О том, что пускать в это место воспитанника не стоило, плачущие медсёстры подумали слишком поздно. Выживших детей – истощённых, голодных, больных – уже вывозили, и они лежали в палатках санбата, где медики пытались их спасти. Удавалось это далеко не всегда, ведь звери в чёрной форме выкачивали из детей кровь, чтобы перелить своим солдатам. Услышав от какого-то мальчика, что неделю назад привезли новеньких, пойманных гестапо, и кто-то ещё, может быть, жив, Гриша помчался в лагерь со всех ног, чтобы спасти, ведь он был воспитанником санбата, обязанным спасать своих от этих.
Он нашёл их. За бараками в большой яме лежали груды голых обескровленных мёртвых детских тел с характерными разрезами на ногах. Потом уже Гриша узнал, как палачи сливали детскую кровь, но тогда он просто замер, прикипев взглядом к девочке, в застывших глазах которой отражалось весеннее небо. Не веря тому, что видел, мальчик упал на колени, и дикий крик пронизал тишину мёртвого лагеря. Этот крик, почти вой, полный такого искреннего горя, что сжималось сердце, услышали и солдаты, и медсёстры, немедленно сорвавшись с места. Того, что видел Гриша, просто не могло быть, но оно лежало перед ним… Обескровленные тела и кого-то смутно напоминавшая ему, изогнутая в последней муке девочка.
Гриша выл от страшного горя, не в силах сдержаться. От срывал горло криком, когда его нашли солдаты и вытащили из ямы. Глядя на множество детских тел, плакали даже закалённые боями седые мужчины. А мальчишке дали спирту, чтобы успокоить. Ведь раньше он такого не видел. Совсем юный солдат понимал, что сотворивших такое нужно просто уничтожать, ведь они не люди!
– Они все должны умереть! – боль обратилась в ненависть. – До последнего человека!
– Ох, Гришка… – обнимала его тетя Нина, сына которой утопили фашисты во время эвакуации. – Сколько нам ещё боли увидать придётся…
Мудрая женщина понимала, что говорила… Солдаты шли по Белоруссии, на каждом шагу встречая следы страшных зверств. Казалось, именно белорусы что-то сделали немцам, ибо их уничтожали с такой же яростью, как и евреев. Сгоревшие деревни, детские лагеря по выкачиванию крови, сотни, тысячи погибших… Гриша уже не мог плакать, зато всей душой желал убить хоть одного «фрица».
Однажды в бою мальчик, подхватив тяжёлую ещё для него винтовку, начал стрелять. Снаряд попал прямо в траншею, убив многих, и немцы могли бы прорваться, если бы не остро ненавидевший их ребёнок. Гриша целился и стрелял, стрелял, стрелял, пока не подошло подкрепление с других участков. И столько было ненависти в нём самом, что враг не прошёл. Он стрелял и плакал от злости, от своего желания умереть, но унести с собой побольше врагов…
Эта девочка появилась в санбате потому, что её нельзя было транспортировать. Фашисты надругались над двенадцатилетней девочкой, попытавшись затем как-то медленно убить – как, Гриша не понял. Её прооперировали, но… Маша не говорила, только смотрела в потолок, почти ни на что не реагируя, и мальчик пытался её расшевелить, рассказывая сказки, кормя, иногда насильно. Всё было тщетно… Однажды утром Маша просто не проснулась. И глядя на тело девочки, которую замучили проклятые фашисты так, что она просто не могла больше жить, Гриша плакал. Война научила его ненавидеть, и он ненавидел проклятых фашистов каждой клеточкой своего тела.
Потом были бои, и младший сержант снова бежал под обстрелом, чтобы спасти ещё одного солдата или офицера, мальчик не видел разницы, они все были солдатами. У кого-то в руке был автомат, а у него – бинты и медикаменты. Много говоривший с ним комиссар научил Гришу думать и понимать… А ещё Верка, ставшая очень близкой мальчику, доверяла ему, когда на душе становилось совсем плохо.
