Софья Бекас "Приручить Сатану"

– Чтобы немного отвлечь тебя от страха, а то, когда боишься постоянно, он несколько приедается и становится не таким уж и страшным, а так, после небольшой передышки, бояться всегда в разы страшнее. Так ведь?

Тьма кивнула.

– Он знает в этом толк, поверь. Он вселяет страх. Он и есть страх.

– А Вы кто?

Женщина усмехнулась.

– Я? Я его жена.

– И всё?

– Любимая жена. Единственная душа, которую он полюбил… – женщина на мгновение замерла, глядя затянутыми изнутри пеленой воспоминаний глазами куда-то вдаль, а потом тихо сказала: – А он – единственная душа, которую полюбила я. Полюбила всем сердцем, понимаешь? – сказала она больше тьме, держащей её за руку, чем Еве. – Всей своей тёмной, состарившейся душой. И другого не надо – другого просто не может быть.

В глубине озера что-то шевельнулось. Что-то большое, тёмное – что-то, что было даже больше и темнее тьмы, танцевавшей сейчас с женщиной. Это что-то было величественное, могущественное, древнее и беспросветное, как космос до большого взрыва, как ночь без звёзд, как чёрная дыра. Вдруг в её мраке ярко вспыхнул зелёный огонёк; постепенно мгла отступила назад, и перед Евой предстал Саваоф Теодорович, взглянувший на неё лукавым, насмешливым и несколько высокомерным взглядом.

– Потанцуем? – спросил он её, протягивая руку. Ева хотела было отшатнуться назад, отплыть подальше от всего этого кошмара, но какая-то неведомая сила резким потоком воды заставила её подняться со дна и вложить в ладонь Саваофа Теодоровича свою. – Ты боишься? Право, не стоит. Пока это ни к чему.

– Что Вы такое? – тихим шёпотом спросила Ева, со страхом глядя на Саваофа Теодоровича. Тот лишь снисходительно улыбнулся одними уголками губ и закружил их обоих в стремительном танце.

– Трудно сказать. Наверное, плод твоего воображения, не более. По крайней мере, сейчас.

– Как Вас зовут?

Саваоф Теодорович удивлённо поднял брови.

– Ты забыла моё имя?

– Не обманывайте, – с какой-то странной обидой в голосе нахмурила брови Ева. – Это не Ваше имя. Оно не может быть настоящим. Фамилия отражает Вас лучше.

– У меня много имён, Ева, – чуть посерьёзнел Саваоф Теодорович, но всё же не смог сдержать коварной ухмылки. – Все знать не обязательно, да и вряд ли ты их запомнишь. Думаю, Саваофа Теодоровича Деволинского будет тебе на первое время вполне достаточно.

«Фальшь», – вспышкой промелькнуло в голове Евы.

– Я тебе нравлюсь? – с лукавым прищуром спросил Саваоф Теодорович на очередном повороте. Разноцветные раздвоенные глаза смотрели на Еву с лёгким оттенком надменности.

– Не сейчас.

Саваоф Теодорович досадливо хмыкнул.

– Теряю хватку – обычно перед моим обаянием мало кто может устоять. Впрочем, ты не исключение.

– Думаете? – от быстрых движений у Евы давно уже всё перепуталось, и теперь единственным ориентиром в пространстве было огненное пятно где-то наверху, как будто это алое зарево пожара, а не закатное солнце окрасило вечно спокойные воды в кровавый цвет.

– Уверен на все сто. Я умён, красив – что ещё нужно?

– Поменьше спеси во взгляде, – позволила себе чуть улыбнуться Ева на очередном повороте. Саваоф Теодорович непонимающе нахмурился, но всё же тоже улыбнулся.

– Например, вот так? – и он посмотрел на Еву такими ласковыми, такими любящими глазами с тонкой ноткой грусти во взгляде, что девушка невольно поразилась такой быстрой перемене. Его глаза смотрели сейчас на удивление чисто и искренне, словно не они только что смеялись над её растерянностью и страхом, не они кололись и искрились, как шипы розы и жидкие капли обжигающего фейерверка; любовь, причём любовь искренняя, чистая – вот что сейчас отражалось в разных глазах Саваофа Теодоровича, даже в том, что, казалось бы, потемнел от времени и давно умер на лице. – Я вижу, ты удивлена. Ты определённо недооцениваешь меня.

