Владимир Морж "Итальянская штукатурка"

Итальянская штукатурка
Владимир Морж

Прикованный к инвалидному креслу главный герой записывает свои мысли в рассказы, которые будут опубликованы автоматически после его смерти.

Владимир Морж

Итальянская штукатурка

1. Я умер в 01:13. Должен отсигналить кардиограф, включиться компьютер и начать компиляцию. В конце концов должен получиться один файл. Программа выстроит фрагменты в некотором указанном мною порядке, хотя и может кое-что переставить… Текст разместит на сайте на моей странице…

Мама об этом только потом об этом узнает.

Возможно, меня оживят… Есть вероятность… Хотя бы на какое-то время… А с другой стороны умер-то я уже давно…

2. Проснулся и уставился на стену. И она приготовила мне сегодня сюрприз: на обоях – ничего! Как ни пытался увидеть в бессистемном переплетении прямых и кривых линий, штрихов, пунктиров контур, силуэт, шарж, ну хоть что-нибудь конкретное – тщетно: беспорядочность, полная абстракция. Пришлось расслабиться, закрыть глаза и лежать бездумно.

Но продолжалось это недолго: солнце доползло до головы, уничтожило дремоту. Хотелось отвернуться, но я этого не делал. Просто позвал…

3. Иван Севастьянович сказал:

– Это точно?

– Да. Ничего не увидел.

– Это может означать, что ты перешёл в другое состояние. Или вообще ничего не означает, – его глаза за очками излучали весёлость.

– И сколько раз мне менять состояние? Сны были. Реальность была. Всё это я пытался реализовать…

– Да, это было для тебя самое главное: влиять на предсказанную реальность творчеством. Это и есть самореализация.

– Но ведь теперь источник пропал!

– Это временно! – Иван Севастьянович произнёс это слишком жизнерадостно. – При определённых усилиях ты сможешь снова влиять на свою реальность. Главное – не сдаваться. И внимательно воспринимать То, что увидишь на штукатурке. Временная «слепота» может означать приближение чего-то нового, будь к этому готов. И всё опять будет пучком! Не расстраивайся раньше времени…

4. Три дня ничего не происходило. Я глаза сломал, стараясь хоть что-то увидеть на стене. Стал хуже есть. Это заметила мама. Конечно, стала упрекать. Пришлось спрятаться в интернет: сказал, что работаю.

Если бы родился раньше, то не застал бы онлайн работу. Как такие, как я, раньше вообще жили?

Иван Севастьянович подсказал и дал несколько ссылок. Конечно, пару раз обманули. А потом я сам себе ещё нашёл. Например, Волка. И появилась прибавка к пенсии. Не так плотно сижу на шее мамы. Иногда везёт: получается больше, чем обычно у двоих нас.

А ещё записался на несколько анкеток-опросов. И интернет для меня получается бесплатным.

5. Решил отдохнуть, а когда открыл глаза, то новизна раскрылась мне системой овалов, вложенных один в другой. Ура!!! Солнце ярко освещало это «сооружение». А рядом – круглое жёлтое пятно. Ура? И от этой картинки веяло чем-то навсегда потерянном… В общем, всё опять налаживалось. Просто старое нужно переложить в дальний ящик.

6. Я объехал белую громаду стадиона, поставил машину на стоянке. Поставил хитро, чтоб быстро выехать из массы авто после матча. Вышел, осмотрелся. Стадион закрыл собой город. Собственно пойма осталась только на востоке: там виднелись верхушками «коралловых островов» кучки деревьев; чёрными при закате. Юг – зубчатый горизонт города-спутника. Чуть западнее, значительно выше солнца – бледная Луна. Запад – транспортная развязка, по которой течёт разноцветный поток; над ней – солнце, которое, опускаясь, намеревается запутаться в петлях путепроводов.

Матч будет ночью. Я приехал пораньше, как просила племяшка Настя. Она ждала какую-то лотерею, которую проводят до начала и в которой она обязательно выиграет смартфон.

Пикнул ключом, проверил запор. Пошёл к стадиону. У меня было место на северной трибуне, а стоянка, которую я выбрал специально, – с юга. Стадион пришлось обходить: на арену пускали только через вход на трибуну, указанную в билете.

Давно не гулял по пойме. Теперь приходится «наслаждаться» тем, что от неё осталось. А помню, как тут среди деревьев бегали зайцы. Теперь – асфальт, бетон, поребрики, заборы, газоны…

Кое-где по двое-трое бродили волонтёры. Болельщиков ещё не было. Молодые девчонки и ребята натянули на руки огромные жёлтые поролоновые ладошки. В эти ладошки нужно хлопнуть. И я хлопал. Весело, конечно. Фотографировал их, делал с ними селфи.

Шёл в своё удовольствие. Мимо оград, мимо пустых VIP-стоянок со скучающими охранниками у шлагбаумов, переходил пока безмашинные дороги. И вот, обогнув стадион, увидел город, который уступами возвышался над деревьями набережной.

После турникета и металлоискателя был дополнительно общупан со всех сторон, выбросил початую трёхсотграммовую бутылочку с водой (проносить такие вещи с собой категорически запрещается) и оказался у высокой и широкой лестницы, ведущей к наклонённой ко мне стене арены. Поднялся, ещё раз полюбовался открывшимся летним видом города.

В подтрибунном высоком пространстве было пусто, если не считать продавцов за лотками с водой и снедью. Делать тут было решительно нечего: купил трёхсотграммовую бутылочку воды, которая стоила тут в десять раз дороже, чем в городе. Получил сдачи, повернулся спиной к лотку и пошёл на звук гудящих трибун. Это было странно. Не рано ли беснуются фанаты?