– Одни мы с тобой на всём свете, – говорила девушка, обнимая маленького солдата, неожиданно ставшего её семьёй. – Вот закончится война, и поедем мы в Ленинград.
– А почему в Ленинград? – удивился мальчик, не понявший связи.
– Я там жила до войны, на Васильевском, – объяснила Верка. – Там будет наш дом, будешь мне братом?
– Буду, – кивнул Герби, улыбнувшись. – Тебя надо защищать, чтобы не обидели, – пояснил он своё решение.
***
Пистолет-пулемет Гриша просто выпросил. Они шли по лесам Белоруссии, встречая следы зверств и… лагеря. С каждым таким лагерем ненависть мальчика только росла. Обескровленные тела, замученные, умершие от каких-то страшных болезней… Ни в чём не повинные дети, которых убили эти… твари.
– Больных корью в холодной воде купали, – Верка слепо смотрела в серое небо, смоля папиросу за папиросой. – А это нельзя! И эти твари знали это, Гриша! Знали и убивали деток!
Даже врачи не выдерживали. Наслушавшись, воспитанник уходил к солдатам, чтобы пострелять в этих. Только к пленным мальчика не подпускали. Он не понимал, как немец может быть живым, просто не переносил вида живого фашиста, желая уложить в землю хоть одного. Зубами грызть. Пожалуй, это стало одержимостью.
Но опасно теперь было везде и всегда, потому что разрозненные группы этих, да ещё и просто бандиты… Поэтому оружие мальчонке выдали, уча его стрелять, отсекать понемногу. Одиночные у него не получались, но вот по три-четыре выстрела – вполне выходило. Мотив у Гриши был простым – нужно защитить раненых и… Верку. Поэтому мальчик таскал тяжёлое для него оружие вместе с санитарной сумкой. Тринадцать лет, хорошее питание, физнагрузки – всё это уже вполне позволяло не быть унесённым отдачей.
Бой за боем двигались они по своей земле. Хотя комиссары, которые назывались замполитами, пытались избавить солдат от желания рвать немцев зубами, но мальчик был в том возрасте, когда для него существовали свои и все остальные, без полутонов. Верка часто проводила вечера с Гришей, мечтая о мирном времени, рассказывая о довоенной жизни. И в этих рассказах Гриша постигал то, чего у него не было никогда.
В ту ночь Грише не спалось. Он вышел за ворота дома, где отдыхал, сам санбат стоял чуть поодаль, но врачи посчитали, что нечего пацану спать в палатке, когда стоит такой хороший дом, поэтому там расположили тяжёлых раненых и Гришку. Вот он вышел почти за околицу, когда увидел, как из недалекого лесочка надвигались люди, светя себе фонариками.
Мальчик залёг в кусты за холмик, как учил дядя Саша, снял оружие с плеча и осторожно сдвинул вперёд предохранитель, чтобы потом очень тихо взвести курок правой рукой. Неизвестные медленно подходили, и по тому, как они шли, Гриша понял – это враги. Раскрыв и уперев в плечо приклад, мальчик прицелился. Его первая очередь всполошила охрану госпиталя. Несколько врагов упали, фонарики погасли, а Гриша всё стрелял, будто угадывая, где они спрятались. Граната разорвалась совсем рядом, когда первая машина с солдатами уже была недалеко, и мир погас для Григория Лисицына.
Когда маленький младший сержант очнулся, вокруг было темно, а кто-то почти неслышно всхлипывал рядом. Очень сильно болела голова, но мальчик нашёл в себе силы открыть глаза, увидев при этом плачущую Верку, повторявшую: «Не умирай, братик».
– Я не умру, – хрипло проговорил мальчик, и был тут же обнят девушкой.
– Мой маленький герой, – прошептала Верка, гладя его по забинтованной голове. – Я так испугалась!
– Ну, нужно же было тебя защитить… – немного виновато проговорил Гриша.
– Ну, где тут наш герой? – к койке подошёл товарищ капитан. – Очень неплохо… Очень даже, молодец!
