Дневники: 1925–1930
Вирджиния Вулф
Годы, которые охватывает третий том дневников, – самый плодотворный период жизни Вирджинии Вулф. Именно в это время она создает один из своих шедевров, «На маяк», и первый набросок романа «Волны», а также публикует «Миссис Дэллоуэй», «Орландо» и знаменитое эссе «Своя комната».Как автор дневников Вирджиния раскрывает все аспекты своей жизни, от бытовых и социальных мелочей до более сложной темы ее любви к Вите Сэквилл-Уэст или, в конце тома, любви Этель Смит к ней. Она делится и другими интимными размышлениями: о браке и деторождении, о смерти, о выборе одежды, о тайнах своего разума. Время от времени Вирджиния обращается к хронике, описывая, например, Всеобщую забастовку, а также делает зарисовки портретов Томаса Харди, Джорджа Мура, У.Б. Йейтса и Эдит Ситуэлл.Впервые на русском языке.
Вирджиния Вулф
Дневники: 1925–1930
Предисловие переводчика
Разделение данного издания дневников Вирджинии Вулф на пять томов продиктовано в основном практическими соображениями, однако период, охваченный этой третьей книгой, то есть с 1925 по 1930 год, действительно был особенным в жизни писательницы. Это период, когда она достигла полноценной зрелости как писатель и в то же время заняла видное положение в мире литературы. Как следствие, Вирджиния стала более финансово независимой и социально смелой. Это, пожалуй, самые плодотворные и успешные годы ее жизни.
Третий том начинается с того, что Вирджиния редактирует и готовит «Обыкновенного читателя» и «Миссис Дэллоуэй» к публикации поздней весной 1925 года. Ее предыдущий роман «Комната Джейкоба», вышедший в конце 1922 года, имел определенный успех, но как романист Вирджиния все еще не была уверена в себе. Мнение Миддлтона Марри о том, что в последнем романе она зашла в тупик, являлось постоянным источником беспокойства, и Вирджиния с заметной тревогой ожидала выхода своих новых книг, в том числе «Миссис Дэллоуэй». Колебания настроения по мере выхода рецензий и получения отзывов от близких людей она фиксирует почти навязчиво, но, как позже замечает сама, «правда в том, что писать – это глубокое удовольствие, а быть прочитанным – поверхностное». И нет сомнений, что для нее это было именно так.
Но «быть прочитанным» принесло свои плоды в виде значительно возросшей репутации (то, что Вирджиния осторожно называла «славой»; состояние, которого она жаждала и одновременно опасалась). Читающая по обе стороны Атлантики публика признала, что Вулф – истинный и оригинальный творец, а также выдающийся и проницательный критик. И это, безусловно, успокоило ее и придало уверенности в том, что она может следовать своим собственным путем. Вирджиния едва сдерживала желание немедленно приступить к написанию романа «На маяк», идеи которого кипели в ее мозгу в течение многих месяцев.
Весной 1927 года, в застойный период между завершением романа «На маяк» и его публикацией в мае, Вирджиния начала развлекать себя идеей, которую она предварительно назвала «Невесты Джессами». Эта изменчивая концепция в конце концов трансформировалась посредством «Мотыльков» в роман «Волны», который она практически закончила к концу данного тома; но также ее идея воплотилась и в более легкой форме «Орландо» – романа, написанного с головокружительной скоростью между октябрем 1927-го и мартом 1928 года. Хотя более строгие критики, в том числе и сама Вирджиния, считали это произведение не более чем интеллектуальной забавой, оно привело в восторг огромное количество людей и продавалось значительно лучше любой из ее предыдущих книг. «Орландо», пожалуй, самая понятная из них и ближе всего к простым человеческим страстям.
