А потом он сутками сидел по пояс в болотах, пил воду из луж, полз под градом пуль. Он должен был погибнуть, если не подо Ржевом, так под Москвой, если не под Москвой, так под Калугой. Но вопреки всем этим «должен» он выжил и родил четверых детей, в том числе и моего мужа. А женой его стала Елизавета, которая выхаживала его в госпитале после тяжелого ранения.
– Меня мать вымолила! – часто повторял он.
Да, вымолила, в тылу в это время тоже шла война: невидимая брань за спасение своих детей.
Матери молились, и их молитвы меняли траектории полета пуль и заживляли смертельные раны. А мать Ивана Алексеевича, Евдокия, была еще в ответе и за свою внучку: ей привезли на лето пятилетнюю Алку, чтобы ребенок свежим воздухом подышал да молочка попил. Но началась война, и родители оказались неизвестно где. И тут внезапный налет, Евдокия укрылась в овраге вместе с ребенком, а когда опасность миновала, их дома уже не было. Но как-то надо было жить! И Евдокия вырыла землянку, обложила ее досками и соорудила печурку. И в этой землянке прожила она с внучкой до конца войны. Остатки их жилища еще можно было увидеть через десять лет. Моего мужа отец возил на это место, и муж недоумевал: как же можно было выдержать в таких условиях три года? Вся Россия тогда только на молитвах и держалась…
Надежда на благополучный переход Ивана Алексеевича в вечность появилась у нас после двух снов, увиденных нами. Уж больно сны необычные были, на них невозможно не обратить внимания: яркие, с запоминающимися подробностями, которые до сих пор хранятся в памяти, хотя с тех пор прошло уже тридцать лет.
Первый сон я увидела на седьмой день кончины Ивана Алексеевича, в праздник Благовещения Матери Божией. В пустой комнате передо мной стоял свекор, он не улыбался, но лицо его было довольным. А у меня все напряглось внутри, потому что я понимала, что времени у меня на беседу с ним совсем мало.
– Иван Алексеевич, вы прошли мытарства? – спрашиваю я.
– Не только, более того: сначала новый язык и понимание, потом смысл и свет, даже не так: свет и смысл. Но ты это поймешь.
А потом он лег на лавку под иконы и сложил крестообразно руки на груди. А я начала судорожно искать бумагу и ручку, чтобы записать то, что он мне сказал. Нашла карандаш, хочу написать, а карандаш ломается. «Глупость какая! – думаю. – Зачем я трачу время? Ведь это же сон, надо постараться проснуться, пока ничего не забыла!» Я прикладываю усилие и… просыпаюсь.
А второй сон увидел вскоре мой муж. Будто отец выходит из стеллажей с книгами. И муж спрашивает его:
– Папа, как ты?
– Знаешь сынок, тут ведь все доктора, только я кандидат.
– Ну да, ты же в больнице, потому и доктора.
Сон закончился, и, только проснувшись, муж понял, о каких докторах и кандидатах могла идти речь. Возможно, речь шла о святых насельниках Царства Небесного, разных по чину и званиям, с разными духовными дарованиями. Ведь не только великих святых ждет блаженная радость на небесах, но и те, кто вселится в малые обители, смогут постепенно совершенствоваться и возрастать духовно.
И еще хотелось бы добавить интересную, на мой взгляд, деталь. Когда Иван Алексеевич слег в постель, за ним стала ухаживать его дочь Нина. И вот за несколько дней до кончины отец вдруг сказал дочери:
– Нина, я поглумел.
Дочь расстроилась:
– Папа, зачем ты так говоришь, ты же не глупый!
– Да нет же, Нина, я поглумел, – с досадой отмахнулся отец.
«Поглумел». Откуда это слово? Ведь Иван Алексеевич не знал церковнославянского языка, не знал, что слово поглумитися в переводе на русский означает размышлять, рассуждать. «В заповедях Твоих поглумлюся» – читаем мы в 118-м псалме.
Иван Алексеевич не ходил в церковь, но разве не о таких, как он, сказал Господь: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[3 - Ин. 15:13.]? Он ведь мог, имея бронь, спокойно отсидеться в тылу, о чем мечтали многие, а не рваться в бой, защищая Родину.