В санбате Гришка провалялся две недели, став за это время сержантом и получив из рук генерала «отважную» медаль. Медаль «За отвагу» очень ценилась на фронте, это мальчик знал, а ещё его поздравляли и благодарили врачи и медсёстры, отчего даже хотелось плакать.
– Выживи, пацан, – попросил его товарищ генерал. – Очень тебя прошу, выживи!
– Есть выжить! – ответил ему Гришка, давно забывший, что такое предательство близких.
– Мой брат – настоящий герой, – Верка уже привыкла к мысли, что она больше не одна, как и мальчик знал, что у него есть сестра, санбат и вся Советская страна.
Маленькую девочку принесли солдаты, ей было навскидку лет пять. Она не откликалась ни на одно имя, почти не ходила и смотрела вокруг глазами, полными ужаса, подпустив к себе почему-то только солдат и Гришку с Веркой. Именно им малышка позволяла мыть себя, кормить, не падая в обморок и не сжимаясь от страха. Так у Гриши появилась младшая сестрёнка, Машенька. Очень уж девочка была похожа на иллюстрацию из книжки сказок, найденной Гришей ещё в сорок втором в разбомбленном доме. Их стало трое…
***
Истощённые узники… Девчонки и мальчишки… Большей частью они были старше Гриши, но ему хотелось обогреть каждого. А для них… Для них он был освободителем, долгожданным святым ангелом, пришедшим, чтобы спасти. И совсем юного солдата, занимавшегося истощёнными людьми, обнимали и целовали не сдавшиеся люди. Знать, что тебя ждут, что для кого-то ты являешься очень важным, было необыкновенно.
Какой-то очень усталый дядя из узников рассказывал Грише об организации подполья в концлагерях. Он, казалось, сам не понимал, что и кому говорит, просто рассказывал, рассказывал, рассказывал всю ночь, а наутро умер. Не всех можно было спасти, и этот факт наполнял сердце сержанта болью, но… Нужно было жить дальше.
Обосновавшись в небольшом, покинутом хозяевами доме, три медсестры и Гриша с Машенькой, уже начавшей потихоньку говорить, обустраивали своё временное жильё. Война катилась к концу, совсем скоро они поедут, как мечталось, в загадочный и чудесный город Ленинград, о котором так любила рассказывать Верка. Там у них будет много хлеба, мороженое, как до войны… Девушка так вкусно рассказывала о том, как на круглую вафлю выдавливается кругляш удивительно вкусного мороженого, прикрытого бумажной обёрткой… Но счастье было не в мороженом, а в… семье?
– Так, Гришка, а ну-ка иди, погуляй, – улыбчивая Верка прогнала сержанта на улицу. – Сейчас будем нашу красавицу купать.
Дело было даже не в купании Машки, а в том, что помыться собирались и старшие девушки, пацана как раз стеснявшиеся.
– Хорошо, Вера, – улыбнулся мальчик, выходя на улицу. До линии фронта было не так далеко, о чем говорили «бухи» полковой артиллерии, расположенной совсем недалеко – гаубицам было нужно расстояние, это Гришка уже знал.
Отойдя от дома, мальчик присел на скамеечку, подставляя лицо весеннему солнцу. Вокруг бегали солдаты и санитары, проезжали танки и самоходные установки, отличавшиеся неподвижной башней, что значило – скоро наступление. Ещё один рывок к вражьему логову, к Победе. Эта всеобщая мечта о Победе стала и мечтой когда-то английского мальчишки, уже почти забывшего своё прошлое. Да, сейчас бы он не цеплялся за дом, как тот десятилетний мальчик, которым он был в своей прошлой жизни, а сбежал бы, но сейчас он был сержантом медицинской службы, награждённым медалями, нужным многим людям. У него были сёстры и санбат – огромная семья.