«Орландо» вполне можно считать признанием в любви Вите Сэквилл-Уэст, которая в эти годы занимала важное место в сердце и воображении Вирджинии. Впервые они встретились в декабре 1922 года, но только в конце 1925 года их сдержанный интерес друг к другу (Вирджинии говорили, что Вита – ярко выраженная сапфистка, которая может положить на нее глаз) перерос во всепоглощающую страсть. Поначалу Вирджиния сдержанно рассказывает в дневнике о своих чувствах к Вите, о чем можно судить по частоте ее упоминания, но со временем первостепенная важность их романа становится очевидной. Этот период жизни Вирджинии вызывает большой интерес, но после публикации писем и дневников мало что можно добавить. И все же они раскрывают кажущийся парадокс: супружеская неверность Вирджинии примечательна тем, что она демонстрирует, насколько крепок был их с Леонардом брак. Ничто в письмах и дневниках периода их с Витой романа не проявляется так отчетливо, как привязанность Вирджинии к мужу, а его – к ней. Вита олицетворяла романтику, шампанское и блеск аристократии, которыми Вирджиния всегда была очарована, но с Леонардом она могла всецело положиться на доверительную привязанность и взаимное уважение, на близость и непринужденность, на стабильность повседневного счастья и комфорт, который она описывала как основу своей жизни. Любопытно, что если Леонарда и выводила из себя какая-то из пассий Вирджинии, то это не Вита, а грозная старая эгоистка Этель Смит. Вита ему действительно нравилась, а вот Этель раздражала Леонарда и одновременно надоедала ему.
Непосредственным поводом для этой более поздней дружбы, которая потребовала и поглотила много времени Вирджинии после их с Этель первой встречи в феврале 1930 года, была «Своя комната». Это небольшое, но убедительное феминистское эссе выросло из двух лекций, прочитанных студенческим обществам двух женских колледжей Кембриджа в октябре 1928 года, и было опубликовано год спустя. Этель Смит, ветеран борьбы за избирательные права женщин, убежденная, что ее провал как музыканта обусловлен предрассудками мужчин, разглядела в авторе «Своей комнаты» единомышленницу и поспешила с ней познакомиться. Изначально предвзятая, Этель сразу же влюбилась в Вирджинию, а та, очарованная и впечатленная энергией и духом старой суфражистки, не смогла ей сопротивляться. Однако в данном томе дневника читатели увидят лишь начало этих отношений.
Отношения Вирджинии с отдельными женщинами и ее интерес к женщинам в целом: к их особым качествам, к их частной и неизвестной жизни, к их недостаткам, к их борьбе и победам в патриархальном обществе, – стали предметом пристального внимания, и справедливо считается, что она внимательно исследовала женщин и одновременно рьяно защищала их права. Однако внимание, уделяемое феминистскому аспекту ее жизни и работы, порой грозит исказить суть, и кажется почти необходимым настаивать на том, что Вирджиния на самом деле не была фанатичной феминисткой. И даже дневник – непосредственная запись действительно интересовавших писательницу вещей – сравнительно мало посвящен вопросам феминизма.
Несмотря на то что Вирджиния по-прежнему чувствовала себя наиболее комфортно именно с близкими друзьями из «Блумсбери», она расширила круг своего общения и, всегда проявляя интерес к другим людям, пользовалась возможностями, которые давала ей растущая слава, чтобы наблюдать за выдающимися личностями или встречаться с ними, особенно с писателями, хотя от приглашения пообедать в компании премьер-министра она тоже не отказывалась. Ее впечатления, например от Томаса Харди и У.Б. Йейтса, от Макса Бирбома, Джорджа Мура и Герберта Уэллса, заполнили одни из самых ярких и интересных страниц данного тома. А ее литературный успех принес много материальных благ: к удобствам и комфорту дома 52 на Тависток-сквер и Монкс-хауса добавилось то, что она могла позволить себе не только красивую новую одежду (вечно волновавшая ее тема) и произведения искусства, но также подарки, вечеринки, подержанный автомобиль и поездки за границу. Леонард и Вирджиния были бережливы по натуре и привычке, и то, что им казалось расточительством, сегодня считалось бы довольно скромной жизнью. Однако годы вынужденной экономии прошли; Вулфы заслужили свободу распоряжаться своей жизнью без каких-либо жестких ограничений финансового характера.
