Александр Леонидович Миронов "Русская удаль"

– Давай, Валерка проходи, сюда садись, – и показал на приставной столик перед своим столом.

И Шиволовский внутренне расслабился: кажется, ему не быть осмеянным, изжёванным – акула и гиена, черт и леший – отдыхают. Дай Бог, чтобы пронесло. А лучше – принесло что-нибудь полезное от этой встречи.

Шиволовский Валерий Павлович, заместитель начальника цеха механического завода, входивший в структуру комбината, ещё не потухший пятидесятилетний мужчина, решил развеяться. Так сказать, тряхнуть стариной, сходить на рандеву и прочие…

В канун 1-го Мая, то есть во второй половине дня тридцатого апреля, Валерий Павлович со своими сослуживцами слегка выпили. (Выпивши, его заусило, – как без ошибки, уже в разговоре, догадался хозяин кабинета.) Все коллеги по домам, к семьям, а Валерий Павлович сел на новенькие "Жигули" шестой модели и покатил по злачным местам, а злачных мест в посёлке городского типа… одно, у общежития на Советской.

За свой полувековой возраст Валерий Павлович имел кое-какой опыт в амурных делах. И женщин видел насквозь: по взглядам, по жеманным улыбкам. И по ряду специфическим приметам, что познаются на практике.

Чем старше становится мужчина, тем обострённее у него тяга к прекрасному, к юному, к нежному. Что же касается Валерия Павловича, то у него эта склонность приобрела далеко не платоническое и созерцательное выражение. Он умел ценить эту красоту только в натуре и при интимных обстоятельствах, и потому голенастые бестии, обтянутые в джинсы или коротенькие юбочки, притягивали его, как магнит. Что называется: седина в голову, а бес в ребро.

Предпраздничный вояж на "Жигулях" увенчался успехом. У кафе напротив общежития, Валерию Павловичу улыбнулась золотой фиксой Венера. Голову её украшала серая кудель и была она в синих джинсах, что в целом пленяло воображение Ловеласа.

У себя в гараже Валерий Павлович имел привычку приберегать бутылку водки или вина, что, несомненно, делает честь любому мужчине.

"Монтана" лежали на спинке заднего сидения, а белотелая Венера со вкусом и удовольствием потягивала русскую горькую и сигареты "Мальборо", возлежа на откинутой спинке переднего пассажирского сидения.

Валерий Павлович откушавши вместе с мадам Венерой, а, может быть, с Евой прибережённую на данный случай бутылку водки, захмелел. То есть немножко всхрапнул.

Мадам Ева, проверив карманы кавалера, пришла в негодование. Карманы были пусты! Негодуя и злясь, она делает белой ручкой массаж на щеке уснувшего Адама.

Шиволовский проснулись.

Валерий Павлович пробудился, и не понял, отчего горит лицо. Губы Евы или Веры, припав к его ушку, певучи шептали:

– Милый, не спи. Мы же не для этого сюда приехали.

Действительно, чего он тут развалился? – спать надо дома с женой. И Валерий Павлович слегка протрезвел. Хотел было пригубить прямо из горлышка, но бутылка оказалась пустой.

Мадам Вера, а, может быть, Мариана, продолжала выражать законный протест.

– Милый Валерик, я так рада нашей встречи. Я счастлива. Мне никогда так не было хорошо. Но слишком ты скуп, – выговаривала она. – Выпить нет. Закусит нечем. Да и денег у тебя, наверное, тоже нет. А того, что ты мне дал… – она наморщила носик. – Мне хочется ещё чего-нибудь, чего-то такого этакого…

Валерия Павловича пронзило чувство вины перед прелестным созданием. И он, как истинный кавалер, принёс даме извинения.

– Ты прости, дружочек, – сказал он. – Получилось, действительно, как-то не красиво.

И вдруг его осенило.

– Ты, – говорит, – побудь немного одна тут, а я схожу домой. Возьму деньжат и по пути зайду в магазин, – и пощекотал щекотное местечко юной обольстительнице: – Утю-тю-тю!

Марианне ход его мыслей понравился, и она, смеясь, с легкой душой заторопила кавалера.