Неизвестно откуда прилетел этот снаряд. Может быть, фрицы «докинули», как говорили артиллеристы, или же свои ошиблись с наводкой, что редко, но тоже случалось на войне. Этот момент не раз потом приходил в снах к Григорию Лисицыну: взлетающие вверх, разлетающиеся в стороны доски, кирпичи, цементная пыль – то, что осталось от их небольшого дома после попадания снаряда. Мальчика ударной волной сдуло со скамейки, что и спасло ему жизнь, а вот девчонкам…
Потом он бежал к дому, пытался разобрать то, что от него осталось, надеясь, что хотя бы кому-то из девчонок повезло. Рядом были солдаты, бросившиеся на помощь отчаянно кричавшему мальчишке. Гришка что-то тащил, его пытались оттолкнуть, но мальчик упорно растаскивал обломки, ломая ногти, пытаясь докопаться до родных. Он их и нашёл – изломанное тело Верки в одной рубашке и то, что осталось от Машеньки. От полного горя вопля мальчишки замерли все вокруг. Гриша снова был один.
– Давай, поешь, – пожилая медсестра принесла Грише тарелку каши с тушёнкой. – Надо есть, чтобы были силы.
Мальчика хотели отправить в тыл, но начальник санбата не дал, сказав, что тот просто не выживет.
– Зачем мне силы… – почти сломленный сержант, второй раз, как думали окружающие, потеряв семью, просто не чувствовал себя в силах жить.
– Как ты думаешь, Вере понравилось бы такое поведение? – упрекнула женщина. – Ты теперь должен жить, чтобы отомстить!
– Отомстить…
То, что зря она сказала именно так, Зинаида Тимофеевна поняла намного позже, но тогда эти слова оживили мальчишку, дав ему смысл и цель.
И Гришка снова отправился на передовую, спасая, вытаскивая раненых, он не кланялся ни пулям, ни взрывам, как будто мальчику было совершенно наплевать на то, будет ли он жить. Но пули будто сторонились его, не желая прерывать эту жизнь. Часто поглядывавший в сторону Гриши комдив уже готовился подписать приказ, который, по мнению взрослого человека, мог бы спасти жизнь отчаянного мальчишки.
Ворвавшиеся на станцию солдаты увидели этот вагон с хорошо известной им надписью и сразу бросились к нему. Тот факт, что вагон с надписью «RUS» оказался пустым, никого не обрадовал, нужно было спешить. Гришка бежал вместе со всеми, надеясь на то, что хоть кого-то сумеет спасти. Что сейчас происходило, солдаты уже понимали – проклятые фашисты выливали кровь из детей, чтобы влить её своим раненым. Шансы успеть были, но вражеский госпиталь неожиданно ответил огнём.
Пока солдаты медленно, под обстрелом, продвигались вперёд, Гришка, увидев небольшое окошко сбоку здания, рванулся туда. Где могут быть фашисты, он себе уже представлял – это был не первый госпиталь такого плана. Ударив ногой в дверь, мальчик понял, что почти опоздал. Эти как раз убивали, видимо, последнюю девочку, но успеть было можно и, уложив этих одной длинной очередью, Гришка рванулся на помощь девчонке.
Отложив автомат, он нашарил санитарную сумку, чтобы оказать первую помощь, но стоило ему только обнять девочку, как внезапно всё вокруг залил очень яркий белый свет…
– Да, товарищ генерал, – докладывал комдиву начальник госпиталя. – Даже тела не осталось, непонятно, что произошло, но вспышку видели многие.
– Эх, не дожил наш Гришка, – вздохнул комдив. – Хорошо, пиши его навечно… Хоть так до Берлина дойдёт.
Глава третья
Виолетта Стоун жила с мамой и папой, семья её была вполне счастливой, по крайней мере, по её мнению. Ни о каких колдунах девочка и слыхом не слыхивала, откровенно считая всяких колдунов и магов сказкой. Она училась в школе, где её не особо любили из-за характера. А в характере девочки были виноваты всякие дяди и тёти, приходившие в гости в семью Стоун.
Приходили они в гости к маме, но их дети оставались поиграть с Виолеттой, а дети офицеров – это отельная сказка. Девочка росла с уверенностью в том, что с ней ничего случиться не может, и она знает лучше, как правильно. Впрочем, учиться ей это не мешало, скорей, не отвлекало на всякие, по её мнению, «глупости».