Может быть, за эту любовь Господь и дал воину Ивану возможность войти в Царство Небесное…
Однажды нам задали вопрос: не хотели бы мы изменить свою жизнь, если бы это было возможно? Ответ нашелся не сразу. Действительно, кому захочется повторить те грехи, в которых потом придется каяться всю жизнь? Сколько же было совершено преступных ошибок! И это неудивительно: что можно ожидать добродетельного от человека, не знающего Бога? Но! Разве можем мы с уверенностью сказать, что сумели бы предложенную нам новую жизнь не исковеркать вновь грехами и ошибками? И как быть с красотой Промысла Божия, который так очевидно руководил всей нашей жизнью и который ни на мгновение не оставлял нас своей заботой? Как же можно не дорожить всем тем, что у нас есть, не благодарить Бога за прожитую жизнь со всеми ее пороками и ошибками, не восхищаться умением Господа создавать шедевры из обломков, обрывков и осколков, всего того, что оставалось после нас, пока мы строили свою жизнь по своей воле.
И какое счастье, что не надо нам теперь бесплодно сокрушаться о прожитых днях, потому что мы имеем дар покаяния, который убелит нашу прошлую жизнь, по слову Божию, как снег, и даст возможность начинать каждый день с чистого листа.
А еще у нас была любимая сказка, случайно прочитанная в каком-то журнале, где героями были краски (к сожалению, автора я не запомнила). Король был белой краской, а королева – синей. Понятно, что белая краска пользовалась большим спросом. И белый тюбик с каждым днем становился все более похожим на выжатый лимон, и это наводило короля на грустные мысли. «Вот умру я, и что? – думал король. – И никто не скажет королеве, будто она красивая…»
Вот такая история любви.
Оставить все и последовать за Христом
Вот и миновал год со дня нашего расставания. И снова февраль.
Февраль. Достать чернил и плакать,
Писать о феврале навзрыд…
Любимые стихи юности… Думала ли я в то далекое время, когда прочла их впервые, что февраль станет и моим месяцем скорби, что поэт в этих стихах уже выплакал горечь моего молчаливого февраля и за меня сумел
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Вот так описана поэтом скорбь, через которую надо достойно пройти, если хочешь соприкоснуться с той радостью, которую возвещал Господь перед Своими страшными испытаниями, перед не ведомым никому Его чувством богооставленности, чувством, ни с чем не сравнимым по глубине страдания. «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир», и скорбь «ваша в радость будет» [4 - Ин. 16:33, 20.]. И если бы не победа Господа над миром, полонившим человека адскими мучениями, если бы не осознанное и свободное желание идти за Христом, участвуя в Его победе над миром страстей, человеку ни за что бы не удалось испытать такое страдание, которое в конце концов сможет вспыхнуть радостью Царства Небесного.
Сегодня, вспоминая оставшиеся позади годы, можно с благодарностью сказать, что Господь дал нам возможность пережить счастливое время, приобщиться к радости первых христиан, которые оставили все и последовали за Христом. И вот что интересно: с теми, кто отважился тогда на это, стали происходить поразительные вещи, в которые трудно было поверить. Враг не собирался так просто отпускать свою добычу. Стоило только кому-то задумать уйти с работы, как к нему тут же начинало проявлять пристальное внимание начальство: его хвалили, обещали повышение по должности, значительное увеличение оклада. Нашей Ларисе (она писала пьесы, но о том, чтобы их куда-нибудь пристроить, естественно, не было и речи), как только она решила начать новую жизнь с Богом, тут же позвонили. И откуда? Из Театра на Таганке! Из театра Юрия Любимого, где в то время играл сам Высоцкий и который мы, можно сказать, боготворили, – и сказали, что им принесли две ее пьесы, которые всем понравились, они бы их с удовольствием поставили, и вообще: «Несите все, что у вас есть». Вот кого мне было жалко, так это Ларису! Пожалуй, ее подвиг трудно было превзойти:
– Спасибо, но меня это уже не интересует!
И все наши друзья были настроены так же решительно. Володя, который сочинял песни (понятно, что на них никто не обращал внимания), даже выбросил гитару из окна, когда ему позвонил какой-то знаменитый композитор и сказал, что заинтересовался его песнями (он где-то услышал их!) и поможет записать диск.
У нас с мужем тоже была своя история. Как только муж начал все в буквальном смысле с чистого листа, убрав подальше свою почти готовую докторскую по гностицизму, на следующий же день раздался звонок из Питера:
– Здравствуйте, я подруга Ирины. Ира просила передать вам, что она завтра приедет в Москву. Приютите ее, пожалуйста!
