– Карагач не любит компании. Он всегда в одиночку работал.
– И, тем не менее, надо бы соломки подстелить. Я вам еще трех молодцев пришлю. Умом небогаты, но стреляют отменно.
– Договорились. Скажете ему, пусть приходит к девяти на Винякинские склады.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В комнате на Петровке было тихо. Толстые двери отсекали кухонные склоки и бурную жизнь коридора. Мебели было немного, в основном, шкафы с книгами. У стены стояла железная кровать, заправленная по-солдатски одеялом под матрас.
В центре за круглым столом сидели Ольга и Семен. Свисающая с потолка лампа с абажуром разливала неяркий свет, смягчая жесткость лиц и неловкость молчания.
– Давно тут живешь? – спросил Карагач.
– Два года, – ответила Ольга. – Комнату мне от больницы дали. Даже телефон есть.
– Работа тяжелая?
– После военного госпиталя гражданский? – Она улыбнулась. – Почти курорт.
Карагач оглядел комнату и не нашел в ней следов пребывания другого человека.
– По-прежнему одна? Ты извини, что я так прямо спрашиваю.
– Работы много. – Она отвела глаза.
Семен окинул стройную фигуру с тонкой талией, стянутой солдатским ремнем.
– Ты красивая женщина.
– Лида была красивая. Я умная.
На лице Карагача промелькнуло слабое подобие улыбки. Он встал из-за стола и подошел к комоду, на котором стояла фотография двух девушек в гимназической форме и шляпках. Они старались казаться серьезными, но глаза обеих смеялись.
Та, что повыше ростом, несомненно, была Ольга, но так непохожая на ту, что сидела за столом. Ушли длинные кудри, мечтательность и восторженное ожидание жизни, полной захватывающих событий. Осталась короткая стрижка, проницательный взгляд и спокойная уверенность в себе.
Лида, в отличие от сестры, выглядела не девочкой, но рассудительной маленькой женщиной. Она сложила руки перед собой и уверенно смотрела в камеру. Она была из тех, кто с первых и до последних дней живет правильно. Из тех, с кем никогда ничего плохого не может случиться.
Пальцы Карагача нежно гладили деревянную рамку фотографии.
– У тебя есть кто-нибудь? – спросила Ольга.
– Работы много.
– Уже пять лет прошло.
– Разве? – Он поставил фотографию обратно на комод.
– Еще чаю налить? – спросила Ольга.
– Нет, мне пора. У меня к тебе просьба. – Карагач вынул из кармана кольцо и лист бумаги и положил их перед Ольгой. – Если завтра утром я не зайду, это кольцо и записку отнеси, пожалуйста, в угрозыск Федору Петровичу Шугарину. Тому, что лампу тебе в борделе держал.
Ольга, не отрываясь, смотрела на кольцо в форме бабочки.
– Давно не видела такой красоты. – Голос ее звучал хрипло. Она взяла чайник, добавила себе воды и сделала глоток.
– Это с ограбления на Мясницкой, – пояснил он.
– Грабителей уже задержали?
– Не всех, – уклончиво ответил Семен.
Он направился к двери комнаты. Ольга последовала за ним.
– Там, куда ты идешь, опасно? – спросила она.
– Не то, чтобы курорт.
– Можно мне с тобой?
– Это не женское дело, – отрезал он и взялся за ручку двери. Ольга положила свою руку сверху, останавливая его.
– Я врач, – сказала она жестко. – Я столько крови видела, что тебе и не снилось. И стрелять я умею.
– Я не то хотел сказать. И не так резко.
Семен взял ее руку в свою и нежно погладил ее, согревая своим теплом, как будто пытался растопить морозный холод, заполнивший эту женщину.
– У меня с этими людьми свои счеты. – Он посмотрел ей в глаза. – Никого другого впутывать не хочу.
– Будь осторожен, – тихо сказала она. – У меня из близких почти никого не осталось. Не хочу еще и тебя хоронить.
– Ты даже не представляешь, как я не хочу себя хоронить, – улыбнулся Карагач. – Не могу обещать, что приду завтра, но обещаю, что все для этого сделаю.
Он поцеловал ее руку и вышел.
В начале Петровки ему удалось поймать спешившего мимо извозчика, который за четверть часа довез его до нужного места. Карагач вышел из пролетки, расплатился.
– Прикажете подождать? – спросил извозчик, ерзая на козлах. – Место нелюдное. Мало ли что.
– Езжай, любезный, ждать не надо, – отпустил его Карагач.
– Ну, смотрите, дело хозяйское. – Мужик неодобрительно покосился, стегнул лошадь и через минуту исчез в темноте.
Длинное приплюснутое здание одиноко стояло на пустыре. Вдали в вечерней полумгле виднелись очертания деревянных домов. В окнах было темно: люди в этой части города ложились спать рано. Жечь свечи считалось баловством. Электричество сюда еще не провели.
Карагач переложил револьвер из кобуры в карман и подошел к складу. У входа стояли две тележки. Он аккуратно обошел их, стараясь не задеть. В щели между дверью и косяком виднелась тонкая полоска света.
Он прислушался. Внутри было тихо.
Немного подождав, Карагач аккуратно открыл дверь и вошел внутрь. Одинокая лампочка освещала сложенные штабелями мешки, ящики и ровные проходы между ними.
Карагач достал револьвер и начал медленно продвигаться вдоль ряда. Он дошел почти до середины, когда внезапно кто-то высунулся из-за ящиков и ударил его сверху по руке, выбив оружие на землю. Из-за мешков выбежали еще двое и набросились на него.
