Кирилл Берендеев "Опасная профессия"

– Молодой человек, я же сказала вам, вещь продана, встаньте.

Я оглянулся и поднялся. Владелица с укоризной разглядывала мой вид, оценивая и находя его стоимость незначительной. Я хмыкнул про себя. А вот Вита в этом находила даже определенную прелесть, говоря, что приведет меня в надлежащий вид… выходит, пусть и таким образом, но говорила мне о деньгах наследства? Или это она о том, что зарабатывала сама? Я вздрогнул, но не отошел далеко. Мелкий хищник… дешевый человечек… банальное, заурядное ничтожество. Сколько бессознательной злобы в подобных эпитетах. Если б знали, насколько они не правы. Если б могли.

А моя незначительная стоимость…, кто только ее ни поминал. Как только ни склонял. И как же мне всегда хотелось переубедить доказывающих, доказать, что я стою хоть на алтын, но больше.

Даже Вита, она, стоило мне завести разговор в это русло, немедля включала свою шутковальную машину. Начинала прибедняться, принижать себя, не понимая, почему делает мне больно. Что стоит за моим детдомовским стремлением доказать значимость.

Только чем им докажешь, как убедишь? Я полжизни провел в тщетных попытках уверить знакомых ли, начальство, друзей, вернее, тех товарищей, что считал таковыми. Были б родные, ближе, чем тетка, не желающая иметь со мной дела, убеждал и их. Наверное, хорошо, что нет.

Стаса не имела смысла уговаривать, у него суждения на всех устоявшиеся, не переспоришь, – да я и не пытался, ни к чему. Виту…, с ней все и всегда оказывалось непросто. Я не понимал, сиротской душой своей, как можно так не считаться с мнением других, мнивших себя важными персонами, не подпадать под их влияние, полагать себя кем заблагорассудится. Видел, насколько сам не вписываюсь в общество Виты, но полагал: это от того, насколько я важен для нее, как необходим. Почти так же, как она для меня.

В итоге, сорвался. Не выдержал, не мог вытерпеть, да что там, просто понять, почему, как так, зачем. Остался при своих и все потерял.

– Молодой человек…

– Извините, – наплевать на этих людей так и не сумел. Но вот доказать… пожалуй. – Но кое-что здесь принадлежит мне. Забыл забрать восемь лет назад, сделаю это сейчас.

– А вы кто такой, собственно?

– Гарик? – брат, наконец, соизволил снизойти. Поджал губы и повторил: – Игорь? Что ты здесь забыл? Я думал, пропал в тумане навсегда.

Сам так предполагал, да только судьба выкрутила жизненную загогулину вон как хитро.

– Пропал бы, да только. Позвольте, – я наклонился к валику. Диван достался Вите от бабушки, умершей за несколько дет до нашего знакомства, когда девушка еще училась в институте. О всех секретах его устройства знал теперь только я. Больше некому. Вита и та забывала частенько, а вот я… странно, что до конца предполагал: буду спать на нем, пока не переберемся в свою квартиру, подальше и от Стаса, и от всех прочих. Может даже и не в Спасопрокопьевске. Да, я тоже положил глаз на сто тысяч, а кто не клал? Разве только брат, которому они, усмешка судьбы, и достались.

Я отнял валик с места, вжикнул спрятанной молнией. Темно-красный цвет, резко контрастирующий с голубой обивкой, бросился в глаза. Ничего не тронуто, никто не догадался.

Раздвинул шелковые бока, вытащил рубашку, ту самую, в которой пришел в последний раз к Вите. Бело-голубую с темным пятном на груди. Как в такой показаться на людях, да еще после той ссоры? Как такую замыть дома, если глаза и уши квартирной хозяйки не перестают наблюдать?

– Вот это, – я поднял рубашку, показал брату, матери, соседям. Спорящие разом замолкли. Забавно, хоть на какой-то миг завладел их вниманием, стал человеком, к которому прислушиваются, не стремясь перебить и уйти. Слишком многие это делали, слишком часто. А я все равно пытался доказать им, да что там, пытаюсь и сейчас. Иначе зачем?

