Роман, в издательство
Константин Мазуренко
Обычный писатель после длительного пребывания за границей возвращается на родину. Россия встречает его при довольно странных обстоятельствах призраками из прошлого, один из которых утверждает, что жить ему, писателю, осталось всего восемь дней, если он не выполнит его, призрака, условие.Если каким-то чудом писателю удастся изменить судьбу, окажется ли он там, где хотел бы?И что делать, если ты обычный человек, а по пятам за тобой идут бандиты и преследует череда убийств, связанных с переделом издательского бизнеса. Кто друзья, а кто враги? Чтобы разобраться в происходящем, писатель вынужден написать роман.
Константин Мазуренко
Роман, в издательство
Глава 1. Встреча
Сегодня я – Сергей Верхотуров. Когда-то, в пору своей юности, я сочинял сказки для детей, теперь пишу недетские романы. Звезд с небес никогда не хватал, ни Достоевским, ни Андерсеном себя не воображал, но детворе уж точно мои сказки нравились. Они с восторгом их читали или слушали, местами хихикали, а где-то и плакали, задумываясь над размышлениями о сущности бытия моих героев. В общем, все было почти идеально. В начале…
После того, как я перестал писать для детей и решил ввергнуть себя в писательство 18+, я поменял много мест и стран обитания. Жил и в хрущевке, и в общаге, и в шикарных апартаментах, и в Лондоне, и в итальянском захолустье. Бывал и разнорабочим, и только писателем.
Случалось, что одна страна в воспоминаниях по факту ассоциировалась только с одним творческим замыслом и одним произведением.
Я писал, отправлял книгу в редакцию, ждал выхода, а потом менял фамилию, менял страну и начинал заново. (Однажды меня занесло даже в Африку, что для человека, панически боящегося зыбучих песков, было более, чем странно. Действие книги предполагалось в пустыне Намиб, и я решил испытать все на собственной шкуре.) Каждая новая книга означала для меня смену автора. Я становился другим человеком: с другим именем, привычками, гардеробом и уровнем достатка.
Я никогда не просил роялти. Мне везло, удавалось с третьей-пятой попытки уговорить редакторов прочитать первые десять страниц. А дальше они всегда дочитывали до конца, наметанным глазом определяя, что это не первая моя книга и сколько они смогут на ней заработать. Я никогда не торговался, забирал гонорар и исчезал из их поля зрения безвозвратно.
Возможно, кто-то хотел переиздать какую-либо из моих книг, но никогда не мог найти автора, а меня это нисколько не заботило и даже не забавляло. Я забывал о том, что было, как забывают о сне, может, и приятном, но всего лишь сне.
От суммы выданного гонорара зависел выбор страны и уровень жизненного комфорта. Но в любом случае я знал: если совсем будет туго, то книгу можно написать за пару-тройку месяцев, и получится она ничуть не хуже предыдущих.
Я не старался подстроиться под вкусы читателей, чтобы заработать все деньги мира, просто в создании этих сюжетов был смысл моего существования и вся моя жизнь. Семьи не было, родни – тоже.
Последний детектив оказался, прямо скажем, не топовым, но издатель решил, что и на этом заурядном середнячке сможет заработать, и выдав мне некоторую сумму деньжищ, отправил с миром.
Полученный гонорар сулил возвращение на родину. На Европу денег не хватало. Исписался? Плохо продумал замысел? Смысла рефлексировать не было. Книга написана, имя утеряно, я теперь совсем другой человек.
Итак, сегодня я – Сергей Верхотуров. Почему я пишу «Роман, в издательство»? Возникла необходимость рассказать всю историю. Хотел написать письмо, но оно получалось слишком длинным.
И вот она, реальность сегодняшнего дня…
Деньги за последнюю написанную книгу я получил чуть меньше двух месяцев назад.
На период обустройства в Москве пришлась стадия опустошения после выплеска всех накопившихся слов на бумагу и сдачи детектива в печать. Пришло то время, когда не хочется даже думать слова, не то что писать их, когда главная мысль – «Не трогайте меня», нажата кнопка перезагрузки, система сама пытается привести себя в порядок.
Квартиру снял большую и светлую в самом центре, на Тверской улице. Почила какая-то древняя бабулька, чьи внуки даже не стали заморачиваться и что-то там разбирать, оставили все как было при жизни хозяйки. Старушенция, по всей видимости, была интересной и следящей за модой мадам с лихим прошлым, если можно так выразиться о женщине лет под 90.
