Вдруг забарабанил пулемет, второй, третий. Где-то далеко грянуло «Ура!». Через минуту завизжали снаряды, сперва редко, потом чаще и чаще. Трескотня винтовок. Пули шлепались в стволы. Вдруг я увидел какие-то фигуры между деревьями, увидел, как Сивчук на бегу открыл огонь по ним, тогда я стал стрелять. Крик, гам, визг пуль, свист снарядов и уханье их разрывов.
Я почти что споткнулся об лежащего на земле красноармейца. «Не убивай! Я сдаюсь!» Кровь текла по его рубахе и рассачивалась в большое пятно пониже плеча. Винтовка лежала рядом. Я ее подхватил. Секунду не знал, что делать. «Не двигайся, тебя подберут!» – и побежал дальше, откинув его винтовку в кусты. Добежал до какого-то амбара. Тут были Горшков и несколько солдат.
Мы выбрались на какую-то улицу. Столбы пыли и летящих балок. Тут поперек улицы проволочное заграждение, за ним окопы.
– За мной, сюда! – крикнул Горшков.
Мы опять оказались в саду. Где-то налево от нас грянуло «Ура!». И когда мы бегом обогнули окопы и выскочили на ту же улицу – кроме одного убитого и кольта с торчащим к небу дулом, ничего не было.
Мы пошли вдоль улицы гуськом. Вдруг по нас из какого-то двора засвистели пули. Мы отступили, Горшков опять провел нас через сад, и мы появились в тылу у засевших во дворе. Перестрелка продолжалась только несколько секунд. Горшков крикнул «Ура!», и через минуту человек 12 красных, двое из них раненые, стояли с поднятыми руками. Оставив двух солдат, мы опять выскочили на улицу. К моему удивлению, посреди улицы стоял с тросточкой капитан князь Святополк-Мирский.
– Где капитан Исаков? – спросил он Горшкова.
– Не знаю, ваше благородие.
– Примкните к нам.
Мы нашли Исакова с большинством роты на какой-то площади.
– Где твоя рота? – спросил Исаков.
– Понятия не имею. Мы напоролись на проволочное заграждение, там я их потерял.
Красные громили соседнюю улицу. Вдруг откуда-то появилась рота семеновцев[230 - Лейб-гвардии Семеновский полк. Возрожден в Добровольческой армии. Летом 1919 г. имел одну роту в 1-м батальоне 1-го Сводно-гвардейского полка. Еще одна рота полка находилась в составе Сводно-гвардейского батальона. 12 октября (фактически 6 ноября) 1919 г. сформирован батальон (3 роты) в Сводном полку 1-й гвардейской пехотной дивизии. К 19 ноября сократился до двух рот по 30—40 штыков, к 24 ноября – до одной, упраздненной 3 декабря 1919 г.; в январе 1920 г. на фронт прибыли еще две Семеновские роты, вскоре сведенные в одну, сохранившуюся до интернирования частей полка в Польше. Командир батальона – полковник Акимович. Командиры рот: капитан Коновалов, капитан Степанов, капитан Георгиевский, поручик Соханский. В Русской Армии с августа 1920 г. составлял роту в 1-м батальоне Сводного гвардейского пехотного полка. Полк потерял в Белом движении 38 офицеров (в мировой войне 48), еще 24 было расстреляно большевиками в 1918—1925 гг. Полковое объединение в эмиграции было образовано в Белграде в 1920 г. (тогда – 12 членов). Председатели (возглавляющие): генерал-лейтенант И.С. фон Эттер, полковник А.В. Попов; заместитель председателя – генерал-майор А.А. фон Лампе; представитель в Югославии – капитан Н.А. Клименко, в США – капитан Г.Г. Сюннерберг; секретарь – капитан Д.Н. Шмеман; казначей – капитан Н.Н. Гонецкий. На декабрь 1926 г. насчитывало 121 человек, к 1939 г. – 89 (в т. ч. 25 во Франции, 16 в Париже), на 1949—1951 гг. —55 (10 в Париже, 2 в США), на 1958 г. – 36 (7 в Париже). В 1923—1968 гг. издавало (частью на ротаторе, частью типографским способом разного формата) «Семеновские бюллетени» (с 1951 г. – «Сообщения»; всего вышло 33 номера).]. Ротные переговорили, и мы снова двинулись вперед. Трескотня и свист пуль продолжались. Мы шныряли через какие-то дворы, сады, переходили улицы и вдруг оказались на шоссе. С нами была уже полусотня пленных, два пулемета.