Вита кинула мне СМС: «Больше не звони, уезжаю». Меня холодный пот продрал, сразу подумалось, к Марату, больше некуда. Про дачу даже не вспомнил. Бросив все, кинулся к ней. Помню, квартирная хозяйка, сдававшая угол в трехкомнатных апартаментах, увлеклась очередной серией из жизни лейтенанта полиции Коломбо, даже не услышала, как я покинул дом.

Прибыв на Осеннюю, принялся стучать, боясь, что опоздал. Нет, Вита только начала собираться, сумка на колесиках стояла пустой, на кровати валялись костюмы и платья. Казалось, я получил лишнее подтверждение своему извечному страху – девушка переезжает к Марату.

Видеть меня она не хотела, попыталась выставить, безуспешно. Прошла в комнату, где устало слушала обвинения. Наконец, спросила, закончил ли я. Почему-то в ответ спросил, дома ли Стас, можно подумать, хоть кто-то из семьи Чернецких остался бы равнодушен к нашей сваре: до этого момента, буде кто оказывался в комнатах – немедля выходил, выяснять, что мы тут опять устроили. Как выходили всегда, стоило мне появиться на пороге. Мы с Витой уходили из дома, чтоб побыть наедине. После необходимости в этом оказывалось все меньше, а в последний раз мне уже захотелось, чтоб Стас оказался выходным..

Но в тот день комнаты пустовали, Вита догуливала отпуск, остальные работали. Я снова заговорил о Марате, неожиданно, ее будто прорвало. Заругавшись, ровно хабалка, она высыпала на меня ворох накопленных за два года обвинений, она поносила все то, что прежде холила и лелеяла, она перевернула меня вверх дном, она…

Выдержать подобное я оказался не в силах. На столе, где вперемешку лежало разбросанное белье и верхняя одежда, оказались ножницы, не знаю, что на меня нашло, но только спорить сил не осталось. Я схватил их, зачем-то заткнул рот Вите и, когда она меня куснула, с силой ударил в грудь.

Я оглядел затихшую толпу, посмотрел на Стаса. Тот молчал, почему-то отведя взор, впервые за все время нашего знакомства. Глянул на мать, но та все так же отстраненно смотрела в мою сторону, если и слышала, что я делал, не придала значения. Она привыкла во всем полагаться на старшего сына, сейчас и подавно уступила ему во всем.

Кровь со странным шипением вырвалась и раны, я отшатнулся, но огромное пятно уже растекалось по груди и животу. Вита тихо сползла на пол, схватившись одной рукой за ножницы, я бездумно смотрел на нее. Не помню, сколько времени. Казалось, вечность.

Я расправил рубашку и осторожно свернул ее, заниматься хозяйством мне приходилось постоянно, девушкам это нравилось, хотя Вита и тут находила повод к усмешке, впрочем, незлобивой.

Полицейский подошел поближе, ему не понравилось молчание толпы. Странно, но в тот момент, восемь лет назад, мимо дома на Осенней проехала патрульная машина. Мне показалось это неким знаком, но каким именно, я не понимал. Однако, этот величественный проезд заставил меня шевелиться, какое-то время простояв беспомощно над телом, я обнаружил в себе новый заряд энергии. И еще, вдруг осознал, что ничего не чувствую к погибшей. Только одно стукалось в мозгу: надо уходить, надо убрать все следы.

Я стал спешно вешать одежду обратно на плечики, убрал чемодан на место в шкаф. Хотел стереть СМС, но вовремя сообразил – сообщение могут спокойно отследить и так, отправив заявку оператору, стало быть, действие бесполезно. Прошелся по комнате, потом подумал, почему-то, мол, натопчу, остановился. Взгляд упал на записку, спешно схватил, прочел. Потом перечитал, когда голова стала соображать более-менее осмысленно. Все дергала мысль, вот опять подумал на Марата, но после прочтения, осознал, что Вита устала от нас обоих. Как же жестоко поступила судьба, – думалось тогда. Именно судьба, не я.

Вчитывался, холодея, трясущимися руками держа лист, вглядывался в знакомый почерк. Мы оба достали Виту, ей требовался покой, тишина и уединение. Брата она тоже не желала видеть, хоть этим я утешил себя. А после пришло озарение – я отрезал верхнюю часть письма, где Вита сообщала, куда едет, и оставил так – получалось, будто она отправляется в вечность.

