– На дачу к подруге уехала, – объяснила Вера, сняла куртку и кепку. Длинный хвост густых каштановых волос тяжело плюхнулся на спину.
– У тебя брови красивые, – неожиданно сказал Лейгауз.
– Жаркое будешь? – спросила Вера. – Ещё осталось.
– Буду всё! – ответил Вадик. – Ты поиграешь потом? Знаешь, я давно хочу послушать тебя одну, без всех, мне кажется, ты музыку играешь, у тебя получается.
– Да ладно, Вадь! – Вера поставила на плиту казан внушительных размеров. – Кто бы говорил, ты – виртуоз.
– Я технарь, – поправил Лейгауз. – Музыка у меня не всегда получается, только когда я поле представляю.
– Какое поле? – не поняла Вера.
– Ромашковое, – вздохнул Вадик. – Мне дядя рассказывал, ему лет семнадцать было, гениальный ребёнок, все восхищаются, конкурсы, успех, первый сольный концерт, оркестр, а утром у него отец умер, на кухне, завтракали вместе, инсульт, отменить ничего нельзя. Он играл, понимаешь, в семнадцать лет.
В Вериной комнате стояло старенькое пианино и метроном на нём, пюпитр, письменный стол, пару книжных полок, небольшой диван и шкаф для одежды.
– Аскетичненько, – заметил Лейгауз.
– Нормально, – Вера махнула рукой. – Зато балкон есть. Мне главное, чтобы заниматься было где.
– Давай попробуем что-нибудь вместе? – вдруг предложил Вадик.
– Дуэт для скрипки и альта? – обрадовалась Вера. – Мой любимый! У меня ноты есть! Ты смотрел запись молодых Спивакова и Башмета? Вот только времени уже много, дядя Коля стучать в стену начнёт.
– Дядя Коля? – удивился Лейгауз. – Кто это?
– Сосед, сантехник, он устаёт, работает много, а тут я, пилю каждый день, – пояснила Вера.
– А мы тихонько, – шёпотом сказал Вадик. – Вдруг сантехнику понравится?
Они встали рядом, положили ноты на пюпитр. Вера посмотрела на Лейгауза, он кивнул: «Начали!»
Сначала очень осторожно, посматривая друг на друга. Вадик никогда не играл в дуэте, ему не нравилось присутствие рядом другого человека, мешало, не давало сказать и выразить в музыке то, что он чувствовал сам. Он посмотрел на Веру и вдруг услышал её партию, тихую, но сильную и уверенную. В горле стало очень горячо, он почувствовал, как нежность заполняет его целиком. Последнюю ноту тянули долго, постепенно уходя на диминуэндо. Закончили и ещё несколько секунд стояли, закрыв глаза.
Вера первой опустила альт.
– Вадь, а дядя Коля не постучал, – сказала она. – Приобщим к высокому?
– Может, он сегодня вообще не дома, – засмеялся Вадик, положил скрипку в футляр и взял левую руку Веры.
– Погадаешь?
– Болит, Вер? – Вадик погладил кончики её пальцев, на безымянном прорвалась мозоль. – Есть пластырь?
– Нельзя пластырь, – Вера покачала головой. – Не буду струны чувствовать, у меня мазь хорошая есть. Хочешь, с тобой поделюсь?
– Хочу, – кивнул Лейгауз. – А потом?
– А потом спать, я тебе на кухне постелю.
Днём на репетицию Вера и Вадик пришли вместе с совершенно одинаковыми фиолетовыми кругами под глазами.
– Вадя, – противно протянула Пучкова. – Ну и как Берёза в постели? Соответствует названию?
– Тань, иди партию поучи, – предложил Лейгауз. – А то вдруг на концерте налажаешь.
– А вот это мы ещё посмотрим, кто налажает! – вспыхнула Пучкова.
Вечером большой зал Гнесинки был забит до отказа, мест не хватало, первокурсники уселись прямо на пол между рядами в проходах. Когда до начала отчётного годового концерта оставалось минута, и оркестранты с инструментами толпились перед выходом на сцену, кто-то тихо забрал папку с нотами Березиной, а она отвлеклась на мгновение, чтобы попить воды. Вера даже и не поняла сначала, что папки нет.
