Виктор Васильевич Бушмин "ЗОВ.Три истории"

Жили мы в кирпичной пятиэтажке, в небольшой двушке. Деньгами богаты никогда не были, но не жлобились и не голодали. Особой любовью у нас были книги. Собирали библиотеку. Это тогда было круто. Как сейчас говорят – в тренде и хайпово.

– Я правильно юзанул вашим сленгом, шпанятки? – Виталий подмигнул Злате и Олегу, которые немного повеселели, у Олега даже щеки чуть подернулись розовым цветом, оживляя серость и бледность после обильной кровопотери. – Мама у меня работала санитарным врачом, так получилось, что напрямую с медикаментами ей больше нельзя было сталкиваться. Она перенесла жуткий приступ лекарственной аллергии, я тогда маленький был, помню смутно. В общем, побывала она в реанимации и, можно сказать, лишь чудом выкарабкалась. Ну а чудом был Бог и наша советская медицина.

– Папа был.. – тут Виталий запнулся, подбирая нужные слова, – а папа был.. – он сделал снова паузу, посмотрел на слушателей своих: Злата с интересом слушала его, жадно впитывая каждое его слово, словно пытаясь воочию представить его историю жизни. Олег полулежал, прислонившись к ней, и пытался, как мог, сохранять сознание. Видимо трофейные капельницы пошли ему на пользу и чуть прибавили жизненных сил.

– Так вот. Папа у меня служил в КГБ. Это я уже потом узнал, когда пришлось мне анкету и автобиографию переписывать во время сбора комплекта документов в училище военное. Так бы и думал что он простой и обычный инженер в каком-то НИИ «Луч».

Рассказчик взял паузу. Снова приподнялся и осторожно осмотрел местность в сторону позиций противника. В это самое время артиллерия союзных сил начала как следует обрабатывать вторую линию укреплений украинских националистов.

– Папа был у меня как сейчас бы выразились наши толерасты и «всепропальщики» представителем кровавой гэбни. А он лишь Родину защищал. И, что самое удивительное, ведь никому из работяг там, или других наших соотечественников в общем-то плохого они и не сделали. Опустим перекосы и те времена.

Берем того же Солженицына – он сидел в ГУЛАГЕ, и поделом, он ведь даже там умудрялся вредительствовать. И ведь сволочь так красочно и с причмокиванием описал в своих «шедеврах» в кавычках. Когда стране нужна была защищенная связь – она комиссии дурачили, лишь бы не умотать в солнечный Магадан. – В это время рация затрещала.

– Голый, Голый, я Ёж, как слышите меня, прием!!

Виталий нажал тангенту на рации и ответил:

– Ёж, я Голый. Слышим вас нормально. Нормально. Прием.

Рация снова зашипела и выдала:

– Держитесь там? Коробки скоро прибудут. Ждите. Прием…

– Понял вас. У нас трехсотый тяж и я так по мелочи. Прием.

– Принято. Кроем пока артой заборчик, чтоб чубы не полезли. Прием..

– Принято. Держимся. Ждем. Прием.

– До связи.

– Так что прошу не путать с современными представителями этой партии, хотя, тут и говорить нечего, и тогда было много проходимцев, бездарей и прилипал разных мастей во власти. Хотя, я все-таки думаю, что отец знал, ну или догадывался, ведь мама его, моя бабушка, была православная, кстати, толком и неграмотная была, знала лишь, где за свою мизерную пенсию расписываться и денежки считать, когда сдачу в кассе магазина забирала.

В общем и целом, Бог меня видимо любил. Он всех любит. Так, по крайней мере, утверждают. У меня порой в голове не укладывается лишь одно: как может Бог всех любить… – Олег грустно покачал головой. – Хотя, на тот Он и Бог. Это мы в серости погрязли и заигрались в любовь и ненависть.

Снова взрывы раздались неподалеку от места, где они лежали.

– Вот хохлы неугомонные, блин.. – тихо произнес Олег. – Не дают насладиться рассказом о социалистической идиллии.

– Их сейчас колбасит от мысли одной, что они так глупо прощелкали этот опорник, который бетонили и крепили лет восемь, так что все сейчас по плану их жизни: так не доставайся ты никому. – Произнесла Злата. – Это видимо у них в крови…

– Однако, молодежь, вы циничные товарищи. – Усмехнулся Виталий. – Это война. Всегда и везде, те, кого вышибли откуда-то, пытаются или отбить потерянное, или сровнять с землей утрату, да и желательно вместе с теми, кто их так бодренько опрокинул через плечо.