Странно, что мысль об этом прошла незамеченной, да в тот момент я не чувствовал ничего, думал лишь как уйти, вернуться, скрыть следы. Больше ничего не пробиралось в мозг, даже вид лежавшей возлюбленной не тревожил. И это пугало, холодное стремление, но и заводило в той же мере. Я не понимал, что со мной происходит, что-то непостижимое, и неудивительно, всегда считал себя человеком порядочным, без холодного расчета, а тут выяснилось прямо противоположное. Видимо, такой же, как и все те, кого ненавидел. Это страшило, и отчасти, успокаивало, подсознательно я понимал: просто так от самого себя не уйти, и это сознание потом пришло восьмилетней местью за случившееся.

Уж не его ли я сейчас бегу, жаждая иного отмщения?

Я начал говорить, сам себя не слыша, тишина пугала, звенящая, ледяная тишина, казалось, ничего не способно так умертвить мир окрест, как мой голос, внезапно возвысившийся над домом на Осенней улице. Я говорил не спеша, удивительно спокойно, сам себя не слыша, говорил, а разум в этот момент бездействовал, казалось, он затаился, ожидая все эти годы требуемого – взамен каждодневной муки жестокого, глупого, как и все и всегда, расставания.

Я хотел покинуть дом, но в последний момент спохватился. Пятно на груди, вот ведь, умудрился забыть про самую важную улику. Оглядевшись, подошел к шкафу, зная пристрастие Виты к батникам и поло, резко раскрыл створки. Да, на одной из полок нашлась модель, вполне годившаяся и для молодого человека. Переоделся, снова закружив по комнате. Увидел пятно на салфетке журнального столика, сорвал и ее, схватив в охапку. Нет, уносить нельзя, заметят. Домой и подавно, хозяйка не поймет, что за пакет я притащил с собой, почему надо отстирывать. Вся моя жизнь, и так не шибко интимная, окажется под присмотром.

От этой мысли пальцы похолодели. Но и мозг заработал, я вдруг вспомнил о диване. Откинул валик в сторону, внутри, под мягким наполнителем, за фанерным листом, скрученным полукругом, находилось тайное отделение для постельного белья или одежды, чтоб удобнее убирать и не думать, куда сунуть. Позабытый расчет столетней давности, сейчас он сыграл мне на руку. Не думая ни секунды, я запихал все внутрь, застегнул молнию. И торопливо вышел из дому. Оглянулся, убедившись, что поблизости никого. Это тогда на доме не имелось камер, не то, как сейчас, Стас понатыкал их на каждом углу. Вернулся в свой угол. Соседка за все это время не отвлеклась от просмотра «Коломбо», серия как раз заканчивалась. Я даже не поверил своему счастью. Вот оно, лучшее алиби: по ее словам, произнесенным и повторенным многажды в полиции, она не сомневалась, что я сидел дома. Порой мне казалось, хозяйка могла и колебаться в своих словах, но говорить вслух уже не могла, чтоб не потерять уверенность окружающих в своей всегдашней правоте. Чтоб не опозориться, вот еще важно. Все в окружающем меня мире то и дело говорили об этом, как о фундаментальном понятии общества, в котором существовали. Позор считался самым страшным грехом, куда там прелюбодеяние или гордыня или что еще считается чудовищным с точки зрения христианских схоластов?

Меня всегда волновало другое, помимо попыток вписаться в общество. Страх, что общающиеся нисходят до меня. Вдруг так нисходит Вита. Верно, потому я мучил и ее, и себя, что боялся подобного. Вдруг она вдруг всего лишь спускается с пьедестала, чтоб дать понять оборвышу… дальше мозги надсадно прокручивались, скрежеща шестеренками, мысль терялась. Возникал Марат, еще страх, парой ходивший с прежним, вдруг именно к нему Вита испытывает подлинные чувства, старательно маскируя их со мной, а то, что происходило у нас, не более, чем занятный анекдот, рано или поздно долженствующий прекратиться так же, как и начался. Пустыми словами и обещаниями в лебединой верности.