Фотографии на стенах рассказывали о жизни альпинистки, которая, закончив карьеру, гоняла на байке не только по нашей стране, но и за рубежом. Встреченные попутчики, появлявшиеся на этих фотографических картинках, оставляли свои автографы, свидетельствуя тем самым о своих незаурядных судьбах. По крайней мере, мне так показалось. Ну какой обычный человек будет расписываться на фотографии со своей персоной?
Конечно, можно было как-то обустроиться и организовать окружающее пространство под свои запросы, создав иллюзию собственного жилища, без примеси «нафталина», но замысла книги не было и поэтому было непонятно, как долго мне здесь жить и стоило ли что-то предпринимать с этой, хоть и не обшарпанной, но явно не ждавшей меня квартирой. Считывалось в здешней обстановке нечто такое, что не давало мысли покоя. А он мне был необходим сейчас, как воздух. Я не мог думать, мне нужно было восстановиться.
В какой-то момент решил пройтись с визитом по старым знакомым и родным. Давно я не был в Москве. Надо было обязательно заглянуть ко второй маме, пожалеть ее и самому поплакаться в жилетку. Это был наш с ней ритуал. Когда я возвращался в город, она всегда, найдя в своем плотном графике столько времени, сколько нам обоим требовалось, встречалась со мной, внимательно слушала, смотрела на меня своими добрейшими, влажными от слез глазами, сочувствовала, а потом и сама рассказывала о своем житии-бытии.
Затем наступала моя очередь сопереживать, делать вид, что мужики не плачут, и смотреть в окно стеклянным взглядом, чтобы эмоции не захлестывали и хватало сил утешить эту, уже совсем немолодую, женщину.
К маме Вале я шел всегда с ее любимыми громадными ромашками! Вот и теперь, зайдя по пути в ближайший цветочный, благо сезон позволял, уверенным шагом человека, завершившего предыдущий этап жизни, с новыми чаяниями и надеждами, я двигался по направлению к своему детскому дому, который целых три года согревал меня теплом второй мамы, с тех пор, как не стало моих родителей.
Кроме мамы Вали и пары-тройки друзей, в Москве у меня никого не осталось…
День был солнечным и ясным. Яркость зашкаливала. Для человека, вечно сидящего дома за письменным столом, это было чересчур. Периодически хотелось зажмуриться и пойти с закрытыми глазами. Завернув за угол и выйдя на финишную прямую, когда до интерната оставалось рукой подать, я увидел небольшой, но добротно построенный, выросший как из-под земли, православный храм.
Я аж чертыхнулся от неожиданности, настолько увиденное не вписывалось в мое представление об ожидаемом ландшафте. Удивившись упорству местных властей устроить в нашем райончике средоточие православия и задумавшись о нужности сего сооружения в этой географической точке, я намеревался бодро прошагать мимо…
Но что-то зацепило взгляд и показалось, что надо остановиться и рассмотреть. Я на мгновение притормозил, но подумав, что ничего более неожиданного, чем уже есть, здесь быть не должно, продолжил свой путь. Парочка бомжей, мамаши с детьми на площадке поодаль и…
– Смотри, смотри! Это разве не он? Ну этот, друг твой бывший, писатель! Не помню, как его зовут, – донеслось до моего слуха.
Человек, сидевший в инвалидной коляске, один из просивших у храма подаяние, поднял голову и посмотрел по ходу движения руки своего приятеля в моем направлении. Слово «писатель», конечно же, в данной ситуации, рядом с моим интернатом не могло сейчас быть случайным.
Я присмотрелся к двоим просителям милостыни и в одном из них узнал своего старинного друга по детскому дому, с которым не виделся невообразимое для дружбы количество лет! Вот, оказывается, что привлекло мое внимание и удержало, не давая пройти мимо…
Надо было подойти…
Ванька не звал меня и даже не шелохнулся, увидев, но напряженно следил за моими действиями: подойду я или пройду мимо, сделав вид, что не узнал его…
Я подошел.
Мы встретились взглядом и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Он ждал моей реакции, я ждал… своей реакции.
А никаких эмоций не возникало вообще, просто смотрел в глаза бывшего друга, которого давным-давно простил и на которого не держал обиды или зла. Все, что произошло в прошлом, видимо, должно было случиться, и, наверное, было важно и нужно для нас обоих, и никак иначе. Точка. Враждебности не было, но не было и прежнего тепла. Четыре года дружбы, одно его решение – и мы больше не родные друг другу люди.