– Определённо… – прошептала Ева и вдруг почувствовала себя неимоверно тяжёлой, словно ей на шею повесили большой камень, который тянул её снова ко дну. Ева хотела было покрепче вцепиться руками в ткань пиджака Саваофа Теодоровича, но её пальцы прошли сквозь воду и сжались в кулаки, не обнаружив на пути препятствия. Ева подняла глаза на Саваофа Теодоровича и увидела, как он, лукаво подмигнув ей на прощание, расплылся в озёрной воде большим чернильным пятном, среди которого посвёркивала салатовым боком маленькая зелёная рыбка.

Вдруг какая-то неимоверная сила, словно извержение вулкана, потянула её наверх, и что-то невидимое, но осязаемое, взвизгивая и щёлкая, словно дельфины, потянулось вместе с ней, окружая её плотным хороводом. Смутное огненное пятно на поверхности постепенно приближалось, и чем ближе оно становилось, тем сильнее Ева ощущала нехватку кислорода в лёгких. Почти перед самой кромкой она, наконец, ожила и старалась грести сильнее. Что-то, увидев её старания, подхватило её за плечи и потащило наверх.

Ева глубоко вдохнула и сразу закашлялась, хлебнув приличное количество воды. Она едва держалась на поверхности, барахтаясь, словно воробей, но что-то тащило её в какую-то сторону, и это давало некое ощущение опоры. В какую именно сторону её везли, она определить не могла, потому что глаза оставались плотно закрытыми, ну или у Евы просто не было сил их открыть. Наконец, тело почувствовало берег, и её втянули на сушу. Её трясло, как в лихорадке; чьи-то руки, такие тёплые и ласковые, гладили её по голове, щупали пульс и прикладывали свои ладони ко лбу. Ева попыталась нащупать обладателя этих рук, слепо шаря по берегу, но кто-то плавно отвёл её кисти в сторону.

– Как Вы меня напугали, – прозвучал чей-то голос совсем рядом над головой. Вынырнув из некого забытья и приоткрыв глаза, она сфокусировала взгляд на человеке над собой и через несколько попыток узнала в нём Саваофа Теодоровича. Дыхание полностью восстановилось. Ева отвела взгляд от лица мужчины и огляделась вокруг. Она лежала на берегу озера настолько близко к воде, что можно было протянуть руку и коснуться её. Закатное солнце сделало оранжевыми верхушки дубов, и в их кронах запутался лёгкий ветер. Внезапно о чём-то вспомнив, девушка резко выпрямилась, но у неё сразу закружилась голова, и Саваоф Теодорович уложил её обратно на покрывало.

– Не стоит, – и, словно прочитав её мысли, добавил: – С Адой всё в порядке.

– Простите…

– Не нужно извиняться. Вы ни в чём не виноваты.

– Однако…

– Не надо. Давайте просто помолчим.

И ещё долго перед глазами Евы стояла эта прекрасная картина: заходящее солнце, просачивающееся сквозь многовековые дубы, вечерний, дышащий предстоящим летом воздух, Саваоф Теодорович, тёплая земля под спиной и потемневшее, отражающее ночное небо озеро.

*Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький принц»

Глава 5. Метель

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

А.С. Пушкин

В воскресенье с погодой творилась настоящая чертовщина. Вчерашнее тепло, словно мимолётное наваждение, развеялось, дав зиме напомнить о себе на прощание. Сначала шёл мелкий снег с дождём, не особо обращавший на себя внимание прохожих, но ближе к полудню он превратился в настоящую метель. Дома, машины, улицы – весь город занесло белой пеленой, за которой не было видно даже рядом стоящего здания. Деревья мгновенно покрылись снежными шапками и превратились в белые шары, словно сделанные из ваты, а едва раскрывшиеся розы испуганно съёжились под натиском обезумевшей природы. Зима буйствовала, словно в последний раз – хотя, может, так оно и было.