Может, потому мы и не сошлись, как обещали. Я боялся, и мнения, и самого отношения Виты. А она – моих страхов, сомнений, тревог. Устала от них. Вышло, что показания соседки вытащили, в итоге, меня из кутузки, помогли избегнуть одного наказания, чтоб взамен выдать другое. И теперь я стремился избавиться от восьмилетней муки, вернуть взамен ту, изначально обещанную правосудием. Я вроде бы должен был его получить, и мнение общества не суть важно. Хотя, вышло, что оно, презиравшее меня, не вынесло окончательного приговора, я оказался подозреваемым в доведении до самоубийства.

Патрульный кому-то позвонил, разговор вышел коротким, несколько слов. Возможно, вызвал подкрепление. Я усмехнулся про себя, тоже неплохо. Прежде меня предлагали брать разве, что участковым. А сейчас – внимают. В кои-то веки, я стал интересен. С преступниками всегда так, сколь бы мелочен и ничтожен он ни оказался, если не прелюбодей или детоубийца, конечно, то от него веет ореолом таинственной опасности, флером непредсказуемости, непонятости. Он изгой, но такой, к которому интересно приглядеться. Он другой, но, если вдуматься, тот, с кого, порой, хочется брать дурной пример, тот самый, заразительный. Я вдруг стал среди таких, я говорил про Виту, излагал свою версию событий. Толпа притихла, но непривычно – сейчас меня окутывали не волны презрения, а прилив понимания. А когда я заговорил о том, сколько раз пытался проникнуть в дом, чтоб выкрасть из дивана улики: рубашку и салфетку – в толпе понимающе загудели. Зрители будто слушали ваганта древности, живописавшего историю славного разбойника, и неважно, что таковым являлся сам глашатай. Когда же появилась полиция, и меня потащили к патрульной машине, сковав наручниками руки, не за спиной, как предполагалось, а перед собой, – толпа, не дослушав до конца, возмущенно загудела. Она, может и подсознательно, но вдруг оказалась на моей стороне. Я улыбнулся невольно. Вдруг подумалось, что заслуженное и давно ожидаемое наказание, окажется много легче. Поймал себя на мысли, что самого главного, за что я нес прежнюю кару, от которого всеми силами ныне пытался избавиться, в прежнем моем наказании не имелось. Я все так же не считал себя виновным в гибели Виты. Вся прочая же вина странным образом сочеталась с народной молвой и соглашаясь с ней, приписывала мне, убийце, ложное ощущение вины за доведение до суицида, до гибели от ее рук, ее, не моих. Я будто до сих пор не мог поверить в совершенное. Будто только процесс сможет убедить меня в содеянном.

Теперь я заслужил признательность. Пусть моя исповедь вызвала новые споры, но лишь о мере моей и Виты ответственности за случившееся, главного она не касалась. Парадоксальным образом этим признанием я оказался вхож в общество. А большего и не требовалось.

Детонатор

Черт меня дернул зайти в то кафе. Потянул цепкой лапой, потащил за собой, вляпал в историю, от которой до сих пор внутри комок холода. Хотя не зайди я туда, наверное, было б хуже. Не только мне, всем.

Я возвращался с допроса свидетельницы по делу убитого вчера антиквара Первитина, милая бабулька больше толковала о жизни, чем о том, что увидела в окно. За час разговора дело так и не продвинула. Да, видела кого-то, смутно, надеть очки не успела, вроде бы одного из тех гавриков, фото которых я показывал. В итоге мне пришлось ретироваться несолоно хлебавши; я двинулся вниз по улице, рассчитывая немного передохнуть, прежде чем отправляться в отдел. Вот тут и появился черт. Заманил в кафе, многолюдное, да и время раннее для перекуса, всего-то полдень. Мог бы потерпеть. Но поддался, зашел.

Народу в кафе набилось человек двадцать, все места заняты, кроме двух – у клозета, ну кто туда сядет, и возле мужчины в темном блейзере, в очечках с козлиной бороденкой как у Троцкого, с тонкими нервными пальцами. Я вперился в него взглядом и похолодел. Пятаков. Быть этого не может. Захотелось ущипнуть себя, настолько его появление казалось немыслимым.