– Как ты? – спросил я первым, понимая, что он не скажет мне ни слова.
– Как видишь… Но, в принципе, терпимо… Мне надо поговорить с тобой. Можешь уделить мне пару минут? – проговорил он сдержанно, но с какой-то отчаянной надеждой.
Я кивнул.
– Отъедем? – спросил он, показывая на дальнюю скамейку внутри прихрамового дворика.
Я сел на скамейку, он развернул коляску, встав напротив меня – глаза в глаза… как тогда, в детстве, когда мы мечтали быть вместе, что бы ни случилось, и быть верными друг другу до скончания веков, аминь!
Ну, слова «аминь» я тогда не знал, но волею случая потом как-то выучил…
– Я ждал тебя, – начал он сдавленным голосом. – Все эти годы ждал тебя. Я был молодым, зеленым придурком. Предал тебя за три гроша. Мне не дает это покоя. Прости меня, если можешь! Я знаю, что потом у тебя вроде все сложилось, а потом не сложилось, и сейчас все не ахти как… кажется. Но может, ты выкарабкаешься? Я буду молиться за тебя.
– Бред какой! Вань! – опешил я. – Простил я тебя сто лет назад! Не парься, брат! Все норм! Тебе денег надо? Чем помочь?
– Нет, у меня все теперь отлично! Мне главное было – тебя дождаться и попросить прощения… – смотря в сторону и под ноги, скороговоркой проговорил он и шмыгнул носом. – Иди, мама Валя ждет тебя с утра, готовится.
– А ты откуда знаешь? – удивился я и этому повороту событий.
– Что ты звонил ей? Так об этом все знают! Она же большого, любимого писателя в гости ждет, всем растрезвонила! – улыбнулся Иван.
– Ясно. Я пойду? – Встал я со скамейки, понимая, что говорить больше не о чем.
– Иди, – как-то просветлев, проговорил мой бывший друг Ванька. – Спасибо тебе! Я рад, что ты меня простил! Камень с души снял…
Что это было – я не понял, как и не понял тогда, тучу лет назад: как он мог меня предать… Но после этой встречи на душе как-то полегчало, как будто действительно какой-то груз, с которым я брел по жизни, был сброшен и больше не тянул ни вниз, ни назад.
Впереди ждала радостная встреча с мамой Валей. После родителей она была единственной женщиной на этой земле, не требовавшей от меня ничего и любившей таким, каким я был…
– Здравствуй, дорогой мой, пропавший! Как же я по тебе соскучилась, – встретила ждавшая меня на ступеньках крыльца директриса интерната. Конечно же, малышня ей уже должна была доложить, что охранник пропустил на территорию незнакомого человека, а значит, того самого писателя, которого ждала их вторая мама.
Мы сидели долго, вспоминали жизнь, горести и радости, печали и невзгоды. Пили чай, обедали, ходили по интернату, разглядывая фотографии с наградами, медали и кубки, выигранные ее подопечными на всевозможных конкурсах и соревнованиях. Общались с юными дарованиями и трудными подростками, которых мам Валя надеялась образумить, ставя меня в пример. В общем, рассказывала она мне обо всех своих нынешних радостях и проблемах, всегда сопутствующих такой ответственной должности.
За полночь я вызвал такси и, собираясь уходить, грустно молчал, понимая, что следующая наша встреча будет не скоро, да и не был уверен вообще: будет ли, смотря на уставшую и больную на вид сильно сдавшую хозяйку интерната…
– Ты бы зашел к Ваньке, – вдруг как-то сокрушенно проговорила она. – Ты уже знаешь, что с ним случилось?
– Да, мы виделись! – не очень понимая, о чем она (но, наверное, про инвалидное кресло…), ответил я.
– Что значит: «виделись»?! Я не про тогда, я сейчас прошу тебя сходить к нему!
– Что значит: «сейчас»? Ночью, что ли? Зачем? Мы виделись днем, он стоял возле храма. Мы поговорили…
– Возле какого храма? Ванька?
Ее вскрик удивил меня.
– Ну, да! Он стоял на своей коляске с приятелем каким-то. Приятель меня узнал и позвал. Я подошел, мы поговорили.
– Родной ты мой! – произнесла мама Валя, прикрыв сморщенной ладошкой рот и присаживаясь на стул, в испуге смотря на меня. – Ваню убили полтора года назад.
«Мда уж! Кто-то из нас немножко ку-ку! – подумал я. – Может стресс, помноженный на старение? Деменция?»
Звонил таксист.