Это действительно был период достижений, изобилия и удовольствий. Досады и уныние, болезни и тревоги, конечно, неизбежны, однако, если учесть склонность Вирджинии использовать дневник как отдушину, в целом данный том – это летопись благополучных лет; это записи женщины, которая счастлива в браке, не обделена дружбой, успешна в работе, обладает богатым воображением, обретает уверенность в собственных способностях к самовыражению и расширяет возможности применения своего таланта.
Аббревиатуры и сокращения
N&A – Nation & Athenaeum
NYHT – New York Herald Tribune
В. или ВВ – Вирджиния Вулф:
ВВ-Д-0 – Дневники: 1897–1909
ВВ-Д-I – «Дневники: 1915–1919»
ВВ-Д-II – «Дневники: 1920–1924»
ВВ-П-I – «Письма: 1888–1912»
ВВ-П-II – «Письма: 1912–1922»
ВВ-П-III – «Письма: 1923–1928»
ВВ-П-IV – «Письма: 1929–1931»
КБ-I – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том I:
Вирджиния Стивен, 1882–1912»
КБ-II – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том II:
Миссис Вулф, 1912–1941»
Л. или ЛВ – Леонард Вулф:
ЛВ-I – «Посев. Автобиография: 1880–1904»
ЛВ-III – «Новое начало. Автобиография: 1911–1918»
ЛВ-IV – «Вниз по склону. Автобиография: 1919–1939»
ЛВ-V – «Путь важнее цели. Автобиография: 1939–1969»
ЛПТ – Литературное приложение «Times»
РФ-П-II – Роджер Фрай «Письма: 1913–1934»
ЧП – Член парламента
1925
Вулфы вернулись в Лондон из Монкс-хауса 2 января. Вирджиния продолжила писать в тетради за 1924 год (Дневник XIII).
6 января, вторник.
Позорная правда заключается в том, что я пишу в старой тетради, так как не могу позволить себе оставить столько пустых страниц.
С каким размахом я начинала 1924 год! Сегодня Нелли[1 - Нелли Боксолл и ее подруга Лотти Хоуп пришли по рекомендации Роджера Фрая (см. Приложение 1) и начали работать у Вулфов кухаркой и горничной соответственно 1 февраля 1916 года. В 1924 году Нелли переехала вместе с Вулфами на Тависток-сквер в Блумсбери, а Лотти стала работать на Адриана Стивена (см. Приложение 1), который жил по соседству на Гордон-сквер.] в 165-й раз дала мне понять, что не намерена подчиняться диктату, а будет поступать так, как и любая другая на ее месте. Таковы плоды жизни в Блумсбери. В целом, я склонна верить ей на слово. Необходимость подстраиваться под ее причуды и давление «любых других» – это перебор, пускай она и хорошая кухарка, но также сварливая старая дева, надежная и честная, по большей части ласковая, добрая, хотя неисправимо суетливая, нервная, предъявляющая необоснованные претензии. Как бы то ни было, вопрос о прислуге меня уже не особо волнует.