Хотя да, он и сам по себе личность невероятная. Известный бомбист, устроивший и в нашем городе, и в других, включая обе столицы, немало терактов, Пятаков лепил взрывчатку буквально на ходу, кажется, он всюду с собой таскал пластид и детонаторы. А потому взрывы гремели то в торговом центре, на перекрестке, возле мэрии, то в одном городе, то в другом. Его несколько раз брали в кольцо, кажется, блокировали наверняка, но всякий раз ему удавалось каким-то мистическим образом ускользать. Последний раз он убил двоих моих товарищей, Кольку и Серегу, как раз и занимавшихся – на подхвате у ФСБ – неуловимым взрывателем. Пятакова и прозвали Детонатор, уж больно хорошим, неподражаемым специалистом являлся в этом черном деле. Второго такого сыщи.

Я вздрогнул, увидев невыносимо знакомое лицо. Куснул губы, но тут же перевел взгляд на хозяйку кафе, заказал двойной эспрессо и сэндвич с индейкой посочнее. Пока тот подогревался в микроволновке, отправил сообщение Игнатову, возглавлявшему следственную бригаду городской прокуратуры. Тот ответил незамедлительно – одним только вопросительным знаком. Я потребовал вывести народ из кафе, а сам, получив заказ, с подносом направился к бомбисту.

Кажется, тот ждал кого-то. Устроился в самом углу, с улицы и не видно, разве что из дома напротив, да и то не с первого этажа. На свободном месте лежала сумка, дорого же я дал, чтоб узнать ее содержимое.

Внутренне вздохнул и выдохнул, подходя. Пальцы тряслись, но кажется, сумел собраться у столика. Выдавил улыбку, или ее подобие. Кивнул на сумку.

– Не занято? А то и податься некуда.

Пятаков впервые глянул на меня, глазки оценивающе пробежались сверху вниз и впились в поднос. Он кивнул.

– Пока нет. Садитесь.

– Ждете кого?

– Садитесь, садитесь. Видимо, уже не жду.

Номер Игнатова я включил, едва только получил заказ. Надеюсь, начальник слышит каждое слово. Повесил наушник на левое ухо. Он хоть и черный, но заметный.

Детонатор увидел. Но почему-то не подал виду.

– Что слушаете? – спросил только, когда я угнездился на скрипнувшем деревянном стуле. Невольно улыбнулся, у него самого в ухе торчал такой же аппарат. Пятаков плохо слышит или сейчас с кем-то связывается? Если сказал, что не ждет, да, наверное. Надо дать понять Игнатову, чтоб отследил сигнал, ну хотя бы попытался вычленить. Сейчас всем посетителям пойдут эсэмэски с разного рода предложениями, суть которых останется одной – немедля покинуть кафе. Как бы только бомбисту не получить такую.

– «Скорпионс», старую добрую классику рока. Вы как к ней? – ответил я, разглядывая его персону. Пятакова в лицо никто не видел, вернее, те, кто умудрялись это сделать, покоились с миром. Как и мои товарищи, пытавшиеся его задержать, мир их праху. Не знаю, я ли на очереди или пронесет. Жутковато, конечно, вот так размышлять, но сколько его пытались изловить, только мы два года, а до того? Лет пять, как минимум. И никто не знает, ни откуда он взялся, ни кто он, ни чем занимался прежде. Чистый лист. Даже фамилия его и та досталась нам во время налета на съемную квартиру, где он проживал и откуда минут за пять до нашего визита, как назло, ушел. Будто почувствовал или предупредил кто. Ведь неизвестно и это – один ли работает и как достает бесконечные брикеты пластида и детонаторы. Покупает через даркнет или с кем-то сговаривается, всякий раз с новым.

Там, на съемной квартире нашли его паспорт гражданина Белоруссии и фото некоего Пятакова Ильи Львовича – средних лет мужчины с черной, как смоль, густой шевелюрой и аккуратными бачками, прикрывающими уши. Сейчас передо мной сидит лысеющий фанат Троцкого, имеющий каштановые волосы и седеющую бородку. Не очень похож, но ошибиться я не мог. Он. Слишком долго разглядывал паспорт Детонатора, слишком внимательно изучал, чтоб ошибиться.