Карагач пяткой ударил одного по колену, тот охнул и ослабил хватку. Освободив руку, Семен впечатал свой кулак в лицо второго. Сзади послышались торопливые шаги.
Карагач обернулся и увидел в двери еще три силуэта. Он нырнул вниз, подхватил свой револьвер с пола и прицелился в одинокую лампочку.
Брызнули осколки, и навалилась темнота.
* * *
Федор Шугарин подошел к лестнице, ведущей на второй этаж. Он придирчиво оглядел себя в чудом уцелевшем зеркале, застегнул пуговицу воротника, одернул пиджак. Ботинки, собравшие уличную пыль, были единственной деталью, вызвавшей его неудовольствие.
Шугарин достал из кармана газету, оторвал клок, смял, плюнул и начистил обувь. Удовлетворенно кивнув, он вложил ставший грязным клок обратно в газету и сунул в карман.
– Нужна ваша помощь, – негромко сказал он, глядя в зеркало. – Обстоятельства сложились так, что мне нужна ваша помощь. Нет, не мне, а нам. Нам нужна ваша помощь. Да, лучше так.
Он снова одернул пиджак и стал подниматься по лестнице. Через пару минут он сидел на том же стуле, что и Карагач, и чувствовал себя также неловко в присутствии Ольги.
– Мне нужна ваша помощь, – начал он. – В том смысле, что нам нужна. Всем нужна.
– Слушаю вас, – ответила она. – Чаю хотите?
– Я к вам по делу. Не хочу затруднять.
– Вы меня ничуть не затрудняете.
Она добавила воды из кувшина в жестяной чайник и поставила его на керосиновую плиту. Вернувшись за стол, она поставила блюдо с нарезанными ломтями кекса, который принес Карагач.
– Неудобно получается, – стушевался Шугарин. – Гостю полагается с гостинцем приходить, а я с пустыми руками.
– Это от прошлого гостя осталось. Семен принес.
– Карагач? – Шугарин насторожился. – Он что, заходил к вам?
– Да, с полчаса назад.
– Зачем?
– Привычка ходить в гости друг к другу осталась у нас еще со старых времен.
Она заварила чай в изящном фарфоровом чайнике с буколической пастушкой, который резко контрастировал со спартанской обстановкой комнаты. Затем разлила его в две чашки и одну из них поставила перед Шугариным.
– Благодарствуйте. – Шугарин осторожно взял чашку. – Вы Семена давно знаете?
– Несколько лет.
– Как вы познакомились?
– Лида нас познакомила, моя сестра.
– Та самая, что его из банды вытащила?
– Вы знаете его историю? Он не часто ее рассказывает. – Она встала и принесла фотографию с комода. – Это мы в тринадцатом году снимались, еще до войны.
Шугарин взял фотографию и долго рассматривал ее.
– Какие у вас тут кудри длинные. – Он провел пальцем по волосам на снимке. – Очень красиво. Вы извините за прямоту, стрижка это у вас по идейным соображениям? В том смысле, что свободная женщина, без всяких этих буржуазных условностей, или после болезни?
– После тифа, – подтвердила она его догадливость. – Тогда всех брили. Потом я решила, что с короткими волосами удобнее.
– Значит, вас вылечили. Повезло, – вздохнул Шугарин. – А у меня и жена Настя, и дочка Любушка сгорели как свечки. – Шугарин поставил фотографию на стол и вернулся к чашке. – Крепкий какой чай у вас, это я люблю.
– Я тоже люблю крепкий.
Ольга пододвинула ему вазочку с вареньем. Рассказала, что это подарок соседки, у которой сестра живет под Москвой. У нее свой сад с яблоками, грушами, сливами, вишней. Летом вся родня собирается к ней помогать собирать ягоды и варить варенье. После чего разъезжаются по домам с банками, чтобы съесть их зимой и через год собраться снова. Они варили варенье при царе, теперь варят при большевиках. Если придет новая власть, так и при ней тоже варить будут. Надо же куда-то яблоки девать.
– Как, по-вашему, Семен хороший человек? – спросил Шугарин, глядя Ольге в глаза.
– Что вы вкладываете в понятие «хороший»? – Она отставила чашку.
– Разве это не для всех одинаково?
– Я тоже раньше так думала. Когда гимназисткой с идеалами была. Все либо черное, либо белое. Все полутона считала трусостью. Отец надо мной смеялся. Он за свою врачебную жизнь много такого видел, что нельзя отнести либо к одной, либо к другой категории. Сейчас я его очень хорошо понимаю.
– Где ваш отец теперь?
– В Ростове. Городской больницей заведует. Он хороший доктор.
– А человек он хороший?
– Очень.
– Такой же хороший, как Семен?
Пока Ольга обдумывала ответ на вопрос Шугарина, она поправила каждую вещь на столе.
– Если вы меня спросите, идет ли Семен всегда прямым и честным путем? Я не уверена. Доверю ли я ему свою жизнь? – Она посмотрела в глаза Шугарину. – Без сомнений.
– Тогда я спрошу так: пойдет ли он против закона, чтобы помочь преступнику? – задал Шугарин вопрос, который давно его мучил.
– Кто-то из его бывших… коллег? – спросила Ольга, и он кивнул. – Это сложнее. Семен ненавидит предательство. Не знаю, что вам сказать.
Шугарин сцепил пальцы. Он тщательно подбирал слова, чтобы не разорвать ту хрупкую нить доверия, которая протянулась между ними.
– Понимаете, своими действиями он поставил нас в трудное положение. С одной стороны, наверняка он не единственный, кто может опознать Белецкого…