Вчера вечером мы ужинали в новом особняке Мэри[2 - Вирджиния Вулф (здесь и далее В. или ВВ) ужинала у Мэри Хатчинсон (см. Приложение 1) и ее мужа Сент-Джона. В 1924 году Хатчинсоны переехали из Ривер-хауса в Хаммерсмите на Принц-Альберт-роуд 3 в Риджентс-парке. У них было двое детей: Барбара (1911–1989) и Джереми (1915–2017).] на Альберт-роуд 3. Люблю, когда новый год начинается с теплых дружеских встреч, и это был превосходный ужин. К тому же я увидела их милых детей, мальчика и девочку; у девочки прекрасный женский взгляд; она отзывчивая, смущенная и немного диковатая, как и все девчонки. (Я хочу начать описывать свой собственный пол.) Что я имела в виду? Чрезвычайную юность, наверное, и все же, вероятно, женственность, ощущение которой никогда меня не покидает. Сейчас я начинаю сочинять новую историю, хотя я теперь все время что-то придумываю. Короткие сценки, например про Старика (образ Л.С.[3 - Сэр Лесли Стивен (1832–1904) – историк, писатель, критик, отец ВВ. Вирджиния уже упоминала образ Старика (см. ВВ-Д-II, 17 октября 1924 г.), который перерастет в задумку романа «На маяк».]), профессора, специалиста по Мильтону[4 - Джон Мильтон (1608–1674) – английский поэт, политический деятель и мыслитель, автор политических памфлетов и религиозных трактатов. Образ «профессора Брайели, специалиста по Мильтону» вошел в роман «Миссис Дэллоуэй».], а теперь про то, как меня отвлекает болтовня женщин. Что ж, вернемся к реальной жизни. Где мы сейчас?
Сегодня утром я писала заметку о елизаветинских пьесах[5 - Статья ВВ «Заметки к пьесам елизаветинской эпохи» вышла в ЛПТ от 5 марта 1925 года.], ради которой читала пьесы весь прошлый год. Потом обнаружила, что у моих часов отвалилась минутная стрелка (я заметила это во время разговора с Литтоном[6 - Литтон Стрэйчи, см. Приложение 1.] о Ричардсоне[7 - Сэмюэл Ричардсон (1689–1761) – английский писатель-сентименталист.] вчера вечером), спустилась в типографию уточнить время и увидела, что Ангус[8 - Ангус Генри Дэвидсон (1900–?) – выпускник Магдален-колледжа Кембриджа, писавший художественную критику для «Nation & Athenaeum» (здесь и далее N&A). Он пришел работать в «Hogarth Press» в декабре 1924 года в качестве преемника Д.Х.В. Райландса (см. 8 апреля 1925 г.) и оставался там до конца 1927 года.] и Леонард составляют смету на печать для «Simpkin[9 - Simpkin, Marshall, Hamilton Kent & Co» – фирма, основанная в 1819 году и занимавшаяся оптовой книготорговлей; крупнейший дистрибьютор книг в свое время. Компания обанкротилась в 1954 году.]». Задержалась и посмеялась с ними. Л.[10 - Здесь и далее Л. или ЛВ – Леонард Вулф (1880–1969) – политический теоретик, писатель, издатель, муж ВВ. Офис «Nation», где работал ЛВ, находился на Грейт-Джеймс-стрит 38.] отправился в офис после того, как мы прогулялись с собакой вокруг площади. Я зашла домой и набрала страницу книги Нэнси[11 - Нэнси Кунард (1896–1965) – экстравагантная, капризная британская писательница, наследница и политическая активистка; дочь леди Кунард. Ее поэма «Параллакс» как раз готовилась к публикации издательством «Hogarth Press» в апреле 1925 года.]. Потом отнесла часы на починку в «Ingersoll[12 - Американская часовая компания, основанная в 1890 году.]». Выгуляла собаку. Вернулась. Это был суровый пасмурный зимний день; там, где нет фонарей, тротуар выглядел чернильно-черным. Никогда мне не описать все прожитые дни. Никак не могу настроиться, но, возможно, если перечитаю написанное, то все же пойму, что я хотела сказать.
В Родмелле сплошная непогода и наводнение; именно так. Разлилась река. Семь дней из десяти лил дождь. У меня почти не было возможности прогуляться. Л. обрезал деревья, что потребовало героических усилий. Мой героизм был исключительно литературным. Я редактировала «Миссис Дэллоуэй», то есть занималась самой скучной частью писательской работы, самой обременительной и тоскливой. Хуже всего начало (как обычно), где одному только аэроплану уделено несколько страниц, и это надоедает. Л. прочел книгу и считает ее лучшей из всего мною написанного. Но разве он не обязан так думать? И все же я с ним согласна. Он считает ее более целостной, чем «Комната Джейкоба», но говорит, что читается труднее из-за отсутствия очевидной связи между двумя темами.