Олег застонал, видимо действие обезболивающих начинало слабеть.

– Златуся, зайчик, – Виталий попытался как-то нежнее и более мягко попросить ее, – не могла бы ты, – он немного поморщился, – порыться в аптечках вон тех 200х.. Хохлам лекарства уже ни к чему, а вот нам бы не помешали.

– Пошарь по окопу, а я вот этого голубчика расписного раздербаню. – Виталий кивнул на труп националиста, свисавшего вниз головой сбоку окопа практически над местом, где они сидели. Была видна его рука, вся в крестах, рунах. Рука молодого и крепкого парня, рука, которая уже никогда не обнимет свою мать и не сделает ничего уже в этой жизни.

Злата осторожно отодвинулась от раненого Олега, который полулежал, прислонившись к ней и стенке окопа, справа от нее, и, постоянно пригибаясь от слышавшихся взрывов и свиста пролетавших пуль, направилась «шерстить» аптеку лежащих неподалеку трех убитых украинских военнослужащих.

Улов был по лекарствам достойный. Злата умудрилась найти в полуразрушенном железобетонном доте большую медицинскую сумку полевого санитара, где, к общей радости, были даже несколько капельниц с физраствором и общестимулирующими лекарствами, которые были как нельзя, кстати, раненому Олегу.

Злата вернулась, таща со счастливым видом на лице, эту огромную сумку, ловко приладила неисправную СВД в качестве штатива для капельницы и поставила катетер Олегу в вену в районе бицепса, уселась между ними, снова положив голову Олега к себе на плечо.

– Так. На чем я остановился… – Виталий посмотрел на ребят. – В общем, поступил я с грехом пополам. Учебу пропущу, скажу лишь, что был «классическим залетчиком», несколько раз висел буквально на волоске от отчисления из военки, но исключительно по причине своего поведения и… Виталий игриво пошевелил бровями, – моей необузданной любви к девушкам. Влюблялся чуть ли не раз в месяц, совершенно теряя голову от этого, за что и огребал по полной от офицеров-наставников. Пару раз выходил «шатлом на орбиту» в наряды по кухне.

Шатл – это сами знаете – космический корабль многоразового использования, ну а в нашей курсантской среде это была длинная серия нарядов вне очереди – такое наказание есть, когда волей-неволей приходилось порой чуть ли не самому себя сменять в наряде, иначе, к примеру, короткий зимний двухнедельный отпуск мог просто помахать ручкой…

– В училище я близко сошелся с несколькими сокурсниками, с которым после выпуска, хотя и разлетелись по всем окраинам России, более-менее регулярно держал связь. Потом… – Виталий прищурил глаза, лицо его напряглось, желваки выступили на скулах. – одним словом все мы стали гражданскими, каждый в свое время вдоволь нахлебался развалом и бардаком, но сейчас не об этом речь.

Он осознанно умолчал о том, как молодым лейтенантом оказался в «командировке» в Анголе и, волею судьбы, или ее очередной странной причуды, стал участником легендарных событий, названных позднее «Ангольским Сталинградом».

Это была большая ангольская деревня, расположенная на юге страны и которую кто-то видимо обладающий неимоверным чувством юмора или галактического уровня сарказмом назвал городом, да еще и в придачу с причудливым местным названием Куито-Куанавале. Не надо искать смысла глубинного в этом названии – просто место слияния двух ангольских рек Куито и Куанавале.

Виталий никогда не мог забыть эти несколько месяцев жуткой осады и героической обороны кучки жалких лачуг и полуразрушенных административных зданий, где были прижаты к месту слияния рек с полусотни советских военспецов и чуть побольше роты кубинцев. Ему до сих пор часто снятся сны, в которых он все такой же молодой, задорный и безбашенный лейтенант, суетящийся возле одного из немногих неповрежденных минометов, которые на импровизированных носилках таскали между разрушенными домами кубинцы, а он стрелял по наступающим юаровским частям, вызывая у них неподдельное удивление и недоумение, ведь по всем их сведениям, практически вся ствольная артиллерия, танки и несколько бронемашин были сожжены и уничтожены.

Об этой истории из своей жизни Виталий просто не любил рассказывать. И вовсе не потому что ему было стыдно, вовсе не по причине какой-то моральной вины. Нет. Он был воином и этим сказано все.