– Да-да, я понял! – ответил я ожидавшему меня таксисту и как бы Вале одновременно. – Обознался, значит. Зайду к нему, обязательно, – решив не дискутировать об этом среди ночи, отбрехался я и убежал, чмокнув старушку в макушку и предоставив ей самой разбираться со своими тараканами.
Возможно, стоило задержаться и уделить больше внимания этому вопросу, но дело в том, что и весь наш разговор был немного странным и я периодически думал: «Как они ее еще держат? И заговаривается частенько, и несет откровенную пургу…». Но молодая, сообразительная замдиректора, рулившая всем вокруг нас во время разговора, вселяла мысль, что, возможно, держат Валентину Петровну как заслуженного работника, а руководит всем в интернате молодуха.
На этой ноте мы и расстались, а через пару часов я уже мирно спал и смотрел свои, увы, пустые, ничего не значащие и не предвещающие сны.
Утром решив, что как-нибудь на днях надо будет снова выбраться к маме Вале и привезти к ней Ваньку, чтобы она удостоверилась, что он жив и здоров, занялся своими рутинными делами.
Еще какое-то время, исчисляемое в днях, я провел в праздности. На ум пришла идея средненького детективчика с убийствами и трупами на одной из лестничных площадок этого старого дома, наверняка хранившего миллион тайн и интрижек, скрываемых от соседей и родных. И я думаю, что если бы не последующие события, то и из истории древней старушенции, проживавшей в столичной квартирке самой известной улицы Москвы (если бы не подвернулось ничего более приличного), я бы выудил неплохой сюжетец для книги.
Наступила фаза поиска. Осмотревшись вокруг и не найдя ничего воодушевляющего, за что, соразмерно моим амбициям, могла бы зацепиться мысль, я пошел бродить по городу, надеясь ухватить за хвост замысел, а потом размотать его по полной в какие-нибудь 20 авторских листов.
Все навевало скуку. Рано наступившая осень прятала людей в коконы, и они не хотели делиться своими историями. Подсмотренное на лету не вдохновляло. В этот момент на глаза попалась чебуречная, о которой я слышал разные небылицы, поговаривали даже, что она неизменно стояла еще с советских времен. Голод и промозглость погоды заставили поддаться желанию свернуть с дороги в сторону чебуречной, и рука сама, не советуясь с мозгом, потянулась к ручке двери ? организму пора было подкрепиться.
Посетителей в этот утренний час было немного. Купив два чебурека и горячий чай, я устроился у окна. Несколько сомнительного вида мужиков за высоким столиком в углу бухтели что-то невнятное, а парочка грустных молодых ребят торопливо ела в полном молчании.
Не заметив в окружающем пространстве ничего примечательного, я погрузился в свои мысли, краем глаза поглядывая на улицу: в период поиска сюжета сознание всегда бывает начеку ? вдруг произойдет что-то, из чего разуму удастся создать писательское нечто.
Под конец моего завтрака двое мужиков пошли на выход, а третий, не совсем уверенный в правильности своих действий, направился ко мне.
? Разрешите? – спросил достаточно молодой человек весьма потрепанной внешности.
Я пожал плечами. В таких заведениях не принято отказывать, да и я был не в том положении, чтобы затворничать.
? Роман, ? представился мужик. – Вы не смотрите, что я так выгляжу, я из довольно приличной семьи и с высшим образованием, просто жизнь поистрепала, да и лет мне не так много, просто как-то надо встать с колен, – с паузами и медленно продолжал человек. – Мне бы денег хоть немного, просто у приятелей нет совсем ничего. Я бы и не попросил никогда, просто, понимаете, не ел дня два или больше…
Мужик замолчал, глядя в стол. Его «просто» немного подбешивало, хотелось отказать, но я знал, что на этапе поиска сюжета люди случайно не врываются в мою жизнь. Я начал язвительно и недружелюбно:
? А вы можете мне доказать, что вы из приличной семьи и что вас «просто поистрепала жизнь»? – сделав ударение на его «просто», ответил я.
? Да, конечно! – искренне удивился такому повороту Роман и даже немножко просветлел. – Поедемте ко мне домой, и вы сами во всем убедитесь! Только… можно мне все-таки что-нибудь съесть вначале…
? И выпить! – закончил я.
? Нет, что вы! Я совсем не пью. Не люблю. Не нравится, не вкусно, тошно!
– По утрам… – решил я уточнить.
– Нет. Совсем, – смутился, как маленький, взрослый мужик.