С отличием окончив начальную школу, Летта, как сокращённо называли её родители, проучилась год в средних классах, когда произошло нечто, что полностью лишило девочку опоры под ногами. Она была уже большой, двенадцати лет, поэтому из школы домой возвращалась сама. Вот на пути к автобусной остановке это и случилось. Рядом с ней затормозила какая-то чёрная машина, оттуда выскочили люди в костюмах такого же цвета и, заткнув рот девочке, погрузили её в транспорт.
Летта, разумеется, вырывалась, пытаясь кусаться, но добилась только чувствительных ударов, один из которых попал по голове, отчего она потеряла сознание. В себя девочка пришла, будучи полностью раздетой, что её очень испугало. Была она заперта в какой-то камере без окон. Стены оказались железными, на полу стояла миска с чем-то непонятным и лежал кусок хлеба. Неподалёку обнаружилось ведро, предназначения которого девочка сначала не поняла. Но туалета не было, поэтому пришлось воспользоваться ведром.
На уроках в школе рассказывали, зачем злые дядьки крадут маленьких девочек, поэтому Летта после истерики, просто тряслась от страха, сидя в полумраке. Откуда поступает свет, она не поняла – никаких ламп нигде не было видно. Иногда всю камеру, где она находилась, слегка покачивало, что было похоже на корабль.
Летта плакала, страшась своей судьбы. Однажды дверь лязгнула, и в камеру вошёл мужчина, одетый во всё чёрное. Он с брезгливостью посмотрел на девочку, видимо, решив что-то объяснить. Правда, сделал он это в какой-то странной манере:
– Ты – недомаг, почти животное, – сообщил этот мужчина. – Твоя кровь не годится даже на ритуал, поэтому ты принята в школу Высшего Колдовства.
– Но я не хочу! – выкрикнула Летта и была награждена за это сильной оплеухой, от которой потемнело в глазах.
– Тебя не спрашивают, чего ты хочешь, – проинформировал её мужчина. – Ты будешь учиться, как велит договор, а иначе пожалеешь.
– Верните меня домой! – заплакала Летта, но этот страшный мужчина поднял руку, что-то свистнуло – и пришла боль.
Девочку никогда раньше так не наказывали, поэтому сообразить, что её бьют, она смогла не сразу, а мужчина в чёрном остервенело лупил её какой-то свистящей штукой, пока девочка не сорвала горло от крика. Дверь захлопнулась – её мучитель ушёл, оставив на полу исполосованное тело. Летта медленно понимала, что выхода нет.
Оказалось, что она действительно находилась на корабле. Через ещё один бесконечно долгий срок из открывшейся двери в неё бросили бельём и платьем, а голос из темноты посоветовал быстро одеваться, если она не хочет пожалеть ещё сильнее. Испуганная Летта не хотела, поэтому оделась очень быстро. Через некоторое время её вывели куда-то наверх, где было солнце, корабль, стоявший у причала, и передали какой-то даме.
– Недомаг, – скривилась та, глядя на Летту. – Идёшь за мной молча. Вопросы задавать будешь в школе и не мне, это понятно?
– Понятно, – пискнула девочка, немедленно получив ещё одну оплеуху, от которой чуть не упала.
– Я сказала, молча! – зло проговорила женщина. – За мной!
Не решившись больше ничего говорить, Летта, у которой звенело в ушах, шла за неизвестной, тоже одетой в чёрное, как и тот страшный мужчина, сделавший ей так больно. Когда у Летты уже подгибались ноги от усталости, они дошли до какого-то мрачного здания. Девочке казалось, что здесь её точно убьют, отчего она всё сильней дрожала.
– Ты должна войти внутрь, пройти по коридору до синей двери и войти в неё, – проговорила женщина в чёрном, сильно толкнув Летту в сторону входа.