Хвалиться или рассказывать о былом – удел стариков, а он еще молод.

Он снова закурил.

– У нас – выпускников военного училища есть свой сайт, там форум, где мы периодически общались и, когда наступала та или иная круглая дата нашего выпуска, договаривались о дате и месте встречи. И вот однажды, – он сделал большущую затяжку и практически сжег сигарету до фильтра, – мне на телефон позвонил Игорь. Этой мой одногруппник, Игорь Шевченко, был он родом с Донбасса, поступил в училище также как и все после окончания школы и после увольнения вернулся домой, где после долгих мытарств и приключений создал небольшой транспортный бизнес – на фурах гонял туда-сюда и по России, и по Европам.

В этом время снова раздались несколько мощных взрывов. Когда обстрел затих, он продолжил:

– Когда начался февраль четырнадцатого и начался дикий беспредел, не поддержал Игорь новую власть, ну что-то там ему… короче, попросил он всех, кто может, приехать к нему в Волноваху и вывезти семью куда-нибудь на время. Отозвались двое, а Гера-калмык, да, прекрасной души человек, мы учились в одной группе, предложил свой огромный дом в деревне, прямо так сказать на берегу поймы Волги, возле рыбы и умиротворения.

Прекраснейшее решение, чтобы его семья могла переждать, как нам всем тогда казалось, временное массовое помутнение рассудка, охватившее ни с того ни с сего Украину.

Рация снова включилась, Виталий ответил короткими фразами самым простейшим кодом, означавшим, что у них более-менее все под контролем, БК и медицина трофейная в избытке, но желательная эвакуация тяжелого трехсотого.

Олег повернул к нему голову и, попытавшись улыбнуться в надежде придать своему бледному с огромными темными кругами вокруг глаз хотя бы какую-то бодрость, прошептал:

– Я в норме. Не надо паники.

Виталий кивнул головой, понимая, насколько тяжело сейчас парню и что его слова были адресованы скорее Злате, а не ему, ведь девушка тоже волновалась.

Сложно гражданскому, да сложно любому человеку вдруг оказаться посреди мешанины тел, среди крови, боли и грязи, сложно сразу так переключить свое сознание и восприятие мира с одной, привычной доселе жизни на новую, жуткую, жестокую, кровавую и такую непонятную с обычной точки зрения.

Снова несколько раз обстреляли из минометов, на этот раз как-то дежурно и словно нехотя.

Когда пыль осела, Олег продолжил свой рассказ:

– Я приехал как метеор, лишь наш нижегородский однокашник чуть задержался, да и то, не по своей вине, а по банальнейшей причине жадности местных гаишников, замордовавших его на каком-то диком посту, вытягивая из него деньги.

Семья Игоря была в сборе почти вся. Не было лишь сына, уехавшего на фуре с грузом в Европу.

Игорь сильно растолстел, но был вовсе не жирным увальнем, а скорее стал похожим на большого медведя.

– Привет, брат, – Олег обнял друга, – тебя легче перепрыгнуть, чем обойти. – Пошутил он.

– Да и ты, смотрю, тоже не замариновался, друже.

Сборы проходили в дикой спешке и суете, которую создавали женщины его семьи. Игорю несколько раз приходилось даже ругаться, и их громкие дискуссии были слышны на расстоянии нескольких домов, так что почти вся улица уже была в курсе событий.

Упиралась лишь сноха, она жутко не хотела уезжать, не понимаю всю грядущую опасность и лишь пыталась как-то найти себе повод остаться.

– Папа, – Оксана присела рядом с Игорем, – Я все понимаю, я тоже волнуюсь, но и ты пойми, мне надо написать заявление на отпуск, оформить кучу глупых и ненужных бумажек, – она придумывала на ходу, пытаясь найти повод, чтобы не уезжать и остаться дома. – Надо еще оформить бумаги в детском садике на Марийку, – сноха нарочито старалась называть свою дочь и внучку Игоря украинским манером, и, хотя деду было все равно, он просто любил до беспамятства свою единственную внучку, ведь других детей его сын и Оксана почему-то больше не заводили.

Оксана продолжала гнуть свою линию, выдумывая отговорки на ходу:

– Ну а если в садике вдруг заупрямятся, я сбегаю до врача и просто куплю типа больничного. Ну не хочу я все так бросать все, ведь тут у нас и добро, и хозяйство, и скотинка какая-никакая расплодилась. А если оставим, так соседи в миг растащат, разворую или, прости господи, просто спалят все.