Так или иначе, роман отправлен в «Clark[13 - Имеется в виду типография издательства «R. & R. Clark of Edinburgh».]», а на следующей неделе уже приедут гранки[14 - Набор оттисков напечатанного материала на больших листах бумаги без разделения на отдельные страницы для проверки и правки.]. Это для издательства «Harcourt Brace[15 - Нью-йоркское издательство «Harcourt, Brace, & Co», публиковавшее ВВ в Америке.]», в котором книгу взяли не глядя и подняли мой гонорар до 15%.
В Родмелле я почти ничего не видела, так как была вынуждена все время сидеть за печатной машинкой.
Ангус провел с нами Рождество – очень спокойный, внимательный, бескорыстный, сознательный молодой человек с очаровательным чувством юмора; невзрачный, по словам Литтона, и пассивный. Но я все равно о нем хорошего мнения.
18 марта, среда.
Эти последние страницы относятся к «Обыкновенному читателю» и были написаны[16 - Дневниковая запись следует за одностраничным, сильно переработанным черновиком заключительного абзаца (о сэре Томасе Брауне) статьи «Елизаветинский сундук», вошедшей в сборник «Обыкновенный читатель». Он был опубликован 23 апреля 1925 года.], когда я лежала в постели с гриппом. И вот, наконец, отправив сегодня последние правки, я сделала новый дневник и заканчиваю этот с тысячей извинений и зловещим предчувствием при виде всех оставшихся пустых страниц.
Далее Вирджиния начинает новую тетрадь (Дневник XIV). Титульный лист подписан:
Тависток-сквер 52
18 марта, среда.
За позор я уже, думаю, извинилась; между чаем и ужином просматриваю две книги, которые идут в печать; грипп и отвращение к перу[17 - «Параллакс» Нэнси Кунард и «Поэмы и басни» Роберта Тревельяна были напечатаны вручную в «Hogarth Press» и опубликованы в апреле 1925 года. ВВ, вероятно, заразилась гриппом от ЛВ, который заболел 11–13 марта.].
В данный момент (у меня семь с половиной минут до ужина) я хочу отметить, что прошлое прекрасно, поскольку человек не осознает своих эмоций, когда испытывает их. Они раскрываются позже, поэтому у нас нет целостного ощущения настоящего – только прошлого. Это поразило меня на платформе в Рединге, когда я наблюдала, как Несса целовала на прощание Квентина[18 - Квентин Клодиан Стивен Белл (1910–1996) – историк искусства и писатель. Вслед за своим старшим братом Джулианом Квентин поступил в школу Лейтон Парк недалеко от Рединга в графстве Беркшир; это был его второй семестр.]; он был смущен и немного взволнован. Я это запомню и дополню, когда отделаюсь от воспоминаний о спуске с платформы, о поиске автобуса и т.д. Вот так, я думаю, мы и зацикливаемся на прошлом.
Мы решили навестить детей в школе – молодых людей, я бы сказала. Джулиан[19 - Джулиан Хьюард Белл (1908–1937) – английский поэт, сын Клайва и Ванессы Белл. Погиб во время гражданской войны в Испании.] был заперт в «клетке» и в качестве наказания от мистера Элиота[20 - Некий Т.К. Элиот (?–1969), преподаватель французского.] раскатывал покрытие теннисного корта. (Тут я придумала историю о человеке, который мечтал купить поле; это желание поддерживало в нем жизнь; купив его, он умер.) Подошел мистер Годдард[21 - Скотт Годдард (1895–1965) – преподаватель музыки, а позже музыкальный критик.], и Джулиан крикнул: «Я тут до пяти», – как будто они оба студенты. В этом не было ничего школьного. Но как же ужасно быть мистером Годдардом и выходить в такой ненастный день (шел снег) на улицу, чтобы поприветствовать бегунов. Добежав до финиша, они тут же повалились на землю, и их накрыли пледами и куртками. На последнем круге они уже еле волочили ноги. Джулиан и Квентин проявили крайний цинизм и сказали, что никакого удовольствия в этом нет, но так надо. Перо царапает бумагу.