– Вполне. Сам иногда прислушиваюсь, – Пятаков усмехнулся тонкой улыбкой уверенного в себе человека. – Не сейчас, правда, – заметил, что я увидел его наушник. – Но временами. Мне больше, что потяжелее нравится «Металлика» или «Экцепт».

– А «Раммштайн»?

– Почему нет, у них отличный новый диск. Слышали?

Разговорил. Уже хорошо. Игнатов прорезался в ухе, сообщил, что сообщения начали расходиться по посетителям кафе. Мне не видно, конечно, как завсегдатаи уходят, но как звонил колокольчик над дверью, я слышал.

Пятаков внимания на это не обращал, сосредоточился на своей чашке недопитого латте. Помешивал соломинкой, высматривая что-то, потом перевел взгляд на меня, спросив о немецкой группе. Я немедля согласился, особо отметив видеоклип «Дойчлянд». Он кивнул, столько смыслов, все и не разгадаешь. Можно по кадрам разглядывать.

– Некоторые так и делали, – тут же заметил я. – В комментариях куча версий. Читали, наверное.

– Предпочитаю сам ребусы разгадывать. А тут такой заманчивый.

Он снова улыбнулся, ехидно, что ли. Будто понял, кто перед ним. Я похолодел.

Пятаков убивал, тщательно готовясь, но временами проявляя изящество и мастерство профессионала, иногда в ситуации, в которой, кажется, вовсе невозможно приметить не то, что взрывчатку, но даже холодное оружие. И убивал очень аккуратно, стараясь, чтоб окружающие не пострадали. Было это его пунктиком или просто шиком мастера, трудно сказать. Заммэра Спасопрокопьевска он так и убил: к машине на перекрестке, подъехал неприметный мотоцикл, байкеры, кто на них сейчас внимания обращает. Шлепнул по крыше и тут же рванул дальше. А через пару секунд бронированную машину просквозил взрыв термитной бомбы. От Дементьева только прах остался, а вот водитель вышел из больницы через две недели. И до сих пор неясно, Детонатор ли это был, или кто другой на его предложение откликнулся. Мне всегда казалось, он действует в одиночку, никому не доверяя. Может, и в тот раз. Тем более, Дементьев человек пуганый, на него уже трижды криминал совершал покушения, пытались взорвать на даче, на работе, обстреляв по пути авто. Он вооружился до зубов, нанял тьму телохранителей – и что те могли сделать, сидя в соседней машине и беспомощно глядя на происходящее?

Наверное, все проделал сам Детонатор. К этому склонялись и многие в управлении. Не верилось, что он вдруг создал преступную сеть, может хотелось так думать, но в нем мало кто, разве что в отделе ФСБ, занимавшемся поиском Пятакова, находили эдакого профессора Мориарти. В прокуратуре считали одиночкой, да и граждане соглашались с ними, всеми силами желая скорейшей смерти Детонатора и избавления города от его зловещей фигуры.

– Вы правы, – согласился я. – Начинается вполне понятно, с Арминия, а вот заканчивается…. А вы как думаете, космический корабль, улетающий прочь от Земли, на что намекает?

«Не то трындишь, – влез Игнатов в мою голову, – ближе к телу».

– Скорее всего, на мечту убраться от ужасов этой планеты, куда подальше. Вот скажите, разве у вас не возникало такой мыслишки?

Я пожал плечами. Каюсь, возникала. Да и у кого ее не было?

– Вот именно, – кивнул он. – Вечная надежда обрести покой и счастье за семью морями. Наверное, викинги рванули от своих родичей в Америку не просто так.

– Согласен. Сам перебрался из Тамбова в Спасопрокопьевск в поисках лучшей доли, – и сделал долгую паузу, надеясь на продолжение разговора.

«Молоток, выкрутился. Мои уже оцепили кафе, предупредили хозяйку заведения. Как ты можешь не видеть, половина посетителей выведена. Давай, говори еще».