Мы с мужем переглянулись. Ирина приезжает! Вот уж с кем бы не хотелось нам встречаться сейчас, так это с ней. А ведь как бы раньше мы обрадовались ее приезду, особенно мой муж. Ирина защищалась на кафедре философии, и муж любил с ней «пофилософствовать» («С Ириной говорить, как в пинг-понг играть!» – восхищался он). Но только не сейчас. Моей подруге-отличнице Кате, которая, по словам Ирины, «ударилась в религию», из-за чего оставила престижную должность и ушла из НИИ работать сторожем, Ирина уже успела высказать свое мнение:
– Зря ты это. Ты что, не понимаешь, что ты будешь социально бесперспективной?!
Поэтому мы нисколько не сомневались, что и нас ждет неприятный разговор. Но Ирина не стала нам ничего такого говорить, догадываясь, что после встречи с Катей у нее ничего не получится и лобовая атака тут не пройдет. Но она знала, на что может отреагировать мой муж:
– Как твоя книга по манихейству? Ты подготовил ее к печати?
– Нет, не подготовил. Я с Мани, как и с гностиками, покончил окончательно.
– Да-а-а-а, – протянула Ирина, – жаль-жаль! Ты же один этой темой в Советском Союзе занимался! Смотри, моя подруга Татьяна уже взялась за нее. Она девочка хваткая, если во что вцепится – не оторвать!
На следующий день Ирина вернулась в Питер. А вечером я заглянула в кабинет мужа. Перед ним лежала рукопись книги.
– А это ты зачем достал? – поинтересовалась я.
– Знаешь, я подумал, что Татьяна ведь все равно будет переводить, а у меня уже готовый перевод. Я опубликую книгу, а в предисловии объясню, какой она может причинить вред.
– А ты думаешь, кто-то будет твое предисловие читать?
Муж помолчал, а потом согласился со мной:
– Наверное, ты права. Татьяна может тоже стать верующей и не будет заниматься манихейством. Но даже если и будет, по крайней мере, без меня. Ведь Господь сказал, что соблазны все равно придут, но горе тому, через кого они приходят [5 - См.: Мф. 18:7.].
С манихейством мы разобрались навсегда, а с Ириной – нет. Здесь все было гораздо сложнее. О том, что у Ирины есть экстрасенсорные способности, мы впервые услышали от нее, когда она снова приехала к нам через месяц (причем о приезде опять сообщила не она, а ее подруга).
Вот тут-то Ирина и поделилась с нами, что умеет лечить головную боль.
– Смотрю я как-то на одного знакомого парня и спрашиваю: «Головными болями мучаешься?» – «Откуда ты узнала?!» – удивился он. «Да я даже знаю, что ты лечишься коньяком!» – «Правда! Меня прозвали из-за этого Коньячный Джо!» (В наше время был такой популярный чешский фильм, который назывался «Лимонадный Джо».) – «Ладно, я тебе помогу, больше не будешь страдать!» И действительно, больше того парня головные боли не донимали.
Слушая Ирину, я вдруг вспомнила, что когда-то она рассказывала нам, как ездила на Тибет, чтобы встретиться с монахами. И там с ней произошло удивительное событие. Монаху, с которым она познакомилась, надо было срочно отлучиться. Уезжая, он предупредил Ирину, чтобы она, находясь в его комнате, не переступала черту, которую он провел рукой, сказав при этом:
– Тут можно, а туда не ходи.
Но она выждала некоторое время, пока монах, по ее расчетам, будет уже далеко, и устремилась на запрещенную территорию, туда, где стояли шкафы с книгами. И тут же в комнате появился монах, который снова провел рукой и повторил:
– Тут можно, а туда не ходи.
И… исчез! Будто растворился в воздухе.
Мы выслушали тогда рассказ Ирины с интересом, но не придали ему особого значения, потому что это было за пределами нашего понимания, теперь же все приобретало иной смысл.
И вот Ирина снова с нами за столом.
– Алеша, пойдем покурим! – позвала она моего, тогда еще курящего, мужа.
Мне бы очень хотелось присутствовать при их разговоре, но было бы странно, если бы я пошла с ними на лестничную площадку. Я ведь не курила!
И опять все повторилось, как и в прошлый раз. Ирина, переночевав у нас, на следующий день уехала в свой Ленинград. А муж передал мне их разговор, во время которого Ирина, между прочим, спросила у него: «Что у вас со Светланой? У вас все хорошо?» И мой муж с воодушевлением кивнул в ответ: «Да, у нас все прекрасно!»
После этих слов мне стало почему-то не по себе, меня одолело какое-то неприятное предчувствие:
– Зачем ты ей это сказал?
– А что тут такого? Я сказал правду! Разве это не так, радость моя?
