Филмор Плэйс "Море"

– А какая разница? – засмеялась Ира перед тем, как выйти и закрыть дверь.

Мы улыбнулись ей вслед. Вова поднялся покурить:

– Пойдёшь со мной?

– Не, – отказался я. – Нет желания.

– Ну ладно.

Вова взял сигареты и вышел. Я решил полистать «Историю русского гламура». Делать ничего не хотелось, и даже «История» казалась много раз пережёванной коровьей жвачкой.

…Они зашли одновременно: Вова и она, та самая девушка с рыжими волосами. Сердце моё ухнуло куда-то вниз и запрыгало по ступенькам: бум-бум-бум… Вова пропустил девушку вперёд и закрыл дверь. Я вскочил из кресла для гостей и замер, не зная, куда податься.

– Короче, – проговорила девушка, проходя на середину комнаты, – что вы решили с моим рассказом и когда прийти за авторским гонораром?

Вова посмотрел на меня. В его глазах блеснула улыбка.

– Вот ваша рукопись, – он положил тетрадь на угол стола и сделал широкий жест в мою сторону. – Мы с коллегой, тщательно изучили рассказ и сочли его прекрасным образцом народного творчества. К тому же изложенным в неповторимом раблезианском стиле…

Девушка слушала, приоткрыв рот. Вова развлекался по полной. В какой-то момент мне даже захотелось толкнуть его, чтобы замолчал, но вместо этого я вернулся за стол. Опустив голову, заметил, что у меня грязные ногти. Странно, почему раньше я этого не видел? Спрятав руки под стол, стал очищать ногти уголком сложенного конверта с чьим-то обратным адресом.

– Добротный текст, – продолжал Вова, – занимательный и неимоверно поучительный. Такие, знаете ли, удивительные подробности вашей интимной биографии… Впрочем, – он оглянулся на бабочек, словно спрашивая совет, – кажется, в одном месте вы допустили ошибку… Одну… Небольшую… В общем и целом…

Озадаченная, она смотрела на Вову, и казалось, не понимала половину из того, что он говорит. Моё сердце переворачивалось, как бумага в принтере.

– Я, конечно, могу ошибаться, – глумился Вова, – но, по-моему, «Тощие ляжки» написаны вовсе не великовозрастной девицей Чак-чак, а совсем даже её перманентно-замужней подругой Шопски… Как-то так… И тем не менее… Мы полагаем, что художественная неполноценность вашего произведения от данной ошибки нисколько не пострадала…

– Так когда я получу деньги? – серьезно спросила девушка.

– Не могу вам ответить… К сожалению, художественный уровень вашего произведения значительно перешагнул рамки нашего издания. Попробуйте отправить его в «Медведь». Или, скажем, в «Космополитен»… Более того, полагаю, с этим рассказом вы можете сразу подавать заявление в Союз писателей. Безо всяких там рекомендаций. Просто бац – и в дамках…

Она понимающе кивнула и взяла тетрадь. Похоже, именно так она и собиралась поступить: из-за гонорара, конечно…

Девушка повернулась и вышла. Я глядел вслед, и сердце моё стучало, как сумасшедшее, словно собираясь броситься следом. И вот я не выдержал: вскочил со стула и выбежал из комнаты.

…Догнал её у крыльца.

– Подождите, можно вас спросить?..

– Что? – обернулась она и окинула меня взглядом.

Если бы я знал, что. Я стоял, мучительно подбирая слова, и не знал, что сказать.

– Может у вас будет время сегодня вечером?

– Для чего?

– Хочу поговорить о вашем рассказе, – соврал я.

Она снова окинула меня взглядом, потом кивнула:

– Ладно, позвони мне после пяти. Номер…

– Как вас звать?

– Диана.

– А меня – Серёжа, – как-то само собой вырвалось у меня.

Диана повернулась и пошла в сторону Немиги. Я возвращался в редакцию, с трудом сдерживаясь, чтобы не припуститься бежать по коридору.

Вова ждал меня в кресле для гостей.

– Познакомился?

– Ага!