В четверг, 26 марта, Вулфы отправились с вокзала Виктория, по маршруту Ньюхейвен – Дьепп через Ла-Манш, в Париж, а затем ночным поездом добрались до Марселя и Кассиса, где остановились в отеле “Cendrillon”. Они вернулись в Лондон 7 апреля.
8 апреля, среда.
Только что вернулась из Кассиса[22 - Город и коммуна на юго-востоке Франции.]. Во время путешествия я частенько думала о том, как запишу здесь некоторые из своих бесчисленных ежедневных впечатлений. Но что же происходит по возвращении? Мы переодеваемся и ныряем в поток, а я одержима глупой идеей, что у меня нет времени садиться и писать или что нужно заниматься чем-то серьезным. Даже сейчас я лихорадочно колеблюсь, половину времени размышляя, но надо остановиться и выгулять Гризель [собаку]; я должна разобраться с американскими книгами[23 - Статья ВВ «Американская проза» вышла в нью-йоркском журнале «Saturday Review of Literature» от 1 августа 1925 года.]; правда в том, что мне необходимо попытаться выделить полчаса в день на ведение дневника. Дав ему и имя и место, я, возможно, приду к мысли – таков уж разум человека, – что это обязанность, которой нельзя пренебрегать ради других дел.
Я нахожусь под впечатлением, сложным, от возвращения домой с юга Франции в эту просторную мрачную мирную уединенность Лондона (так, по крайней мере, казалось прошлой ночью), полностью уничтоженную несчастным случаем, свидетелем которого я стала сегодня утром, и женщиной, прижатой автомобилем к ограде и еле слышно стонавшей «ой-ой-ой». Весь день мне мерещился ее голос. Я не побежала на помощь; к ней бросились все пекари и продавцы цветов. Меня не покидает жуткое ощущение жестокости и дикости мира; эта женщина шла в своем коричневом пальто по тротуару – и вдруг, как в кино, огромная красная машина переворачивается и приземляется прямо на нее, и слышится только «ой-ой-ой». Я как раз направлялась посмотреть новое жилье Нессы и на площади встретила Дункана, но поскольку он не видел аварии, то и моих чувств не мог представить себе ни в малейшей степени, да и Несса тоже, хотя она вспомнила несчастный случай, который произошел с Анжеликой[24 - Анжелика Ванесса Белл (1918–2012) – младший ребенок Ванессы, писательница и художница, впоследствии жена Дэвида Гарнетта – любовника Дункана Гранта. История несчастного случая с Анжеликой была описана ранее в дневнике (см. ВВ-Д-II, 5 апреля 1924 г.).] прошлой весной, и пыталась сравнить их. Но я заверила ее, что это всего-навсего случайная незнакомка в коричневом пальто, и мы достаточно спокойно осмотрели дом[25 - О Ванессе Белл и Дункане Гранте см. в Приложении 1. «Новое жилье» Ванессы находилось в доме 37 по Гордон-сквер.].