– Ах, Валерик, как мне неохота тебя отпускать. Ты такой… Но ты не долго, – говорит, – скоро вечер. У меня ещё кое-какие дела намечены…

– Я мигом, крошка. Я одним махом.

Одевшись, причесавшись и поцеловавшись, Валерий Павлович поспешил из гаража.

– Я тебя закрою, дорогуша, на замок, и ты сиди тут тихо. И никому не отвечай, я сам тебя открою. Утю-тю-тю…

Мадам Маша, может быть, Параша, послала ему воздушный поцелуй и помахала ручкой из машины. Улю-лю-лю…

Закрыв гараж на замок, Валерий Павлович взял курс к дому. Был он тяжёл, помят, но ещё в рассудке.

Кто празднику рад, тот накануне пьёт. А таких как Валерий Павлович, в посёлке, да и по всей России – считать и не пересчитать. И он, выйдя из гаражей и входя в жилой массив, услышал из окон домов весёлые песнопения, звуки гармошек, гитар и магнитофонов.

А тут ещё сзади, обнявшись, выплыли из гаражей три друга, и хором залихватски заорали:

Пора-пора-порадуемся на своём веку

Красавице и юбке, и даже каблучку,

Пока-пока-покачивая перьями на шляпах,

Судьбе не раз шепнём: "Мерси боку".

"Мерси боку"… "Мерси боку"!

Ха-ха! Ха-ха-ха…

И в три глотки заржали. Ха, мушкетёры…

И эта праздничная атмосфера ещё более настраивала Шиволовского на мажорный лад. К дому он подходил с этой же песней, которую мурлыкал себе под нос: "Мерси боку… Боку, куку…"

Дома Валерия Павловича ожидал приятная неожиданность.

Как только хозяин вошёл в квартиру, его обступила многочисленная толпа. Родня приехала на праздник, кто откуда. И Валерий Павлович, естественно, тоже им обрадовался.

Ну, как тут уйти, не чокнувшись с гостями?

Выпили раз – за радостную встречу. Выпили два – за здоровье хозяев. Выпили три, четыре, пять…

Утром Шиволовский едва проснулся. Поднять подняли, да, похоже, не разбудили. Но опохмелили. Новый квас да на старую закваску, – и второй день прошёл в том же хмельном тумане и веселье. Он снова был насыщен тостами и здравицами. То есть всем тем, на что принуждают винные пары. Фантазия здесь заурядна до непредсказуемости.

Но как бы праздники не были хороши и продолжительны, за ними наступают будни.

Утром третьего дня Валерий Павлович хоть и хворал с похмелья, однако, решил на работу ехать на машине. Жене хотелось угодить, что называется, прогнуться, – что-то она последнее время шипеть много стала. А может он, ненароком, дал повод? Словом, чувствовал за собой какой-то неясный грешок. И потому захотел прокатить жинку на новенькой машине, – и двух месяцев нет, как купил по заводской очереди.

В начале восьмого утра Шиволовский был у гаража, ключом ковырял замок и негромко мурлыкал:

– Судьбе не раз шепнём: "Мерси боку"… Боку, куку…

Валерий Павлович дёрнул на себя дверцу в воротах и…

В первый момент он не понял, что происходит. Да и с похмелья…. с душой почти без грешной и чистой, омытой и проспиртованной, ещё витающей где-то в розовых облаках праздничного застолья, откуда вряд ли спрыгнешь в одночасье на грешную землю, и что-то враз уразумеешь…

Лишь только Валерий Павлович потянул на себя створку в воротах, как вдруг из гаража вылетает кукушка, да такая громадная, лохматая и рычащая… и впивается когтями ему в лицо.

Естественно, Валерий Павлович сразу не смог переключиться, перейти из расслабленного состояния в атакующее, и потому не мог достойно отреагировать на нападение. От неожиданности он даже оторопел, и этим беззастенчиво воспользовалось страшное чудовище. Оно било по лицу, драло его когтями, и страшно материлось.