Молча, закрываясь руками, девочка пошла, куда было велено. От страха у неё дрожали ноги, но не сделать, как ей сказали, казалось ещё более страшным. Дойдя до синей двери, Виолетта постучалась и вошла внутрь. За большим столом из красного дерева сидела полная, совсем не зло улыбавшаяся женщина, приветливо пригласившая девочку проходить.
– Зовут тебя Виолетта Стоун, а меня – мадам Ингрид, – сообщила улыбавшаяся мадам. – Ты здесь для того, чтобы учиться колдовству. Суть договора колдунов и людей ты выучишь на уроках, но могу тебе точно сказать, что родителей ты больше никогда не увидишь.
– Почему?! – поразилась Виолетта.
– Потому что твоё место среди нас, девочка, – объяснила ей мадам Ингрид. – Поэтому ты считаешься сиротой и не должна покидать школу, а иначе охрана, с которой ты познакомилась по дороге, будет делать тебе очень больно. Это понятно?
– Понятно, мэм, – прошептала девочка, в ужасе глядя на женщину.
– Здесь таких, как ты, не очень любят, – проинформировала её мадам Ингрид. – Поэтому ты будешь хорошо учиться, чтобы не было больно. Мы договорились?
– Да, мэм…
Женщина хлопнула в ладоши, глядя на дверь. Через несколько секунд дверь открылась, в неё вошла девушка лет пятнадцати, сразу же сделавшая книксен. Платье на девушке было такое же, как и на Летте – серое с синей полосой по низу юбки. Скорей всего, это что-то значило, но вот что именно, девочка не понимала. Женщина ещё раз улыбнулась.
– Мира, – мягко произнесла она. – У нас новенькая, сирота, покажи ей и объясни всё.
– Да, мэм, – девушка ещё раз присела в книксене.
– До свидания, – попрощалась Летта, выходя вслед за Мирой.
– У родителей украли? – тихо произнесла та, тихонько вздохнув. – У нас большинство так. Есть те, у кого родителей прямо на глазах убили, так что тебе ещё повезло, для большого мира мы – колдовское семя, там на нас охотятся спецслужбы, а здесь хоть жить можно…
– А там… те… ну… чёрные… – девочка не находила слов, чтобы объяснить свои чувства.
– Это ауфзееры, – вздохнула Мира. – Не дай Бог им попасться, в лучшем случае изобьют до полусмерти. Поэтому бежать некуда, тем более, мы на острове.
– Никаких шансов? – в ужасе широко раскрыла глаза Виолетта. – Совсем-совсем?
– Мы на острове, – медленно объяснила девушка. – В прошлом году одна решила бежать. Не знаю, что с ней сделали, но кричала она почти пять часов… Лучше быть живой, чем так…
– Выхода нет… – опустила девочка глаза. – И что здесь?
– Уроки, как в обычной школе, – пожала плечами Мира. – Учат колдовать, поэтому раньше или позже можно узнать что-то, что поможет бежать, главное, не попадись тем, у кого полоса чёрная.
– А они… – удивлённо спросила Летти. – Они что?
– Это ритуалисты, – пояснила Мира. – Могут с тобой такое сделать… И ничего им за это не будет, потому что мы – недомаги, понимаешь?
– Страшно… – прошептала девочка.
В этой «школе» было действительно страшно, к тому же всё, что говорила Мира, о чём-то напоминало Виолетте, что-то такое она видела или читала, вот только не помнила, что именно. Но запомнив, что можно, а что нельзя, Летта принялась готовиться к урокам.
Уроки должны были начаться на следующей неделе – ей дали время обжиться, поэтому девочка смирилась, решив оставить пока мысль о побеге. Но на уроки ей попасть было не суждено – возвращаясь из библиотеки, Виолетта в какой-то момент почувствовала, что не может двинуться с места. Из темноты коридора на неё надвигались несколько старших парней и девушек, смотревших на девочку, как на отбросы.
Пытаясь разглядеть обозначения на форме, Виолетта похолодела – полоса была чёрной, а это значило, что она в лучшем случае умрёт, а что будет в худшем, даже и думать не хотелось.