Через высокий проём увидел противоположный край арены, прошёл вперёд и внезапно оказался на трибуне.

Стадион был пуст.

Шумело табло, где транслировался какой-то матч.

Билет у меня – на нижний ярус. Я оглядел свою трибуну, прикинул, где этот одиннадцатый ряд. Увидел единственного болельщика. Женщину. Совсем не похожую на мою племянницу Настю, которая и вытащила меня на этот матч. С ней никто не хотел идти на стадион (она ярая болельщица, член клуба фанатов), никто не верил в лотерейный выигрыш, а возвращаться надо было ночью, что страшно и опасно. Она уговорила меня, я её и подвезу до подъезда.

Ну что ж, Настя, наверное, придёт позже. И вообще это было безумием: являться на стадион за два часа до начала. Кое-где на лестницах и в проходах статуями отчаяния стояли волонтёры в разноцветных безрукавках, терпеливо дожидаясь болельщиков и их идиотских вопросов.

Стадион пока не содержал того, ради чего построен: болельщиков. Ну, если не считать ту женщину, что одиноко сидела внизу. И мне стало не так обидно: не один я буду торчать среди синих кресел.

Я спускался по лестничке, постепенно понимая, что та женщина сидит именно на одиннадцатом ряду. Я уже шёл по проходу между рядами, когда женщина повернула голову и я увидел её лицо.

Это была Евдокия.

Я не споткнулся, не потерял равновесия, но чуть замешкался и тут же двинулся дальше. Подошёл. Наши места оказались рядом.

Она вопросительно смотрела на меня, ничего не понимая. Но довольно быстро нашла ответ на загадку, что отразилось в её глазах:

– Настя?

Я кивнул.

– Присаживайся.

Табло взрывалось гулом, постоянно что-то бормотал комментатор, а мы молчали. Обсуждать уловки Насти, которая пыталась нас помирить, не хотелось. А говорить нам в общем-то было не о чем. Не о футболе же! И молчание стало угнетающим.

– Как ты? – не нашёл ничего более подходящего я.

Она посмотрела на меня:

– Плохо. Но уже легче. Зато Настя решила растянуть это удовольствие…

– Маленькая она ещё. И когда же она явится?

Дося тщательно разглядывала пустое зелёное поле:

– Она не придёт. У неё было только два билета.

– Лучше бы в театр…

– Она хитрее, чем ты думаешь. Ты бы поверил, что она купила билеты в театр?

Вопрос был риторическим, и я промолчал.

Табло продолжало создавать иллюзию абсолютной полноты абсолютно пустой арены. Поле начали поливать: огромные струи воды в несколько рядов фонтанами поднялись над зеленью травы. И сразу потянуло холодом.

Я снял ветровку и накинул Досе на плечи.

– Спасибо…

Начали включать освещение: постепенно, ряд ламп за рядом, пока всё поле не залило не только водой, но ярким слепящим светом. Как этот свет не мешает футболистам?

И вот на трибунах начал вяло собираться народ, рассаживаться редкими островками в этой огромной чаше.

Евдокия внезапно положила голову мне на плечо. Чувство нежности охватило меня, но я не решился её обнять.

Потом она резко встала, скинула ветровку.

– Жаль… Как жаль… – сказала она и я увидел слёзы у неё на глазах. Она ссутулилась, и пошла, удаляясь от меня, к лестнице, медленно поднялась по ней, пока не пропала в арке выхода и там пропала.

Мы давно пропали друг для друга.

Она не обернулась: незачем…

Фонтаны иссякли, патрубки окунулись в мокрую траву и исчезли. Я опять почувствовал холод и надел ветровку. Она сохранила ещё тепло и запах Доси.

Над стадионом желтела еле видная среди ослепительного света софитов полная луна. Через десять минут она скрылась за краем трибуны. Ушла, как Дося.

Позвонил Насте. Она что-то щебетала и «дико извинялась», что не смогла прийти на матч, что в следующий раз.., что обязательно.., что всё равно будет интересно и без неё…

Настроения смотреть футбол уже не было. Делать мне тут теперь нечего.

7. Прорвало! Сегодня на штукатурке увидел трапецию. Долго разглядывал, пока не понял, что это – перевёрнутый стакан. Вспомнил разговор с Иваном Севастьяновичем.

Я тогда решился узнать то, чего мне наш добрейший врач никогда мне не сообщит. Сначала я просто намекнул. Он пропустил слова мимо ушей, продолжая меня вертеть и диагностировать. Я выразился точнее.

– В какой-то степени это зависит от тебя, твоего настроения. Если сдашься, то будет очень плохо.

– Иван Севастьянович, вы только не кривите душой. Есть объективные причины смерти. Например, каким бы старик ни был деятельным оптимистом, он всё равно умрёт, рано или поздно.

– Ключевое в твоей реплике: «рано или поздно»!

– Так ведь и пытаюсь узнать: «рано или поздно», вам ведь прекрасно известно, что сдаваться я не намерен.

– Я вспомнил вопрос о стакане, который для пессимистов наполовину пуст, а для оптимистов – наполовину полон…

– Значит, всё зависит от того, с какой точки зрения я посмотрю? И от этого станет ясно, долго ли я проживу? Вам не кажется эта сентенция притянутой за уши?

Иван Севастьянович даже не обиделся. Просто прекратил, наконец, меня дёргать, уложил и укрыл пледом. Это в принципе было сигналом, что он скоро уйдёт.

– Я боюсь, что если объявлю тебе о проценте жизненной силы, которой ты располагаешь, то потом буду очень сожалеть, что это сказал.

– Может быть. Но опираетесь вы в умозаключениях на идиому со стаканом, которая глупа сама по себе.

– Да? Любопытно.