«На сцену, на сцену!» – скомандовал дирижёр Кирилл Евгеньевич. – «Выходим!»
Девушка привычно подошла к своему месту, подняла альт и стала настраивать его по первому «ля», данному гобоистом.
Концерт начался. Исполняли фрагмент из балета Адана «Жизель». Вступили скрипки, потом альты. Вера всё прекрасно выучила наизусть, казалось, разбуди её, она вскочит и сыграет, проблемы всегда были в анданте, где у неё соло и обязательно нужно смотреть в ноты.
После окончания первой части и паузы, Кирилл Евгеньевич вновь взмахнул рукой. Оркестр заиграл. И только сейчас Березина осознала, что пюпитр пуст. На мгновение ей показалось, что она теряет сознание: бросило в жар, сердце забилось где-то в районе шеи так, что дышать стало невозможно, а потом словно остановилось, пальцы стали влажными и скользкими, дирижёр превратился в расплывчатое тёмное пятно.
– Ноты есть? – одними губами спросила Вера своего соседа.
– Я наизусть, – прошептал тот в ответ.
У третьего альтиста, сидящего слева, ноты стояли на пюпитре, но были слишком далеко, и Березина не видела ничего, что в них написано.
Музыканты приблизились к тому моменту, который Вера не помнила наизусть. Ей показалось, что в сцене появилась огромная трещина, она становилась всё шире, туда падали стулья с сидящими на них, пюпитры с нотами, дирижёр, проваливался зрительный зал. Вера заставила себя сделать глубокий вдох, закрыла глаза и увидела ромашковое поле, то самое, о котором рассказывал Вадик, большое, до горизонта, сливающееся с небом, бело-жёлтое, пахнущее летом, травами, зноем. Тёплый ветер качал цветы: любит – не любит, сыграет – не сыграет? Сложный пассаж в соло вышел как-то сам собой, альт будто ожил, он волшебно запел своим низким голосом, потом партию подхватили другие струнные и духовые. Вера открыла глаза и в паузе тихонько промокнула мокрый лоб салфеткой, взятой с пюпитра соседа.
Когда концерт закончился, Кирилл Евгеньевич подозвал Веру к себе.
– Молодец, Березина, – похвалил он. – У тебя здОрово получилось сегодня, и соло тоже вполне прозвучало, а ты переживала, я же видел, побледнела вдруг, глаза закрыла. Нет, правда, очень вдохновенно играла, всё-таки, я прав, работать нужно больше на репетициях! – дирижёр похлопал девушку по плечу и быстро вышел из зала, крича в телефон: «Да-да, сейчас, пусть фотографы подождут!»
Вера вернулась к своему месту, аккуратно положила альт в защитный шёлковый чехол, потом в кофр, застегнула, проверила замок и выпрямилась. Перед ней стоял Лейгауз.
– Вер, – начал он.
– Вадя, я не выдержу ещё одного такого экстрима, если твоя очередная пассия решит отомстить мне и спереть ноты перед концертом!
– Вера, – повторил Вадик. – Я…ты…услышала, да?
А потом он подошёл ещё ближе и поцеловал её. Они стояли посередине сцены и целовались на глазах всего оркестра и не успевших выйти из зала гостей. Мимо них пролетела Пучкова с красным от ярости лицом. «Ладно, Берёза, не последний раз видимся», – процедила она, но Вера Березина её не услышала.
Партитура
Женя Стелькин поступил в Гнесинку в начале 90-х. Отучившись положенные 4 года в Челябинском музучилище, он неожиданно для родителей и для самого себя сорвался в столицу, блестяще сдал вступительные экзамены на историко-теоретико-композиторский факультет и торжественно въехал в гнесинскую общагу, получив маленькую комнатку пополам с соседом-гобоистом (вечно вытачивающим трости для инструмента из бамбука, купленного втридорога), старую продавленную кровать около окна с ужасающим видом на разваливающуюся стену грязно-красного кирпича и заваленный мусором пустырь.
Сосед Жени оказался весёлым свойским парнем и, что не менее важно в те времена, пару раз в месяц он получал продуктовые посылки от родителей из Чернигова. Студенты разом съедали пахнущее чесночком сало с маленькими домашними пирожками и копчёную курицу, заботливо завёрнутую мамой гобоиста в два слоя дефицитной фольги.