Со времени моей последней записи, а прошло несколько месяцев, умер Жак Равера[26 - Жак Пьер Поль Равера (1885–1925) – французский художник, получивший образование в Бедалесе (школа в Хэмпшире), Сорбонне и Эммануэль-колледже Кембриджа; один из группы друзей, которых ВВ называла «неоязычниками». В 1911 году он женился на одной из соратниц – Гвендолен Мэри Дарвин (1885–1957). Супруги Равера жили в Вансе на юго-востоке Франции. Все больше страдая от рассеянного склероза, Жак диктовал свои письма жене. Примерно за месяц до смерти Жака, случившейся 7 марта 1925 года, ВВ отправила ему предварительные гранки «Миссис Дэллоуэй», и он ответил: «Этого оказалось почти достаточно, чтобы мне захотелось пожить еще немного ради таких писем и таких книг… Я польщен, а вы знаете, насколько это важное для человека ощущение, и горд, и доволен…».], страстно желавший смерти; он прислал мне письмо о «Миссис Дэллоуэй», и это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Неужели я и правда, наконец, чего-то добилась? Ну, конечно, это не идет ни в какое сравнение с Прустом[27 - Валентин Луи Жорж Эжен Марсель Пруст (1871–1922) – французский писатель, романист и поэт, представитель модернизма в литературе.], в которого я сейчас погружена. Особенность Пруста в том, что он сочетает в себе предельную чувствительность с предельным упорством. Ему нужны все до последнего оттенки окраса бабочек. Он прочен как кетгут[28 - Саморассасывающийся хирургический шовный материал из высушенных и скрученных кишок рогатого скота; кроме того, его используют для струн музыкальных инструментов.] и мимолетен как жизнь бабочки. Думаю, он будет и влиять на меня, и выводить из себя каждым своим предложением. Как я сказала, Жак умер, и меня тут же начали захлестывать чувства. Я узнала об этом здесь в компании Клайва [Белла, см. Приложение 1], Би Хоу[29 - Некая Беатрис Изабель Хоу (1900–?), позже миссис Марк Лаббок, – автор книги «Фея, запрыгнувшая мне на колени» (1927). Дункан Грант написал ее портрет в 1926 году.], Джулии Стрэйчи[30 - Джулия Фрэнсис Стрэйчи (1901–1979) – падчерица Рэй; единственный ребенок Оливера Стрэйчи и его первой жены Руби Майер, с которой он развелся в 1908 году. Воспитанная в основном в домах благонамеренных родственников и в Бедалесе, она в 1924 году делила квартиру в Челси с другой молодой женщиной и пыталась зарабатывать на жизнь. Ей предстояло стать необычной, но не очень плодотворной писательницей.] и Дэди[31 - Джордж Хамфри Вулферстан («Дэди») Райландс (1902–1999) – театральный режиссер, выпускник Итона и Кингс-колледжа Кембриджа. На первом курсе он сыграл роль Электры в постановке трилогии «Орестея» Эсхила; Райландс был энергичным и талантливым участником многих театральных постановок университета. Став членом общества «Апостолов», он привлек внимание как Мейнарда Кейнса, так и Литтона Стрэйчи. Всю вторую половину 1924 года Дэди проработал в издательстве «Hogarth Press», а затем уехал в Кембридж писать диссертацию. Его поэма «Шерсть и тафта», посвященная ВВ, была выпущена издательством Вулфов декабре 1925 года.]. Но я больше не чувствую необходимости снимать шляпу перед смертью. Предпочитаю выходить из комнаты на полуслове, с незаконченной случайной фразой на устах. Вот какое впечатление произвела на меня смерть Жака – никаких прощаний и покорности, а просто шаг в темноту. Хотя для нее [вдовы] это ужасный кошмар. Мне лишь остается вести себя с ней естественно, но это, я полагаю, очень важно. Все чаще и чаще я повторяю слова Монтеня[32 - Мишель де Монтень (1533–1592) – французский писатель и философ. См. «Монтень» из сборника «Обыкновенный читатель»: «Впрочем, хватит о смерти: жизнь – вот что главное» (в пер. Н.И. Рейнгольд). ВВ написала Гвен Равера в тот же день (см. ВВ-П-III, № 1547).]: «Жизнь – вот что главное».