Ева сидела на кухне и смотрела в окно с некоторой надеждой, что, когда придёт время ехать к Саваофу Теодоровичу, природа немного умерит свой пыл. Её надежды оказались напрасны: вьюга не только не прекратилась, но и начала завывать с двойной силой. Наблюдать за снегом, конечно, было очень интересно: снежинки летели то вправо, то влево, то по диагонали, а то и вообще вертикально вверх. Иногда ветер заворачивал снежные потоки в белые колечки, похожие на овечьи, и тогда вся метель, весь снег на этой земле становился похож на одну большую овцу, которая своей мягкой, но холодной шерстью укрыла наш земной шар. И тепло миру в начале зимы под этой холодной шерстью; укроет она белым покрывалом умирающую природу, словно покойника, завесит тонким льдом озёра-зеркала, тихо споёт колыбельную, и сладко спят под неё мёртвым сном голые деревья; но худо тем, кто не заснул под монотонные завывания ветра: жестока будет с ними матушка-зима, запугает колючим ветром, погибнут они с первыми крещенскими морозами, и только греет посреди непроходимой метели своим ласковым огнём горячая русская вера. Но плоха зима с наступлением весны, потому что чувствует природа, что слабеет разъярённый зверь, и оставляет когда-то суровая зима после своего последнего удара только чёрный снег и мокрые дороги.

В метро было пустынно, как всегда бывает пустынно по воскресным дням. Всё было сонное, ленивое, и как будто даже поезда ехали как-то медленно. Голос объявляющего был вязкий, словно патока, и называл следующие станции очень неохотно. Кроме Евы в вагоне никого не было.

Поезд въехал на уже когда-то упомянутый метромост. В нормальную погоду с него можно любоваться набережной с фонариками и рекой с шустрыми речными трамвайчиками, но сейчас всё было затянуто белой сплошной стеной, а потому и набережная, и фонарики, и трамвайчики исчезли в снежной вьюге. Поезд ехал сквозь белое небытие, и в нём не было ни дна, ни верха – ничего.

Среди метели Еве показалось какое-то маленькое чёрное облачко. Оно двигалось длинными дугами и издали напоминало большого во?рона. Когда облачко приблизилось к вагону, девушка разглядела в нём непонятное существо, полностью чёрное, с длинным хвостом, короткими рожками и копытами на задних конечностях. «Чёрт, – подумала Ева, облокотившись корпусом на стеклянную дверь, – настоящий чёртик». Чёрт тем временем взбивал копытами снег, словно подушку, из которой перьями вылетали большие снежные хлопья. По всей видимости, это был совсем маленький чёртик, потому что он прыгал и резвился, как козлёнок, переворачиваясь на спину и выписывая в воздухе неимоверные фигуры.

Вдруг капюшон с головы Евы сорвал порыв сильного холодного ветра. Отодвинувшись от окна, она оглянулась и с удивлением увидела, что вагон практически исчез, а вместо него образовался снежный коридор из завывающего вихря, поглощающий в себя всё то, что по несчастью попалось ему на пути. Белая воронка начиналась прямо посередине вагона, бросая на пустые кресла колкие снежинки, которые сразу же таяли в тёплом воздухе метро.

Ева осмотрелась вокруг – никого. Ни в её вагоне, ни в предыдущем не было ни одного пассажира, только медленный, вязкий голос объявил у неё над головой следующую станцию. Осторожно ступая по хрустящим льдинкам, девушка как можно ближе подошла к снежному жерлу, и тут же сильный ветряной поток затянул её в самый центр воронки. Ева полетела верх тормашками, тщетно пытаясь зацепиться за поручни, пока вскоре не упала в плотную пелену снега, который сразу забился ей за воротник, в сапоги и широкие надутые рукава. Ева огляделась. Север, так внезапно пришедший в город в середине весны, простирался во все четыре стороны, и сложно было сказать, город ли это вообще. Никого, и только монотонная песня ветра, с яростью хлестающего белые перины снега, словно кнутом. «Мчатся тучи, вьются тучи; невидимкою луна освещает снег летучий; мутно небо, ночь мутна», – вспомнилось Еве, когда она, кое-как поднявшись, пробиралась сквозь сугробы. Ноги увязали глубоко в снегу, который то и дело захватывал их в свой плен и возрастал с каждой минутой в геометрической прогрессии.