– Молодец!.. И герла[11 - Девушка (англ.)] клёвая… Главное, ноги на месте…

– Честно говоря, – пробормотал я, – даже не знаю, о чем с ней разговаривать…

– Ни о чём и не говори… Всё равно ничего не теряешь… Кроме времени…

– Это да…

Мы договорились встретиться у неё дома. На Берестянской, в шесть вечера. Купив белую розу и коробку конфет, я шагал на трамвай в каком-то воодушевлении. Шёл дождь, долгий дождь с запахом земли, дождь, не радующий никого, кроме травы и молодых листьев. Из-за дождя или из-за чего-то другого всё казалось нереальным, несбыточным, невероятным. Пряный гаспачо[12 - Гаспачо (исп. gazpacho) – традиционное блюдо андалусской кухни, лёгкий холодный суп из перетёртых в пюре свежих овощей.] тоски, ожиданья и страсти переполнял меня…

Пришёл. У серой обшарпанной двери в подъезд остановился, набрал в домофон номер квартиры.

– Алло, – гулко, словно из мрачной пещеры, донесся искаженный проводами голос.

– Это Серёжа, – пробормотал я. – Из «Паруса».

Дверь открылась. В неясном томлении, словно в предчувствии волшебства, я ступил на лестницу. И потом, вытирая ноги перед тем, как зайти в квартиру (такой привычный ритуал, который выполняется машинально, даже не задумываясь о том, что делаешь), я споткнулся о коврик. Чёрный резиновый коврик. Хотя Диана уверяла, что никакого коврика нет.

…Из одежды на девушке были только розовые шорты и коротенький топик, розовый в бирюзовую полоску. На ногах – полосатые, словно радуга, носки, в полумраке казавшиеся несвежими.

– Красивые носочки, – вырвалось у меня.

– Я знаю, – отмахнулась она. – У меня всё самое лучшее… Видишь топик? – Диана ткнула себя пальцем в грудь. – Переторговала у Ксении Чак-Чак. Гламурная сучка!.. – плоско выругалась она и сделала такое же плоское лицо. – Что-то мелет за спиной, а мне до барабана…

«По барабану, наверное», – хотел поправить я, но промолчал.

– Это вам, – протянул цветок и конфеты.

– Спасибо, – кивнула девушка. – Разувайся, проходи…

Я присел на корточки, чтобы снять туфли. Диана столбом стояла рядом, словно следя, чтобы я не убежал. От коврика на полу пахло тушёной капустой, старостью и какими-то немытыми тряпками.

– Хочешь чаю? Пойдём на кухню…

На стене в коридоре висели две её фотографии формата А4. Красивые. В целлофановых файлах.

Девушка поставила розу в вазу с увядшими гвоздиками, конфеты небрежно шваркнула на стол.

– У меня никогда не было отбоя от поклонников, – поведала она, зажигая огонь и ставя на плиту чайник. – А какой громкий успех я имела у одного кинорежиссёра!.. Он возил меня везде, даже в Римини. Это в Италии… Целовал песок, по которому я ходила…

Я промолчал, не зная, что ответить.

– Оксана Шопски поляну накрывала, – продолжала Диана, расставляя чашки и заваривая чай. – Заходит, вся на измене, а я такая: «Остынь, детка!» И тут же притихла…

Она всё рассказывала, а я понимал, что совершенно не знаю, что сказать. Сидел на табуретке и глядел на Диану в странном оцепенении. «Если б я только мог, – думалось мне, – хотел бы всю жизнь просидеть рядом с ней… Глядеть на неё, слушать голос…»

– Эй, – окликнула меня девушка и поднесла руку к губам, будто для поцелуя. – Нравятся ногти? Я лак сама выбирала. Сногсшибательно, правда?..

– Да, – выдавил я.

Честно говоря, мне было всё равно. «До барабана». Девушка потянулась, обнажая два облачка русых волос под мышками. Неожиданно я испытал возбуждение.

– Короче, чай пускай остынет. Пойдём в комнату…

– Пойдём, – согласился я. Я бы пошёл с ней куда угодно.

В нелепой, пошлой, заставленной мебелью комнате висели ещё две фотографии Дианы в целлофановых файлах. Возле двери стоял прислоненный к стене холст с портретом неизвестного плешивого дядьки.

– Эту картину, – небрежно кивнула Диана, – мне подарил известный притворный художник Никас, мастер гламура. Сказал, что хочет сделать сюрприз, только мне одной. И принёс картину. Это – портрет члена правительства. Или директора колбасной фабрики?.. Я не в теме.

Рядом с окном стоял колченогий журнальный столик с разбросанными номерами «Космополитена» пятилетней давности. Слева и справа от столика – кресла, накрытые потёртыми синими накидками. Девушка села в то, что справа, махнула рукой на второе.

