазки наполнялись глубиной и смыслом. Всё уходило, чтобы возрождаться, а минуты, продолжая встречать новую жизнь, так и бегут.
Татьяна Мотовилова
Бегут волны, и я бежала. По белому песку к нему, разрывающему сердце счастью. Оно там, впереди, у кромки воды. А полоска кричала: «Здесь нет ничего!» Растянулась кривизной, будто играя, нас презирая, людишек, что портят эмоциями жизни потоки, словно сороки.
И я, как самая-самая, стала спорить, и с кем? С кромкой. Да, с ней, доказывая: эмоции – счастье, эмоции – горе, эмоции – препятствие и море всего, что внутри. Так похоже оно на бури, что несут нас вдаль, тёмные, светлые, быстрые. Обыденные и редкие, но главное – присные. Почему же их не жаль?
События смываются волнами новых дел и мыслей. Мы, догоняя старое, пропускаем перемены. Помнить, но не отвлекаться. Успеть нарисовать творение, что убежит вслед за прибоем. Нарисовать следующее, почёта ожидая, не понимая, что о смытой реальности и не узнает никто.
Постоянное обновление и крах. Две стороны одного, замкнутого по кругу. И впредь по берегу брожу, с подругою своей дружу.
Рассказываю истории о бренности бытия, доказываю с укоризной, что, будь воля моя, всегда были бы вместе мы.
Наталья Ясницкая
Мы не такие, как они. Они были совсем другими. Впрочем, это мы другие по сравнению с ними. А они? Что они? Они просто жили, верили в будущее, любили, рождались, рожали, умирали. Короче, просто жили. А мы? Мы другие. Мы уже не умеем просто жить. Мы разучились верить в будущее. Иногда кажется, что мы разучились любить, но мы по-прежнему рождаемся, рожаем, умираем. И всё это для того, чтобы после нас появились новые они. Другие они. Совсем не такие, как мы.
Бредогенератор Два, что ты несёшь? Что ты проносишь мимо моего воображения? Что я должен увидеть?
Я включил тебя в очередной раз для того, чтобы ты показал мне обновление. Обновление человека. Меня, её, его. Постой, или этот образ и есть обновление? Обновление человека происходит лишь через смену поколений? Значит, сам я не смогу обновиться? Просто дети и внуки будут другими, не такими, как я?
Хочется других образов для обновления себя!
Что ещё мы упускаем в себе? Чего ещё мы о себе не знаем?
Сергей Анатольевич Доброеутро
– Не знаем, не знаем, не знаем… – ветер понёс слова детей по пустыне. – И вы не знаете. Никто не знает. Не знает…
Я откупорил фляжку и, глотая пыльные крупицы, хлебнул воды, от которой мерзко несло сероводородом.
Молодые парни и девчонки качались в такт порывам ветра, то ли беспомощно, то ли расслабленно болтая руками.
Они отвечали мне, но как-то отрешённо, мои вопросы были настолько неважны, что казалось, ответы тонули в песках, не дав ни одного полезного ростка в их умах.
– Кто вас учит? Вы же должны хоть что-то знать!
Вдруг они остановились и посмотрели на меня:
– Вы!
– Н-нет! – я отшатнулся. – Мы совсем другие!
– Ну, не знаем, – снова произнесли они, улыбаясь, и продолжили смотреть, как песок перетекает с одного места на другое.
– Мы всегда куда-то шли! Мы стремились! – я чуть не рыдал, тряся кулаками. – Мы добивались, стремились, строили, ломали, бежали… Мы вот так не стояли, мы бежали!!!
Очередной порыв ветра заставил меня закрыть глаза и рот.
Когда песчаный вихрь миновал, я увидел, что они даже не укрывались, всё так же стоя. Один из них усмехнулся и кивнул на мою фляжку:
– Бежали? Куда?
Ольга Гузова
Куда мы спешили в детстве?
Нам хотелось поскорее вырасти. Наверное, как папа – стать сильным, как мама – быть красивой.
Я начала ходить на маминых высоких шпильках, как только начала ходить. Маминой помадой рисовала губы, брови, лицо. Потом остатками помады рисовала на руках и на ногах.
Мама же смеялась до слёз.
А вопросы какие у меня были…
Как «вырАживаются» дети? Как он туда попал? В общем, полный арсенал неудобных вопросов, которые оставались для меня открытыми. На многие из них мне отвечала «улица», старшие подружки.
Со временем, столкнувшись уже взрослой с житейскими проблемами, вспоминала, как же хорошо быть маленькой. Спроса нет, беззаботность и никакой ответственности.
Ну подумаешь, нашкодила. Папа покачает головой, мама – со своей универсальной фразой «Ещё раз узнаю – на улицу не пущу»… Это был серьёзный аргумент. Потому как улица для меня была ВСЁ.
Я становилась паинькой до поры до времени…
А во взрослой жизни малейший шаг в сторону оказывался для меня фатальным. Даже слово, пророненное в сердцах, обижало человека.
Вся взрослая моя жизнь похожа на ходьбу по канату. Балансируя, боюсь упасть, «жонглирую» с разными ситуациями, людьми.
И вот в который раз спрашиваю: время поторапливала своё зачем?
Мадина Имамова
Зачем он притащился на этот перрон? Если бы он мог сам себе не лгать, то…
Телефонная трубка из ч?рного эбонита. Сколько часов он оглаживал е? изгибы, шепча слова нежности той, которая была далеко, но навсегда в его сердце.