Как видно, ротные знали, что они делали, потому что на шоссе стояли штаб, остальные наши роты, батальон 3-го стрелкового[231 - Лейб-гвардии 3-й стрелковый полк. Возрожден в Добровольческой армии. Летом 1919 г. составлял роту в Стрелковом батальоне 2-го Сводно-гвардейского полка, 12 октября 1919 г. вошедшую во 2-й батальон в Сводном полку Гвардейской стрелковой дивизии. Командир роты – штабс-капитан Петров. В Русской Армии с августа 1920 г. составлял роту в 4-м батальоне Сводного гвардейского пехотного полка. Полковое объединение в эмиграции: председатели: генерал-майор И.В. Семенов (Белград), полковник В.Г. Елчанинов, полковник Н.А. Звонников, председатель распорядительного комитета – полковник Писаревский, секретарь и казначей – подпоручик П.А. Мейер 1-й, представитель в США – капитан И.В. Модль. На 1939 г. насчитывало 45 человек (в т. ч. 20 в Париже и 15 в других местах Франции), на 1949 г. – 34 (9 в Париже, 1 в США), на 1951 г. – 33, на 1958 г. – 18 (7 в Париже).], две роты семеновцев и одна преображенцев. После десяти минут разговоров между ротными, батальонными и штабом мы первые двинулись по обеим сторонам шоссе. На подходе к мосту засели егеря. Они махали нам и что-то кричали. У самого моста был Энден со своим разведочным отрядом. Оказалось, что егеря и измайловцы прорвались к мосту с юга, что заставило большевиков быстро вытянуть свои батареи и оставшуюся позади бригаду. Один их полк почти целиком был взят в плен.
Все это было странно. Дарница была хорошо укреплена, и в ней большевики расположили целую дивизию и много батарей. Что на самом деле случилось, мы узнали, только когда вошли в Киев.
Все ожидали, что большевики засядут на правом берегу, на покрытом лесом крутом откосе. Мы пошли первые через мост, растянувшись по обеим сторонам, посередине моста шли только Энден с четырьмя всадниками, как будто приглашая красных открыть огонь.
Мост, с полверсты длиной, казался просто приманкой для засады. Впереди нашей линии шел Исаков, с другой стороны моста – Мирский. На всех лицах напряжение. Артиллерия прекратила стрелять, и была повсюду тишина.
Я думаю, что все, как и я, напряженно вслушивались в эту необычную тишину. Когда мы прошли три четверти расстояния, все вдруг, как один, остановились, без всякого приказа: где-то далеко за Киевом глухо зарокотала артиллерия. Все слушали. Пошли дальше. Как только перешли, пеший разведочный отряд от роты Мирского полез по крутому обрыву, а мы, сформировавшись в колонну, пошли вверх по Николаевскому спуску. Подождав наверху остальные роты, мы шли вниз по Никольской и Александровской на Царскую площадь. Впереди шел Энден с отрядом. За ними тянулись остальные стрелки.
Тут наверху канонада звучала гораздо громче. Мы остановились у Арсенала. Разведки пошли в соседние улицы. Все поочередно гадали, кто это мог быть. Или кто-то бомбардировал подходы к Киеву, или красные от кого-то отбивались. Говорили, что наши перешли Днепр ниже по течению, другие – что это армия Шиллинга из Одессы, третьи – что это поляки и т. д.
Когда мы наконец двинулись опять, улица была пуста. Только на Царской площади вдруг высыпал народ. Стали кидать цветы, девицы целовали солдат, кричали «Ура!», махали русскими флагами.
Вдруг все замерло. Толпа прижалась на тротуарах. Энден с частью своего отряда разделился, поехал вперед по Крещатику, там вдали стояла колонна австрийцев в серо-голубых формах и кепи. На вид они были так же удивлены, как и мы. Сивчук прошептал:
– Да это австрияки, откуда они?
Подъехал батальонный. Все глазели на австрийскую колонну.
Энден медленно ехал по середине улицы по направлению к австрийцам. Мы смотрели в ожидании. Энден вернулся и громко сказал:
– Они говорят, что они украинцы, командует ими какой-то Петлюра.
– Да ну их к черту! – сказал Исаков.
Тем временем батальонный куда-то уехал и вернулся с генералом, которого я раньше не видел. Он что-то сказал Эндену, и тот поскакал к австрийцам или петлюровцам. Как видно, генеральское сообщение имело на них сильное действие, потому что они повернули и стали отступать по Бибиковскому бульвару. Куда эти петлюровцы потом делись, я не знаю.
Сейчас же возобновились крики «Ура!», посыпались цветы, толкотня. Мы прошли до Бессарабки и остановились. Насколько помню, мимо нас прошли преображенцы, кексгольмцы.