Михаил Грайлер, так звали соседа Жени Стелькина, был талантливым, подающим надежды музыкантом, но, как говаривал профессор курса, «в смутные времена ты, Мишка, учиться надумал, лучше бы на исторической родине попробовал!»
Времена и вправду были смутные, особенно для молодых парней, которые после многочасовых лекций и репетиций в институте хотели только одного – поесть и выпить. Пили, надо сказать, всякую дрянь – и много. Во время попоек из окон общаги вылетали разные предметы, в том числе и музыкальные инструменты. Однажды с балкона 11-го этажа на пыльный двор полный битого кирпича было сброшено пианино. Оно разбилось и долго ещё издавало жалобные израненные звуки при порывах ветра.
Cтелькин был старше Грайлера на пару лет, у него уже были серьёзные отношения с девушкой в родном городе, которые, правда, закончились сразу после отъезда Жени в Москву, а также опыт работы аккомпаниатором в районном Доме творчества в кружке вокала, посещаемым дамами постбальзаковского возраста. Женщины старательно пытались исполнять оперные арии, Стелькин играл на рояле, за работу он часто получал подарки в виде пирогов, банок с солёными огурцами, помидорами, грибами и компотом из сухофруктов, что давало очередной повод для бурной вечеринки в общаге с приглашением однокурсниц, часть из них жила здесь же: готовили ужин в маленькой кухоньке, где на электрической замызганной плите варили суп и жарили картошку. Отлучаться с кухни категорически было нельзя – картошку могли спереть прямо со сковороды, а суп цинично перелить из кастрюли в тазик для стирки белья.
Явной удачей молодые люди считали появление на таких сборищах девушек не из общаги, желательно москвичек из хороших семей – с возможной перспективой женитьбы.
Женя Стелькин был очень хорош собой: среднего роста, стройный брюнет, явно имевший кавказские корни, с удивительной красоты низким голосом. Маринке Пасечкиной, однокурснице Стелькина, папа привёз дорогой телефонный аппарат из Франции, и девчонки попросили Женю записать на автоответчик фразу: «Вы позвонили по телефону, но, к сожалению, никого из нас сейчас нет дома. Оставьте сообщение после длинного сигнала», а потом специально по сто раз набирали номер, чтобы только послушать чувственный бас Стелькина. А ещё Женя был близорук, но очки надевал только, когда играл на рояле и смотрел в ноты, поэтому взгляд его был немного застенчивым и беззащитным, что каждый раз давало девушкам надежду на возможность близких отношений с ним.
Грайлер, наоборот, был долговяз, внешне непривлекателен, с большими торчащими ушами, слишком худыми кривыми ногами, большим ртом и огромными кистями рук, похожими на клещи. Когда он играл на гобое, то шея его раздувалась будто её надули как воздушный шарик, а глаза непроизвольно выпучивались, но несмотря на внешнюю некрасивость, он был чрезвычайно харизматичным и обаятельным в разговоре с противоположным полом: искромётно шутил, слыл талантливым рассказчиком анекдотов, весёлым и простым парнем, и количество девушек, побывавшее в постели у Грайлера, превосходило число дам сердца Стелькина.
График пребывания девушек в комнате молодых ловеласов, висевший над кроватью Миши, обговаривался заранее. В момент прибытия очередной леди (которую друзья называли в разговоре между собой «партитурой»), листок с именами переворачивался тыльной стороной, а после страстного прощания в дверях, возвращался в исходное положение с проставленной напротив имени галочкой.
На празднование старого нового года в комнате двух друзей собралась большая компания музыкантов: человек семь духовиков и столько же теоретиков. Девушки сразу принялись накрывать на стол, вытаскивая из принесённых пакетов приготовленную заранее непременную для застолья еду: салат оливье, селёдку под шубой, пирожки с яйцами и луком, жареную курицу, варёную картошечку, свёклу с черносливом в сметане, варёную колбасу, маринованный чеснок и черемшу.
Стелькин торжественно водрузил на стол несколько бутылок шампанского и водки, Грайлер добавил вино и коньяк.