Они вместе придумывали милые словечки, значение которых было известно только им двоим.
– Ми.
– Тусь.
– Финь.
– Лю.
А дальше. Тьма. Е? в том дал?ком, но родном северном городе, где ночь длится месяцами, упекли в больницу с дурацкими отговорками про «сохранение», «угрозу», «не вставать».
Мать, как коршун, оберегала е? покой, нависая своим медицинским авторитетом над дочерью. И разговоров не стало.
Хотя… был один.
Она успела проскользнуть мимо бдительных медсест?р и пропищать ему в вырываемую из прозрачных пальцев телефонную трубку: «Лю-ю-ю-ю».
Снова, как ч?тки, он перебирает в уме все те ч?рные слова, застучавшие из уст е? матери в его ч?рную трубку: «…роды тяж?лые …кровопотеря …умерла… сын… останется со мной… вы ему никто… ничего не докажете…»
Сколько труда и сил ему достало вызнать, каким поездом бабушка и внук поедут в его город. Пять лет прошло, но раны на сердце не затянулись. Он уже решил, что никогда… У него новая семья. Дети, жена.
И вот он стоит на перроне, прячась за угол голубого продуктового ларька.
– Ба! Ба! Я тебя лю! – услышал он прежде, чем увидел эту парочку. Сомнений не было. Это его сын. Такой же рыжий и конопатый, как он. А глаза голубые и бездонные, как у его матери.
Он скорчился за углом ларька и глухо зарыдал-затрясся. Жизнь, которую он решил больше не жить, выкинуть е? за пределы себя. Счастье. Он запретил себе быть счастливым. Всё это разом ворвалось в его пустую душу.
Ничего. Ничего не кончилось для них. И для него. Только для него. Сейчас взошло на перроне его Рыжее и Голубоглазое Новое Солнце.
Оксана Царькова
Солнце
Солнце массивным лимоном нависло над кусочком планеты. Местные жители, привыкшие к духоте и маскам большого города, погрязшие в ежедневности, не обращали внимания на туристов, снующих под миниатюрными ногами.
Она впервые переступила грань и оказалась далеко за пределами дома. Нездоровый интерес к новой, неведанной культуре выгнал её из прохлады отеля. Принцип «Всё лучшее в люди» заставил кинуть в чемодан любимое платье, сшитое по собственному эскизу.
Невыносимая духота прилепила красоту к телу, капельки пота светлячками проглядывали сквозь шифоновые вставки. Пустое. Мысли о встрече – мечта детских лет. С того дня, как прочитала о нём в журнале «Роман-газета». Она уверена, после прикосновения к величию изменение вектора жизненного пути не заставит ждать.
Платье, открывающее больше, чем может позволить приличная девушка у ворот храма, не допустило предстать пред спящим божеством во всей красе. На входе монахи в одеждах её любимого цвета «мандарин» накидывали на нерадивых туристов тряпки не первой свежести. Босая, в застиранном непонятном наряде – у цели!
Улучила момент, опустила руку на золотое спящее лицо, прикрыла глаза. Прошептала заветное. Секунды. Только он и она.
Ресницы распахнулись, и реальность вновь окутала пространство: он спит для всех…
Ann Shtad
Для всех налетела какая-то маята, распластала их по забытому песку, погрузила разум в глубокий морфей и успокоилась.
Впрочем, это продолжалось не так долго – в пределах одной вечности. Крепкий сон путников нарушило глухое молчание: оно спускалось ниже и громко окутывало местность.
Борцы, уже несколько дней ратующие за смутное, но желанное будущее, потеряли надежду.
Неожиданно погода стала меняться.
Устрашающий шум пришёл на смену оглушающей тишине. Все ощутили лёгкость. Раскрылся налегающий на землю купол и спутал прежде задуманные планы.
Путников связала одна мысль: «Всё будет хорошо! Маяк правды ещё дарит людям свет».
Татьяна Мотовилова
Свет падал на кнопку крошечного носика.
Врач взял младенца на руки и подн?с к лицу молодой девушки, только что ставшей матерью.
– Девочка, и какая красивая…
– Уроди-и-и-ина-а-а-а, убери-и-ите-е-е. За что?
Мать рыдает. Девочка невероятно уродлива. Грива е? ч?рных волос спускается до пояса, нос свернут набок, уши сбежались к щекам. Вс? тельце крошки весом в два с половиной килограмма обм?тано паршой из меловых сгустков. Непропорционально большая голова, без шеи, переходит в плечи.
Девочка визжит, рыдает, заходится плачем. Мать зажмурила глаза… Она боится е? увидеть…
Молодой женщине исполнилось недавно девятнадцать лет. Так получилось, что младенцев, дожив до стольких лет, она не видела в глаза.
У не? есть два младших брата. Но… Мать рожала трудно, и домой их приносили уже в возрасте двух месяцев. Пухлощ?ких, с вязочками на руках, с розовыми попками.
Врач улыбается. И велит медицинской сестре как следует отмыть новорождённую девочку и не приносить к матери, пока нос и уши не вернутся в своё истинное состояние.
– О! Да у не? и язык сросся. А мы его… Чик! – хохочет врач и ножницами отрезает кончик языка девочки, приросший к подъязычной перемычке.