Пятаков откуда-то узнавал все особенности своих жертв. Жаль, мы с самого начала не обратили на это внимания, вообще на все особенности и закономерности его деятельности. Ну да, одного авторитета взорвали в машине, другого на даче, мало ли какие там разборки, они то прекращались, то снова начинались еще с самого конца восьмидесятых, в следственном комитете к подобному давно привыкли. Пока не убили Самсонова, депутата заксобрания города. Он перешел дорогу Хомяку, подмявшему под себя авторынки Спасопрокопьевска и области, наши сперва решили, что это месть его у?рок, но после, когда эксперты вынесли вердикт…. Да, получилась та еще историйка.

– Вот как, – задумчиво произнес Детонатор, почти положив голову на плече, будто прислушивался к наушнику. Он что же, все это время еще и музыку слушает? Однако, нервы у него просто титановые. Хотя чему я удивляюсь… – А я абориген, из города почти не выбирался, так, по работе разве что.

– Я поколесил немало, пока тут не осел.

– Женщина? – Пятаков улыбнулся одними губами. Я кивнул. – Да, мог бы сразу догадаться, у вас на пальце кольцо. До сих пор вместе?

– Да, две дочки. А вы как?

– Тоже женат, есть сын, от первого брака. Правда, он уехал в первопрестольную, устроился там, говорит, хорошо. Последнее время совершенно не звонит. Я уж молчу, что до родного дома и вовсе последний год не добирается.

– Дети они такие. Боюсь, у нас будет то же самое.

«Спроси про дом, кажется, он не брешет».

– А вы в Москву ни разу не выбирались?

Он покачал головой.

– Не приходилось. А вы?

– Да, несколько раз. Красота и привлекательность столицы сильно преувеличены, после того как там почти весь центр посносили и заменили каким-то кичливым новоделом.

«Не отвлекайся».

– Не знаю, сейчас, наверное, еще хуже.

– У нас вроде тоже смотреть нечего. Палаты Вяземских, дом Репнина и все. Думаю, вы зря на столицу наезжаете, – снова улыбнулся Детонатор. Я пожал плечами.

– Возможно. Тем более, из нашей квартиры вид на реку красивый.

– У нас на ТЭЦ, – хмыкнул Пятаков.

– Это в районе Пятистенок? – он кивнул, Игнатов снова меня похвалил, хотя с некоторой натугой, и я согласился. Возможно, просто врет. Уж больно хорошо рассказывает. Но, если предположить, что свидетели, с ним общавшиеся, стопроцентно не выживают….. Я поежился.

«Вывели почти всех, я заслал Звонарева, Спицыну и Родионова тебе в помощь. Мало ли что, уж больно складно звонит».

Обернуться и осмотреть помещение, к которому сидел спиной, я не мог, посему приходилось мысленно порадоваться за расторопность наших оперативников, вытаскивавших людей из кафе так быстро и без эксцессов. Я глянул на часы, около часа, время перерыва сейчас заканчивается. Наверное, часть посетителей поддалась общему инстинкту и покинула забегаловку из солидарности. Интересно, что же придумали наши, чтоб вытащить остальных? Надо потом расспросить.

Я тут же вспомнил о Пятакове и невольно куснул губу. Бомбист просто так вряд ли сидит у всех на виду. Тем более позволил мне трындеть с собой. Мой мгновенный испуг после нового вопроса Пятакова, вряд ли ускользнул от его пристального взора. Я поежился, стараясь скрыть это пожатием плеч.

– Девочкам уже пятнадцать, вовсю считают себя взрослыми, ну и ведут себя соответственно. Танцы, мальчишки, музыка до утра. Сами знаете.

Пятаков рассеянно кивнул.

– Наверное, нет. Мой всегда был ботаником, с детства грыз гранит науки. Вот и сейчас устроился технологом на какое-то предприятие, и как в воду канул. Не хочет домой ни в какую, – он долго глядел на меня, пауза неожиданно растянулась, уж больно резко Пятаков прервался, я никак не мог подыскать нужных слов.

«Не спи, может он не врет насчет района. Узнай».

– Там тоже есть вид. На озеро.

– Бросьте, техногенная помойка. Страшно представить, что сам когда-то там купался. Сейчас даже утки не садятся.