Но этот же моцион подействовал на Шиволовского и отрезвляюще. Вначале он попытался было поймать разъярённую мадам Куку, объясниться с ней, но всякий раз отскакивал от неё, как ужаленный.

Наконец, он вынужден был прижаться к воротам и принять круговую оборону, как боксёр на ринге. Но противник, видимо, насладившись поединком, и выплеснув всю свою энергию, накопившуюся за двое суток в узилище гаража, отстал от несчастного и бросился прочь.

Как только наступила тишина, и в ней послышались удаляющиеся шаги, Валерий Павлович отнял руки от лица – увидел, как от гаража быстро удалялись "Монтана", перекатываясь по округлым полушариям.

С Валерия Павловича напряжение спало. Он почувствовал, что побит, но как будто жив.

Однако любые побои оставляют раны, если не в душе, то на теле. И не успело чувство достоинства разлиться по ожившему организму и сознанию, расправить грудь и гордые плечи, как к лицу Валерия Павловича прилила страшная боль. Словно со щёк и носа содрали кожу не на один, а на десяток ремней для талий нежных созданий. И Валерий Павлович взвыл:

– Ой-ей-ёй!!. – лицо загорело нестерпимым пламенем.

Шиволовский выдернул из кармана платок и приложил его к лицу. Материал тут же принял окраску флага, под которым в пору было выступать в защиту прав потребителя.

– У-у-у! Чтоб у тебя… на глазу ячмень вскочил! Чтоб ты облысела! Чтоб… – тут вариант красноречия можно себе представить, ибо Шиволовский не ограничивал себя в речитативе.

Через какое-то время Валерий Павлович поспешил в гараж. Ему страстно захотелось увидеть себя в зеркало. Оценить горячие припарки?

Шиволовский, войдя в гараж, почувствовал, как пол проваливается сквозь землю, и он за ним следом. Даже на какое-то время, показалось, – ушёл в тартарары.

Перед ним стояли "Жигули", но не те, которые при определённых обстоятельствах превращаются в ресторан, спальню и секс-салун. Не те, которые он с таким трудом добивался, ждал и уже заочно любил, как вторую жену. "Жигули", которые гладил во сне по желобку, а потом – наяву. Любовался и не мог насмотреться. Без которых уже жизни не представлял… И которые верой и правдой начали служить своему хозяину. И теперь, глянув на машину, на свою красавицу, Валерий Павлович, стоя на коленях и качаясь из стороны в сторону, рыдал.

Перед ним стояла машина, напоминающая огромную консервную банку, которую распечатывали, за неимением штопора, топором. Что рубилось – было порублено, что разбивалось – превратилось вдребезги, как снаружи, так и внутри. И вообще, груда утиля и металлома. Перед чем невольно хочется снять шляпу и вместе с головой. Орудие вандализма безмятежно валялось тут же, на полу.

Когда шок прошёл от второго представления, Шиволовский почувствовал, как нещадно жжёт лицо, по нему катились солёные слезы, возможно, с горючей смесью. Отчего Валерий Павлович вновь завыл речитативом:

– У-у-у!.. Да разве же так можно?.. Вот и оставь человека погостить… Не могла двух суток тут перекантоваться… Да я б тебе весь простой компенсировал, и праздничные оплатил… Да я б тебя… Да чтоб у тебя ноги колесом свело, кошка дра-ана-а-яяя!.. У-у-у!!.

Стенает Шиволовский голенастую бестию, сулит ей все земные и загробные страсти и сам от отчаяния немеет. Сам пострадал – трагедия. Этот стыд и срам как-нибудь пережил бы. А вот как быть с машиной? Ведь столько лет на неё стоял в очереди. Старался, работал в будни, в выходные и в праздники. Не раз на поклоне был перед Генеральным. И всякий раз слышал в ответ:

– Работай, Валерка, работай. Твоё время ещё не подошло. Ещё не заработал.

И его голос он как будто вновь слышал сейчас. Только слова другие.

– Вот и дай придурку стеклянную игрушку. Хо-хо!.. Раздолбай ты, Шиволовский, раздолбай.