Я решил получить от стрелков отпуск. Доложил Горшкову и пошел искать Исакова. Подъехали полевые кухни, и это помогло мне найти офицеров, которые собрались у памятника Богдану Хмельницкому. К счастью, мне не пришлось напоминать Исакову о его обещании. Он, увидев меня, подошел и сам спросил, не переменил ли я намерение и не останусь ли в стрелках. Я его поблагодарил, но настоял на том, что мы оба решили служить в Конной гвардии. Он согласился, младший брат его, Николай[232 - Исаков Николай Сергеевич. Учащийся Александровского лицея (5-й класс). Во ВСЮР и Русской Армии; летом 1919 г. в дивизионе Кавалергардского полка, летом 1920 г. командир пулеметного взвода в Гвардейском кавалерийском полку. Корнет в прикомандировании к Кавалергардскому полку. Убит 13 июля 1920 г. у д. Щербатовки.], служил в кавалергардах.
Он мне сказал, что до поступления в Белую армию он сам был в Киеве и что тогда довольно много общих знакомых жили тут. Он, конечно, не знал, здесь ли они все еще, но дал мне их адреса. Между прочим, Дарьи Петровны Араповой, матери Петра[233 - Арапов Петр Семенович (1897—1938). Корнет л.-гв. Конного полка. Осенью 1918-го – 26 февраля 1919 г. в Бутырской тюрьме в Москве. Во ВСЮР и Русской Армии; с лета 1919 г. в Белозерском пехотном полку, затем в эскадроне л.-гв. Конного полка. Штабс-ротмистр (к лету 1920 г.). В 1930 г. нелегально пересек границу СССР и был арестован. Расстрелян в Соловках.].
Я нашел Володю, мы распрощались со стрелками и пошли обратно по Крещатику. Было трудно пробиться – толпа крутилась, смеялась, обнимали друг друга. Заметив наши погоны, нас обнимали, целовали… бедный Володя, красный как свекла, держался за мной вплотную и умолял меня выбраться из толпы.
– Эй, Николаша! Николай Волков!!
Я увидел в толпе Егорку Жедрина. Мы протолкались навстречу и обнялись, обкладывая друг друга от удовольствия.
– Когда ты сюда попал?
– Позавчера. А как ты в армию успел?
Мы выбрались на тротуар в какую-то кофейню. Я был необычайно рад видеть Егорку. Мы засыпали друг друга вопросами.
– А где Загуменный?
– Все тут, кроме двух. Да мы почти что пробрались до Полтавы, но пришлось повернуть на Киев. Большинство уже здесь, вчера Болотников с Махровым приехали.
– А где они все?
– Да мы в Главсахар дернули, а там уже никого нет. Пошли искать да повстречались с нашими. Нашли кофейню на Крещатике и уговорились все там встречаться. Это дальше немного.
Мы протолкались к назначенной кофейне, но там никого не было. Условились встретиться там через два часа. Мы с Володей пошли искать Дарью Петровну. Она жила на Липках. Не зная Киева, мы скитались по улицам. Уже совсем близко от Араповых оказалась большая толпа, смотрящая на что-то через низкую стену. Я велел Володе подождать, а сам полез через толпу посмотреть. Я совсем не ожидал того, что увидел. Футов 15 ниже – большое пространство, точно подвал открытый с бетонным полом. На нем куча тел, мужских и женских, по крайней мере шести футов высотой. Стена напротив – точно оспой испещрена пулями. Я ахнул от неожиданности. Все стояли со слезами на глазах, никто не говорил. Я заставил себя спросить соседа:
– Когда это?
– Вчера, – сказала старуха и зарыдала.
Я почувствовал, что, если не отвернусь, меня начнет тошнить. Быстро выбрался из толпы.
– Что там такое? – спросил Володя.
Целую минуту я не мог ответить.
– Расстрелянные там.
– Как – расстрелянные? Много?
– Не знаю, человек сто, может, больше.
Володя побледнел.
– Отчего?
– Не спрашивай меня. Отчего вообще большевики?
– Да кто они все?
– Как я знаю! Пойдем.
