Всеобщий хохот.
И лицо Криницына. Злое-злое.
Обритые проходят к массивной двери в саму баню и исчезают в клубах пара.
Доходит очередь и до меня.
– Ты откуда? – разглядывая мою шевелюру, спрашивает банщик. Мне достался второй, поджарый, широкоскулый, с внешностью степного волка.
– Москва, – осторожно отвечаю я.
– У вас мода там, что ли, такая? Как с Москвы, так хэви-метал на голове!
Вжик-вжик-вжик-вжик…
Никакая не баня, конечно, а длинная душевая, кранов пятнадцать.
Какие-то уступы и выступы, выложенные белым кафелем. Позже узнал уже, что это столы для стирки.
Груда свинцового цвета овальных тазиков с двумя ручками – шайки.
Серые бруски мыла. Склизлые ошметки мочалок.
Вода из кранов бьет – почти кипяток.
Из-за пара невидно ничего дальше протянутой руки.
Развлечение – голые и лысые, в облаках пара, не можем друг друга узнать.
Ко мне подходит какое-то чудище с шишковатым черепом:
– Ты, что ль?
Это же Вовка Чурюкин!
– По росту тебя узнал!
– А я по голосу тебя!
Надо будет глянуть на себя в зеркало. Или не стоит?
Выходим в предбанник веселые, распаренные.
Вещей наших уже нет.
Зуб сидит на скамейке и курит. Банщик – Степной волк – подметает пол. У его совка скапливается целая мохнатая гора.
Татуированного и прапорщика не видно.
Мы разбираем форму.
Поверх наших хэбэшек кем-то положены два зеленых пропеллера для петлиц и колючая красная звездочка на пилотку.
– А мои вещи?!
Криницын смотрит то на Зуба, то на Степного волка.
Зуб пожимает плечами.
Степной волк прекращает подметать и нехорошо улыбается:
– А уже домой отправили. Все чики-поки!
Криницын таращит глаза и озирается на нас:
– Мужики! Ну поддержите! Это ведь беспредел!
Зуб поднимается со скамейки и неторопливо выходит наружу.
– Пойдем. В подсобке твои вещи. Заберешь, – говорит Степной волк в полной тишине.
– Да не, я так… – Криницын заподозрил неладное. – В общем-то… Хотя нет. Идем! – лицо его искажается решительной злобой.
Банщик выходит.
Криницым мнется пару секунд, натягивает трусы-парашюты и следует за ним. На выходе, не оборачиваясь, он делает нам знак – Рот Фронт!
– Совсем ебанулся, – роняет Ситников.
Голубая майка, синие безразмерные трусы, хэбэшка, сероватые полотна портянок – все выдано новехонькое, со стойким складским запахом. Смутное ощущение знакомости происходящего. Не могу вспомнить, где об этом читал. Длинным выдается все маленькое и короткое, а коротышкам – наоборот, пошире и подлинней. У Гашека, в "Швейке", по-моему, так и было.
Влезаем в форму, на ходу меняясь с соседями, кому что лучше подходит.
Негромко переговариваемся. Все заинтригованы судьбой бунтовщика.
Открывается дверь.
Входит Зуб.
Ставит табурет перед нами. Снимает сапог.
– Сейчас будем учиться мотать портянки. Научитесь правильно – останетесь с ногами. Нет – пеняйте на себя. Показываю первый раз медленно и интересно…
Все напряженно наблюдают.
– Теперь повторяем за мной… Еще раз…
Зуб осматривает наши ноги.
– Что это за немцы под Москвой?.. Еще раз!.. Наматывать правильно!
Около меня Зуб удивленно крякает.
За неделю до призыва отец принес из ванной полотенце для рук и неплохо натаскал меня в премудростях портяночного дела.
Спасибо, батя.
Зуб выделяет мне полпредбанника. Приносит второй табурет.
– Показывай этим. А вы смотрите и всасывайте.
Я второй раз в центре внимания.
Невольно я начинаю копировать движения и интонации Зуба:
– Показываю еще раз. Ставим ногу вот так. Этот краешек оборачиваем вокруг ступни. Но так, чтобы…
В один момент все поворачивают головы в сторону двери.
Входит Криницын. С пустыми руками.
За ним входят Степной волк и татуированный.
Криницын молча поднимает с пола щетку и начинает сметать остатки волос в кучу. Татуированный протягивает ему сложенную газету:
– В бумагу все и на улицу, в бак у двери. Всосал?
Голова Криницына низко опущена. Когда он кивает, кажется, он щупает подбородком свою грудь.
Возвращаемся в казарму под утро уже почти.
Наши сумки лежат на месте, заметно отощавшие.
Сгущенку и консервный нож у меня забрали. Осталась мыльница и конверты. Ручки тоже куда-то делись.
Сержант Рыцк подводит нас к рядам коек. Они одноярусные, с бежевыми спинками. В каждом ряду их десять.
Койки составлены по две впритык. В проходах между ними – деревянные тумбочки. По тумбочке на две кровати.
К спинкам коек придвинуты массивные табуреты, вроде тех, на которых нас стригли в бане.
– Отбой! Спать! – Рыцк указывает на табуреты: – Форму сюда сложить! Завтра будем учиться делать это быстро и красиво.
– Товарищ сержант! Во сколько подъем? – Ситников уже под одеялом и крутит во все стороны башкой.
– Завтра – в восемь. А обычно, то есть всегда – шесть тридцать. Спать!
Рыцк вразвалку покидает спальное помещение и скрывается за одной из дверей в коридоре. Всего дверей четыре, не считая входной и двери в туалет. По две с каждой стороны. Что за ними, мы пока не знаем.
С коек неподалеку, где кто-то уже расположился до нас, поднимаются головы:
– Хлопцы, вы звидкиля?
– Москва, область. А вы?
– З Винныци, Ивано-Франкивьска…
Хохлы…
Не чурки, и то хорошо.
Первый подъем прошел по-домашнему.
Часам к семи почти все проснулись сами – солнце вовсю уже било в окна.
В восемь построились на этаже.
Хохлы показали нам, где стоять. Все из себя бывалые – третий день в части. А так, в общем-то, ребята неплохие.
Всего нас человек пятьдесят.
Рядом со знакомыми уже сержантами стоял еще один – маленький, кривоногий, смуглый и чернявый, младший сержант.
Рыцк провел перекличку. Представил нового сержанта. Дагестанец Гашимов. Джамал.
Получили от Гашимова узкие полоски белой ткани – подворотнички.