Валерия Павловича даже объяснения с женой так не пугали, уж с ней он как-нибудь, придумает что-нибудь. А вот Генеральный… – это ж царь и бог! Это ж чёрт и леший! Это ж акула и электрический скат! – и всё в одном флаконе!

Шиволовского бросило в жар, как от огромного горячего горчичника, и он полез в подвал гаража в прохладу и за барсучьим жиром. Раны надо было замазывать, саднило лицо нещадно.

Подвал Валерий Павлович оборудовал удобно. По его периметру на стеллажах, на металлических угольниках, укрепил деревянные полки. И на них составлял соления и варения в стеклянных банках и баночках, разного размера. Многие из них были с наклейками, и каждая полка под определённый вид консервантов.

Сейчас он спускался в подвал с особой поспешностью, на которую понуждала саднящая боль на физиономии, которую и лицом теперь нельзя было назвать. Казалось, там, в подвале, была вся амбулатория, которая спасёт его от физических и психических страданий. Перед тем, как спускаться в подвал, он включил свет в него, и теперь с азартом стукнул ладонью в дверь. Дверь распахнулась. Но лучше бы она на тот момент была забаррикадирована изнутри.

Шиволовский, переступив порог, стал вновь опускаться на колени. В его сознании померк электрический свет.

– Убила-а… – только и могли вымолвить его уста.

Всё, что стояло когда-то на стеллажах: соленья и варенья, и пустые банки, – теперь валялось на полу в песке в разобранном виде, в виде мелких осколков и дребезг, вперемежку с содержимым банок и баночек. И, естественно, барсучий жир в малиновом варенье…

– Но машина-то причём?!. – воскликнул Генеральный, когда Валерий Павлович почти закончил свой рассказ. – Нет, ты её найди, Валерка. Найди. Надери ей это самое. Банки, посуду бей, а машину не трошь. Это ж ма-ши-на! Вот, мерзавка! Но ты её хоть, это самое… Кхе-кхе…

– Да было… Правда, выпившим был, уснул быстро.

– Вот это плохо. На охоту ходить, собак кормить.

– Да, теперь-то ясно, а тогда – перебрал немного…

– Ну, ничего, ещё молодой, исправишься.

– Постараюсь. Только, кажется, она, эта стерва, не наша, не местная. Не видел я её здесь раньше. Да и не на чём искать её. Нет машины.

Директор задумчиво попыхтел упругими губами, потом, игриво посмотрев на Шиволовского, сказал:

– Ладно, Валерка, не плачь. Найдём тебе машину. Подумаем. Может, что-нибудь из директорского фонда выкроем. Деньги найдёшь?

– Родион Саныч! – воскликнул Валерка, едва не подскочив со стула. – Да я в лепёшку расшибусь! Да я… – и почувствовал, как уголки глаз защипало, того гляди, слеза выкатится.

– Ну, на счёт лепёшки, не горячись. Ты мне даже такой, поцарапанный, нужен. Ты мне ещё послужишь.

– Послужу…

– Ну, вот и договорились. А теперь иди. И не будь впредь таким раздолбаем.

– Родион Саныч… Да я в жизнь теперь такого не допущу! Чтоб я ещё раз с такой связался…

– Иди, иди. Знаю я вас, – и директор отмахнулся от посетителя.

Вот тут бы Шиволовскому и закончить аудиенцию. Но Валерий Павлович впал в благодарственную эйфорию, и потерял контроль над ситуацией.

– Родион Саныч… Отец родной… Да я… – при этом его полосатая физиономия лоснилась, и чем-то напоминала морду не то шакала, не то гиены.

– Нет, ты пойдёшь отсюда, или тебя ещё раз поцарапать? Сейчас организую!

Валерка выскочил от директора, как контуженный.

Опомнился уже на улице. Тут только Валерий Павлович начал собираться с мыслями, вспоминая беседу с Генеральным. Что-то в их разговоре, кажется, промелькнуло объединяющее, и он даже почувствовал, как будто бы сочувствие в его голосе. И это зарождало слабую надежду на то, что тот выполнит своё обещание, найдёт ему машину. Ну, хотя бы из дурости! – которой директор так гордится.

И-и-ээ-эххх! ? боку-куку…