Меня продолжало внутренне тошнить. Как будто я не привык к безмозглой жестокости большевиков. Они расстреливали свои жертвы не потому, что они были опасны, или за то, что они будто бы сделали, а просто когда те попадались им в облавах. Большинство были люди, которые никакой роли в прошлом не играли! Оказалось потом, что между расстрелянными был Суковкин[234 - Речь идет о Николае Иоасафовиче Суковкине (окончил Александровский лицей в 1881 г.), гофмейстере, киевском губернаторе.], в прошлом всеми уважаемый и любимый смоленский губернатор. Он был другом моих родителей, вышел в отставку уже более десяти лет тому назад, ему было 80 лет. Другие были доктора, инженеры, чиновники, их жены и дочери. Я вспомнил наставление Петра Арапова: «Никогда не позволяй себе злиться на то, что ты видишь и слышишь. Злоба туманит твой ум и мешает бороться с неприятелем».
Он был, может, прав, но досада бессилия была очень остра.
Наконец мы нашли дом. Я посмотрел на него с недоверием, дом был большой особняк.
– Не может быть, чтобы Дарья Петровна жила в таком большом доме, да так близко к Чеке!
Я вдруг испугался: может, между этими трупами лежит и Дарья Петровна? Позвонил. Открыла дверь араповская няня.
– Что вам нужно? – спросила сердито.
– Няня, вы меня не помните?
– Отчего мне вас помнить?
– Да я Николай Волков.
– Так чего ж ты не сказал сразу?
– Что, Дарья Петровна дома?
– Чего ты оделся в солдатскую форму?
– Да мы в Белой армии.
– Белой, красной, синей… чего никто русской не называет? – Она продолжала ворчать.
– Так Дарья Пет…
– Я ее позову.
У меня отлегло от сердца.
Через минуту вылетела Дарья Петровна и, не говоря ни слова, бросилась меня целовать.
– Душка, откуда ты? Входите, входите… А это кто?
Дарья Петровна бросилась и расцеловала Володю, который сильно покраснел.
– А что, Петр приехал?
– Нет, разве ты не знаешь о нем хоть что-нибудь?
– Так он бежал из Москвы раньше нас, я с тех пор ничего о нем не слышал.
Дарья Петровна залилась слезами, она вообще очень легко плакала.
– Это ничего не значит, многие из наших только вчера до Киева доехали, а мы уж давно до Полтавы добрались…
Дарья Петровна перестала плакать, стала расспрашивать.
Была какая-то странная разница между теми, которые испытали иго большевиков, и людьми, которые познакомились с ними недавно. Они совершенно себе не представляли силу большевиков, для них это были какие-то случайные разбойники, которые временно попадали в город. Они совершенно не представляли себе, что происходит в России.
К моему удивлению, весь особняк был снят Дарьей Петровной и княгиней Куракиной. Услышав ее имя, я испугался:
– Это не Таня Куракина?
– Да. Ты ее знаешь?
– Нет, не знаю, но мама и папа ее хорошо знают.
Я не мог добавить, что мои родители считали ее бестактной дурой и мой отец очень забавно имитировал смесь русского с французским, на которой она будто бы говорила с извозчиком.
Я спросил Дарью Петровну, может ли она поместить нас на несколько дней, пока не приедут в Киев представители от конных полков набирать добровольцев.
– Да мы пять человек можем поместить, приводи кого хочешь, кто бы они ни были, я так рада, что мы можем помочь, и приведи их всех обедать.
Но, узнав о Тане, я совсем не был так уверен. Я объяснил Дарье Петровне, что хотел бы привести Загуменного и Егорку.
– Так что ж в этом?
– Я боюсь, что княгиня может и обидеть.
По правде сказать, и Загуменный и Егорка были, как крестьяне, настолько уверены в себе, что никакая дура их обидеть не могла. Обижен был бы я, а не они, если бы Куракина была с ними невежлива.
– Да, Николаша, не будь таким чопорным, она ж не дура. Приведи кого хочешь, приходите сперва к чаю, часа в четыре, а потом мы поужинаем.
Мы ушли, не видав Таню Куракину.
В кофейной сидели Загуменный, Егорка и Вадбольский[235 - Князь Вадбольский – корнет 13-го драгунского полка. В апреле 1919 г. в Москве. В Вооруженных силах Юга России с лета 1919 г. (вступил в Киеве) в эскадроне л.-гв. Гродненского гусарского полка.]. Я им рассказал, где мы были и все, что с нами произошло с Брянска. Загуменный рассказал свои авантюры. Я передал им приглашение и предупредил о Куракиной. Загуменный и Егорка только посмеялись, но Вадбольский сразу же отказался.
– Да чего ты боишься?
– Это хорошо вам всем говорить, но она станет со мной говорить по-французски, а я ни слова не знаю.
– Так я тоже ни гугу не понимаю, – сказал Загуменный.
– Это другое дело, она с тобой по-французски говорить не будет!
– Так ты скажи ей, что не знаешь.