– Хорошо. – Ответил ей Игорь и в этот момент какая-то невидимая грусть на мгновение затенила его разум, словно в солнечный день внезапно появившаяся неизвестно откуда тучка, заслонившая свет. – Мы быстро, маму отвезем с основными вещами и за тобой. Ты уложишься за два-три дня, надеюсь?

– Конечно, папа. – Соврала ему Оксана, которая вовсе не горела желанием уезжать. Она вообще была, если можно так сказать, олицетворением «новой Украины», воспитанная в пространстве недоверия к России, недоверии ко всему прошлому и с привитым чувством обида на «москалей», от которых, почему-то, именно и шли все беды.

Группа из трех машин с прицепами вечером того же дня уехала из Волновахи..

– Не удивительно, – произнесла Злата.

– Вот именно, – согласился Олег.

Виталий снова закурил. Он ведь не курил уже более десяти лет, а вот снова не справился с этой слабостью и, оказавшись на передовой, снова потянулся за сигаретой, предложенной, он уже и не помнил лица того воина, сигаретой. Он прекрасно понимал, что курение не избавит его от проблем, что этот дым не унесет с собой беды, не вылечит раненого, который своими потрескавшимися от запекшейся крови губами пытался сделать свою, возможно, последнюю затяжку в жизни.

Но он закурил. Просто чтобы была у него возможность отвлекаться от жестокости, окружавшей его.

– Когда мы вернулись, – голос Виталия изменился, в нем прибавились нотки злости, выдаваемой хрипотцой, которую легко можно было спутать с последствием простуды или бронхитом курильщика, но это была именно злость. – Так вот. Когда мы вернулись…

Он резко отшвырнул ставшую в этот миг ненавистной ему сигарету.

– Не было уже ничего и…никого. Дом-то стоял, даже ворота и калитка были закрыты. Но какая-то странная до жути тишина висела над ним. Мертвая тишина. Ничего. Тишина. Даже птицы, вроде бы, не чирикали.

Игорь вошел первым, открыв калитку ключом. Он просто решил, что сноха еще на работе и вернется вечером, а внучка в садике.

Но, открыв калитку, он резко отшатнулся, словно пропустив мощнейший удар профессионального боксера. Его колени согнулись, он упал и, закрыв лицо руками, как-то глухо и жутко.. завыл.

Весна – прекрасная пора года, когда вся природа, просыпаясь, радуется и старается переносить свое прекрасное настроение везде и всюду, словно делясь им в избытке от щедрот своих.

Двор и веранда был завалены опадающими лепестками цветов вишни и черешни, которые росли вдоль забора, наполняя улицу и все вокруг изумительным запахом и ароматами.

Но сейчас эти ароматы перемешались с запахами смерти…

На крыльце его родового гнезда, на этой огромном крыльце-веранде, в его доме, который он построил своими руками и который мечтал оставить своим детям и внукам, строя планы о светлом и прекрасном будущем, лежали его сноха и…внучка Мария.

Виталий сделал паузу в рассказе. Было просто невообразимо тяжело рассказать словами всю глубину ужаса и тяжесть необъяснимого зверского животного убийства, совершенного над молодой женщиной и маленькой девочкой лет шести всего от роду.

Женщина закрывала своим телом маленькую девочку, которая, свернувшись калачиком, пыталась спрятаться за ней от всего ужаса бессмысленности, внезапно нагрянувшей к ним и заставшей врасплох.

Большая уже почерневшая лужа запекшейся крови, посреди которой навеки замерли две жизни, по чьей-то злой прихоти вдруг лишенные будущего, лишенные мечтаний, радостей, да хотя бы горестей, но живых.

Мы кинулись к Игорю, пытаясь увести его подальше от дома, хотя бы попытаться усадить в машину. Но он нас отшвырнул от себя, резко и сильно, словно мы были пушинки, а не взрослыми здоровыми сорокалетними мужиками.

Он кинулся к внучке, схватил ее в охапку, как дикий зверь хватает своего детеныша и, на коленях, не вставая, пронес в дом через распахнутую настежь дверь. Ребята не мешали ему и лишь помогли занести тело Оксаны.

Дом и все хозяйство была разграблено, мебель зачем-то вспорота и испорчена вандалами, а под ногами неприятно хрустели осколки посуды..