Я жду, чтобы понять, какую форму в итоге приобретет в моей голове Кассис. Там есть скалы. После завтрака мы обычно ходили посидеть на камнях и погреться на солнце. Л., как правило, сидел без шляпы и что-то писал на коленках. Однажды утром он нашел морского ежа – они красные, с шипами, которые слегка подрагивают. После обеда мы ходили гулять по холмам и в лес, где однажды услышали шум машин и обнаружили неподалеку дорогу на Ла-Сьота[33 - Французский портовый город на Лазурном берегу.]. Повсюду были камни и крутые тропинки, а еще очень жарко. Как-то раз мы услышали громкий звук, похожий на птичье щебетанье, и я сразу подумала о лягушках. На лугах распустились неухоженные красные тюльпаны; все поля там напоминали небольшие угловатые ступеньки холма, разлинованные и окаймленные виноградными лозами; то тут, то там виднелись побеги фруктовых деревьев в красных, розовых и даже пурпурных бутонах. Дома тоже угловатые, белые, желтые и голубые, с плотно закрытыми ставнями; вокруг них – ровные дорожки и кое-где ряды левкоев[34 - Левкой, или Маттиола, – род однолетних и многолетних травянистых растений семейства Крестоцветные.]; повсюду – бесподобная чистота и завершенность. В Ла-Сьота огромные оранжевые корабли плавают по голубым водам в маленьких бухтах. Все эти бухты правильной круглой формы и окружены отштукатуренными бледными домами, очень высокими, облупленными и залатанными, со ставнями; возле одних виднеются горшки и клумбы с зеленью, возле других сушится белье; на каком-то крыльце сидела старуха и смотрела вдаль. На каменистом и голом, словно пустыня, холме сушились сети; на улицах играли дети, прогуливались и сплетничали девицы в выгоревших ярких платках и хлопчатобумажных платьях, мужчины убирали лишнюю землю с главной площади, чтобы вымостить ее камнем. Отель «Cendrillon[35 - В пер. с фр.: «Золушка».]» – это белое здание с красной плиткой на полу, рассчитанное человек на восемь. Там были мисс Тугуд, мисс Бетси Робертс, мистер Гурни, мистер Фрэнсис и, наконец, мистер Хью Андерсон[36 - Хью Скелтон Андерсон (1900–1925) – выпускник Нью-колледжа Оксфорда, умерший от менингита 15 июля 1925 года. Позже ВВ упоминает его еще один раз (см. 19 июля 1925 г.).] и мистер Гарроу Томлин[37 - Джордж Гарроу Томлин (1898–1931) – старший брат Стивена Томлина (см. 27 марта 1926 г.). Остальные гости отеля не идентифицированы.]. Все они заслуживают описания на несколько страниц. Да и атмосфера отеля навеяла множество идей, – такая холодная, безразличная, внешне любезная и порождающая очень странные взаимоотношения, как будто человеческая природа сведена к своего роду кодексу, который специально изобретен для подобных ситуаций, когда совершенно незнакомые люди собираются в одном месте и предъявляют права как члены одного племени. На самом деле мы постоянно общались, но в душу к нам никто не лез. А еще мы с Л. были даже слишком счастливы; как говорится, умереть сейчас…[38 - Вероятно, это отсылка к пьесе Уильяма Шекспира «Отелло» (акт II, сцена 1): «Умереть сейчас я счел бы высшим счастьем…» (в пер. М. Лозинского).] Никто не скажет обо мне, что я не знала истинного счастья, хотя мало кто может ткнуть пальцем в конкретный момент или объяснить, что именно их осчастливило. Даже я сама, время от времени купаясь в счастье, могу лишь сказать: «Это все, чего я хочу». Ничего лучшего мне было не придумать, и я не без суеверия испытывала те же, наверное, чувства, что и боги, которые, придумав счастье, должно быть, завидуют ему. Хотя это не так, если счастье случайно свалилось вам на голову.