Дорога пошла вверх, и преодолевать метель стало тяжелее. Пурга будто назло удвоила силы, очень настойчиво пытаясь сбить девушку с ног, но та только упорнее продолжала свой путь. В отдалении показалась скала, угрюмо возвышающаяся над расщелиной, потом ещё и ещё, пока наконец пейзаж вокруг не перестал быть бескрайней северной пустыней. Ева была в горах.

Вдруг где-то вдали мелькнул и сразу пропал маленький огонёк. Вьюга, выдохнувшись после своей большой работы, ослабла, ветер стих, и снег пошёл уже более спокойно, падая на землю крупными хлопьями. Скалы медленно расступились, снова замаячил вдалеке рыжий огонёк, и Ева увидела занесённый почти до самой крыши дом. Это был дом Саваофа Теодоровича. Сугробы, словно свернувшиеся калачиком белые медведи, отдыхали под его окнами, жёлтый камин внутри, казалось, еле теплился, и вот-вот его должна была задуть суровая метель. Дверь скрипнула в пригласительном жесте, и тонкая полоска света упала на белое полотно.

Как только Ева зашла в дом, её обдало жаром растопленного камина, и снег на воротнике куртки сразу растаял и повис маленькими неприятными капельками. Дом существенно преобразился: всё стало будто старомоднее, и вместе с тем крепче и надёжнее. Терпкий запах хвои смешался с копчёным дымком сгоревших еловых шишек; на стенах висели головы животных, между ними иногда встречались большие сушёные веники или связка грибов. Напротив дубового обеденного стола с одной стороны находилось ружьё, а с другой на гостей смотрела большая и страшная голова чёрного козла.

Скрипнула соседняя дверь, и в гостиную вошёл Саваоф Теодорович. На нём был всё тот же неизменный офисный светло-серый костюм, только рубашка под ним сменилась на тёмно-синюю. Брови были хмуро сдвинуты к переносице, так что Ева сразу как-то оробела, хотя он ещё ничего не сделал. Заметив Еву, его лицо немного разгладилось, но всё равно не до той степени, чтобы сказать, что он рад её присутствию.

– Доброе утро, Ева, – устало вздохнул Саваоф Теодорович. Он отодвинул стул и грузно опустился на него, положив одну руку на стол, а другую запустив в волосы. Ева, не зная, куда себя деть, осталась стоять в дверях.

– Что же Вы стоите? Садитесь, – он указал рукой на стоящий рядом с ним стул, который под его пристальным взглядом сразу отодвинулся. Ева села напротив.

– «Мчатся тучи, вьются тучи; невидимкою луна освещает снег летучий; мутно небо, ночь мутна», – пробормотал Саваоф Теодорович, глядя в окно. – Вот это погодка! Не думал, что такая ещё будет в середине весны.

– Что-то случилось? – осторожно поинтересовалась Ева, наблюдая за его выражением лица.

– Нет, просто настроение плохое. Ну или да, – поспешно исправился он, опершись лбом на сложенные домиком руки. – В такую погоду у меня обычно болит голова. И несмотря на это, мои слуги продолжают её устраивать!

– Что устраивать? – не поняла Ева.

– Метель!

В подтверждение его слов окно на кухне громко хлопнуло, впуская в помещение морозный воздух, и сразу испуганно закрылось, встретив суровый взгляд Саваофа Теодоровича.

– Безобразие, – обречённо вздохнул мужчина, прикрывая глаза. – И в такую погоду моя дочь хочет гулять.