Вынесли все, абсолютно все, а что не смогли – просто изуродовали..

Вечером того же дня, перепуганный насмерть местный батюшка, отпел убиенных и мы похоронили их на местном кладбище, в семейную могилу, где уже покоили родители Игоря.

– Ну а кто? – Не выдержала Злата. – Кто??

– Молодые какие-то шпанята из какой-то киевской полу-банды «свидетелей бандеры», – зло ответил ей Виталий. И, предвосхищая ее следующий вопрос, добавил: – Классика жанра. Какая-то «сердобольная» соседка не удержала кое-где воду и…выдала приехавшим «прививателям любви к батькивщине», что, так мол и так, уехали тут некоторые прихвостни кацапские. И, проводила их, значит, прямо по адресу.

– Не может быть.. – Злата от ужаса представила эту картину и прикрыла рот рукой. – Как на такое могли решиться люди? Они же жили соседями..

– Очень просто, очень даже просто, – грустно вздохнул Виталий и продолжил рассказ:

– Они приехали на двух внедорожниках, размалеванных тризубами в сопровождении какого-то из мелких местных чинуш, игравшего скорее роль мелкой шавки, а не представителя власти Украины, и стали собирать всех местных, кто жил на этой улице, на якобы митинг и агитацию.

Ну, как всегда, улицу заполонили местные алкаши, тунеядцы, а также шустрые такие бабульки. Они есть везде и всюду, без них никуда. Да и сами вы, скорее всего, могли сталкиваться с такими – вечно ворчащими, шикающими и недовольными вся и всеми. Ну, так вот. – Он снова выдержал паузу. – И тут нашлись такие, вернее, одна. Соседка, жила через несколько домов дальше по улице, вечно считающая всех виновными в неудачах и невезении своей семьи, в которой муж больше трети жизни провел по тюрьмам, а сын не просыхал, находясь в постоянном запое, который, правда иногда он и пытался прерывать. В общем, Игорь взял его на работу экспедитором и тот, перетерпев один рейс, на следующем героически напился и.. в общем, была дикая недостача и убытки. Игорь махнул рукой и просто уволил того, за что, видимо, и получил свою долю проклятий от этой женщины.

Она рассказала приехавшим молодчикам, что, так, мол, и так, живут тут такие. Сами уехали, но скоро должны вернуться за добром остальным.

Я вот до сих пор не уразумею. Она специально смолчала про сноху и внучку, или просто в суматохе, и нахлынувшей на нее злости и надежды мщения семье соседской по только одной понятной ей причине не сказала?

Они вошли в дом и..

Никто, как я понял, не ожидал, но факт остается фактом – они убили Оксану и маленькую Машеньку. Убили..

– А он ее убил? – Тихо спросил Олег.

– Кого? – Не понял вопроса Виталий.

– Ну, эту, добрую самаритянку?

– А.. эту, – Виталий снова приподнялся и осторожно выглянул из окопа, осматривая местность, – Хотел. Но, как подошел к ней, посмотрел молча, сорвал крестик у нее с груди, развернулся и, плюнув себе под ноги, оставил ее стоять посреди улицы в растерянности, испуге и молчании. Потом, правда, вернулся к ней. Та стояла и тряслась своими телесами как осиновый лист. –Зачем? Зачем ты это сделала, Галя? Кажется, ее так звали, – сказал он.

– И что она ответила ему? – практически одновременно спросили Злата и Олег.

– Мы не слышали, но, ответ был, видимо и, судя по вытянувшемуся лицу Игоря, настолько ошеломляюще идиотский, что тот лишь еще раз плюнул ей под ноги, резко повернулся, пыль поднялась из-под его ног. Он пошел по направлению к нам и, с каждым шагом, приближаясь, мы видела, как его лицо, живое такое лицо, стало превращаться в страшную маску мстителя. Глаза сверкали стальными искрами, обескровленные щеки и побелевшие губы просто ужаснули нас.

К исходу следующего дня, можно сказать, практически сразу после спешных похорон, мы уже знали, кто совершил это жуткое убийство, как их звали и где они сейчас могут находиться. Они, судя по всему, тоже узнали о нашем приезде, но, упиваясь собственной безнаказанностью и вседозволенностью, тупо жили на расслабоне.

Тем не менее, мы понимали, что местная власть все равно станет нас искать, а лишние вопросы, да и потеря времени и, возможно, даже свободы, в наши планы теперь не входили.