– Садимся! – провозгласил Женя, приглашая всех за стол. – Уже начало двенадцатого.
– Вот ведь здорово на самом деле, что придумали ещё и старый новый год отмечать! – сказал кто-то из ребят.
– Давайте, давайте! – торопил всех Миша. – Проводим, выпьем, закусим, танцы потом, да, девчонки? – подмигнул он девочкам.
– А то, Миха, как всегда. – Отозвались они.
– Добрый вечер, – раздались тихие голоса. – Это семьдесят пятая комната? Мы правильно пришли? – хором спросили две девушки, стоявшие в проёме двери. – Нас трубач Петухов пригласил.
– Заходите, заходите, – засуетился Стелькин, пропуская гостей. – Присаживайтесь, давайте знакомиться.
– Ладно, – согласились девушки. – Лида и Лена, мы на втором курсе учимся, пианистки мы.
– О! – воскликнули все. – Фортепиано – это серьёзно.
– Москвички? – поинтересовался Грайлер.
– Лида из Адлера, а я из Москвы, – ответила девушка, назвавшаяся Леной.
Стелькин и Грайлер оценивающе посмотрели на неё: невысокая, очень тоненькая, волосы до плеч, с глазами в пол-лица, маленьким аккуратным носом, над верхней губой небольшая родинка, почему-то сразу взволновавшая Женю.
Друзья переглянулись и вдвоём подсели к девушке.
– Позвольте поухаживать, – галантно произнёс Стелькин.
– Благородный напиток, – подхватил Грайзлер, забрал бутылку шампанского у друга и налил бокал до краёв.
– Я не пью, – тихо ответила Лена.
– Как? – искренне поразился Женя. – Все пьют!
– А я нет, – повторила девушка.
– Ладно, тогда как же мы будем веселиться? – не понял Миша.
– Без этого никак? – улыбнулась Лена.
– Без этого? – растерянно повторил Стелькин.
В этот момент дверь в комнату распахнулась. В двери стоял совершенно пьяный парень, в руках он держал флейту.
– С новым годом! – икнул он. – У вас не осталось выпить? Мы что-то слишком бодро начали, – пояснил он, пошатываясь.
– У вас всегда так? – поинтересовалась Лена у Стелькина.
– Нет, – Женя попытался изобразить недоумение на лице. – У нас обычно культурно, а это, – он махнул рукой в сторону пьяного, – это так, случайность.
Лена понимающе улыбнулась:
– Может быть, вам закусить лучше? – спросила она парня с флейтой. – И инструмент положите, потеряете, не дай Бог, дорогущий, наверное.
– Как вы догадались? – парень шатнулся в сторону стола.
– Да садись ты уже! – раздражённо предложил Грайлер. – Девочки! Положите чуваку салат!
– И картошечки! – причмокнул парень, усаживаясь на кровать и придвигая к себе тарелку. – Я, кажется, со вчерашнего дня ничего не ел.
– А зачем пил тогда? – резонно заметил Стелькин. – Поэтому и наквасился за первые пять минут.
– Точно, – согласился парень, тыкая вилкой в картошку. – Ну, со старым новым! – объявил он. – Будем здоровы!
Через час весьма подвыпившие и наевшиеся гости вспомнили про танцы.
– Миха, медляки сразу ставь! – обозначил свою решительную позицию Женя и приобнял Лену за плечи.
– Потанцуем? – низким волнующим голосом спросил он, как бы случайно проведя рукой чуть ниже плеча.
– Пожалуй, – согласилась Лена, перемещая пальцы Стелькина выше.
Зазвучала медленная музыка.
– Энигма, – подмигнул Грайлер Жене и налил себе ещё водочки.
Парочки танцующих топтались посередине комнаты. Пьяненькие кавалеры пытались двигаться ровно, но градус принятого сносил их к стене. Стелькин ловко держал равновесие, крепко обнимая Лену за талию.
– Может, сразу на ты? – спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Как тебе учёба? Отличница, наверное? Мама-папа кто? Что собираешься делать, когда закончишь? У нас почти пол-группы приторговывает турецкими шмотками, а что, жить как-то надо.
– А ты? – поинтересовалась девушка.