Так-то оно, конечно, так, только на следующий день между нами произошла такая ссора, какой раньше в нашей семейной жизни не случалось. Дошло до того, что муж сказал, что жить он со мной больше не собирается и что нам надо срочно разводиться. Я попробовала объяснить, что наша ссора, скорее всего, связана с его беседой с Ириной. Но это только еще больше рассердило мужа.
– Какая глупость! При чем здесь Ирина?! – вспылил он.
Так и разошлись мы по своим комнатам не примирившись.
А утром муж радостно сообщил мне:
– Я все понял, прости меня! Представляешь, вижу сегодня сон, будто мы снова курим с Ириной на лестничной площадке и она спрашивает меня с ухмылкой: «Так, значит, у вас со Светланой все хорошо?» Вот уж действительно это было какое-то наваждение, даже не понимаю, что со мной случилось!
И теперь можно представить, как я «обрадовалась», когда через месяц снова позвонила подруга Ирины, предупредив о ее приезде. Ну уж тут я догадалась, что нужно делать, и помчалась в лавру к отцу Венедикту за молитвенной помощью.
– Батюшка, приезжает наша подруга, встречи с которой мы всегда ждали с нетерпением, а теперь я ее боюсь! Что делать?
– Да ничего, – ответил отец Венедикт, – она попьет чаю и уедет.
Так и получилось. Но на этот раз мы уже договорились с мужем: во время нашего «чаепития» читать вдвоем про себя Иисусову молитву. Надо сказать, что «чаепитие» это было ужасным. Бедная Ирина затравленно смотрела на меня, и чашка, которую она держала, дрожала в ее руке.
– У меня разболелась голова, – неожиданно сказала она.
– Из-за меня?
– Нет, конечно, не из-за тебя! Я сегодня не останусь ночевать у вас, мне надо срочно вернуться в Питер.
Так мы и расстались с Ириной, и, похоже, навсегда. По крайней мере, за все эти сорок лет она больше никогда не приезжала и не звонила, и я ничего не знаю о ней.
На этом можно было бы поставить точку, если бы муж не вспомнил, что во время того памятного разговора на лестничной площадке Ирина рассказала про свою родную бабушку, которой было больше ста лет. Она, по словам Ирины, колдуньей была. «Вот говорят, что колдуньи тяжело умирают, а моя умерла очень легко. Родителей не было дома, только мы с братом. Бабушка сварила суп, позвала нас к столу и, пока кормила, все приговаривала: “Какой хороший обед получился!” А потом сказала: “Ирочка, помоги мне постелить постель, сейчас я пойду умирать”. И правда, умерла, как уснула».
– А почему ты мне сразу не рассказал? Я слышала, что колдуньям надо обязательно передать свой дар кому-нибудь, можно и через предмет, но лучше всего через еду, а то они будут долго мучиться перед смертью. Вот бабушка, наверное, и передала нашей Ирине свои способности, когда кормила ее супом. Надо было бы ей сказать, вдруг она не знает об этом?
– Думаешь, не знает? Это маловероятно.
Так мы и не поняли, зачем Ирина рассказала о бабушке. Может, хотела произвести на нас впечатление? Не знаю, одно только могу сказать: впечатление на нас Ирина действительно произвела.
И вот что еще хотелось бы добавить. Хотя мы и отказались ради Господа от того, что раньше было для нас ценным и значительным, мы вовсе не зарыли свои таланты в землю. Но только теперь каждый из нас стал использовать этот талант, который он получил от Бога, во славу Божию, по воле Божией, на пользу себе и ближним.
Незадолго до кончины мужа мы вспомнили один забавный эпизод из нашей жизни. Однажды муж поздним вечером возвращался из библиотеки домой. И почти у самого дома перед ним неожиданно затормозила милицейская машина, и два человека буквально втолкнули его в салон, ничего не объяснив. Привезли в участок и при этом вели себя грубо, не отвечая ни на какие вопросы.
– Разрешите хоть жене позвонить, она волнуется.
– Еще чего!
Звонить, значит, нельзя. А что можно? Уже час сидит. Достал из портфеля книги. Кто-то заглядывает через плечо:
– Это что?
– Греческий.
– А это?
– Латынь. Да вы хоть объясните, почему меня держат здесь?
– Никто тебе ничего объяснять не будет. Понял? А ну убери! Тебе что здесь, изба-читальня?
Просидел еще часа два, пока не пришла женщина, которую ждали.
– Этот? – спросили у нее.
– Не, не этот. У того шапка другая была.