– Не думаю, что это хорошая идея, – тихо сказала Ева и, подойдя к окну, задёрнула занавески.

– Я уже пробовал объяснить ей это, причём на двух языках. Не получилось.

– Кстати, Саваоф Теодорович, можно Вас спросить?

– Да?

– Почему Ада и Мария говорят на латыни? Разве это имеет какое-то практическое значение?

На её вопрос Саваоф Теодорович только устало махнул рукой, массируя виски с закрытыми глазами.

– Билингва…

На этот раз Еве пришлось самой немного похозяйничать. Порывшись с разрешения мужчины на полках, она заварила чай и накрыла на стол, так как Саваоф Теодорович сейчас явно не был способен на гостеприимство.

– Как у Вас здесь интерьер поменялся… – заметила Ева, рассматривая животных на стенах.

– Это не надолго, – хмуро ответил мужчина, размешивая ложкой сахар. – Козла и волка оставлю, а вот остальных уберу куда-нибудь.

– Отчего же так? Медведь неплохой.

– Неплохой, только кусается.

Ева даже не сразу поняла, к чему это относилось.

– А волк не кусается?

– На волка намордник можно надеть, да и он почти как собака.

На это странное заявление Ева не нашлась, что ответить, поэтому просто уткнулась в свою кружку, рассматривая кружащиеся чаинки на дне.

– А где сейчас Ада? – спросила девушка после некоторого молчания.

– У себя в комнате, наверху. Играет, наверное. Можете сходить, посмотреть.

На втором этаже было довольно сумрачно. Свет шёл от единственных окон в начале и конце коридора, но тёмные деревянные стены постепенно поглощали его, не оставляя к середине ни крупицы. Ева подошла к дальней двери и осторожно постучалась.

Ада сидела на полу и играла с большим кукольным замком. Раскрытое настежь окно печально скрипело на ветру, запуская в комнату большие хлопья снега, и дерево стучало своими тонкими ветками, слово лапами, о подоконник, почти залезая к ребёнку в комнату. Девушка закрыла раму.

– Почему у тебя открыто окно? Ты можешь заболеть, – недовольно спросила Ева, опустив тюль.

– Я сама открыла, потому что мне можно, – капризно ответила девочка. – К тому же дядя Бугимен приносил мне игрушки, а как он попадёт в комнату, если окно закрыто?

– Какой дядя Бугимен?

Ада молча показала на окно, где на ветру качалось из стороны в сторону большое дерево, чьи ветки были действительно так похожи на длинные лапы. Ева примирительно вздохнула.

– Давай ты больше не будешь открывать окно дяде Бугимену? Если надо, он может передать игрушки мне.

– Ладно, – буркнула девочка, продолжая расставлять куклы. – Мы пойдем сегодня гулять?

– Боюсь, что нет. Сегодня очень плохая погода, и гулять в неё опасно.

– Но я хочу гулять! – Ада капризно поднялась и затопала ногами. Ева смотрела на неё с холодным равнодушием и глубоким спокойствием, вопросительно подняв одну бровь – Позови папу.

– Как скажешь.

Ева снова спустилась на первый этаж, где было подозрительно тихо. Ни на кухне, ни в гостиной никого не было.

– Саваоф Теодорович?

– Вышел, – прозвучал откуда-то сверху грубоватый бас. Подскочив от испуга, Ева обернулась и увидела только волчью голову на стене, которая, впрочем, зашевелилась из стороны в сторону и глубоко зевнула. – Что? – спросил волк, когда увидел, что Ева, онемев от удивления, смотрела на чучело круглыми глазами и только открывала рот, силясь что-то сказать.

– Де-е-вушка привыкла к более уважительному отношению, – проблеяла голова козла с противоположной стороны. – Где твои мане-е-е-ры?

– Я сошла с ума, – вполголоса пробормотала Ева, прислонившись спиной к стене, чтобы не упасть.

– Занято! – рявкнул кто-то над ней, и острые зубы щёлкнули прямо рядом с ухом. Ева отскочила, как ошпаренная, и взглянула наверх.