– Интересная у вас жизнь, – выдавил я, присаживаясь в пошарпанное кресло.

– Знаю, – кивнула Диана. – Мне все так говорят.

Помолчав, добавила:

– Хочу стать певицей, всю жизнь мечтала. Как эта, теннисистка, как её… «Спасибо за день, спасибо за ночь…»

Девушка поёрзала в кресле, устраиваясь поудобнее, потом гламурно забралась в кресло с ногами, открывая маленькую дырочку на левой пятке. Картинно подняла глаза на фотографии.

– Когда жила в Италии, я с абсолютного нуля за неделю выучила итальянский язык. Могу работать переводчицей. Заниматься устными переводами, короче…

Меня реально колбасило. Я не знал, что сказать, крутился в кресле и словно физически чувствовал, как уплотняется пространство комнаты. Казалось, комната сжимается вокруг меня, как сжимаются челюсти волка на горле добычи. От возбуждения стало трясти: слегка, самую малость.

– Можно, я вымою руки? – спросил, только чтобы не молчать.

Диана кивнула и потянулась к журналам на столике. Я прошел в ванную комнату и прикрыл за собой дверь. Здесь царил хаос: баночки из-под косметики со следами жирных пальцев, полупустые тюбики с засохшими потеками, разжеванные зубные щетки. На полке сваленные как попало полотенца, майки и шорты, на полу брошенные в спешке носки…

Такой же хаос царил у меня в голове: смятение, бесстыдство, страсть, обожание, тоска, похоть и отчаяние причудливо перемешивались в гремучий коктейль. Как назвать получившуюся смесь? Не знаю. Я чувствовал жар, как поленья, положенные в камин, напитываются теплом, прежде чем воспламениться.

Меня всё ещё трясло. Хотелось пить, как наутро после школьной вечеринки. Открыл кран и попил. Потом вымыл руки. Ополоснул лицо и вдруг в зеркале над умывальником увидел, насколько я бледный. Белый, как бумага. Присел на край ванной. Взял колючее, словно из крапивного листа, полотенце, вытер руки. Зачем-то поднял её розовый носочек. «Что я делаю?» – мелькнула непрошенная мысль, неожиданно сменившаяся сладкой истомой. Поднес к губам и поцеловал. Хотелось даже положить его карман и забрать с собой, но я сдержал себя. Это лишнее. Но, боже, как стучало мое сердце!..

Даже не пытаясь унять колотящееся сердце, вернулся в комнату. Поправил сползшую плюшевую накидку, но садиться в кресло не стал. Опустился, нет – рухнул, как поломанная кровать, прямо на пол, рядом с креслом Дианы, туда, где, как два зверька, лежали её тапочки. Отхлебнув чай, она посмотрела сверху вниз и ничего не сказала. Казалось, что я схожу с ума. Без конца крутилась мысль о том, что, если бы мы встречались, я бы мог каждый день приходить и сидеть здесь, у её ног в носочках с дырочкой на пятке.

– Я тебя люблю, – вырвалось у меня. И вдруг появилось ощущение, что я сказал слова, предназначенные другой девушке.

Она посмотрела на меня с каким-то пренебрежением.

– Отвянь, а? – Диана цедила слова, словно монетки нищему. – Ты кинорежиссёр?.. У тебя есть гламурные друзья?.. Сможешь отвезти меня в Римини и целовать песок?.. Чтобы только для меня одной?.. Ни малейшего шанса!..

– Диана… – начал я и замолчал.

А ведь действительно, если подумать, она права. Совершенно разные интересы. Глупо пытаться вырастить яблоки на осине: и дерево не то, и на вкус горько.

Ещё раз бросил взгляд на девушку в кресле с синей накидкой, всю такую гламурно-высокомерную, поднялся и вышел.

Я нырнул в дождь, как разливательная ложка ныряет в кувшин с гаспачо. Некоторое время стоял, прислушиваясь к ударам палки по водосточной трубе и словно пытаясь разглядеть что-то, исчезающее в сумерках. Небо всей тяжестью лежало у меня на плечах. Происходящее казалось запутанной головоломкой, сложить которую я просто не в состоянии. Смысл рассыпался, раскатился по улице, будто яблоки из опрокинутой корзины… Наконец медленно, словно всё ещё сомневаясь в правильности моего решения, пошёл домой.

Я шёл вечерней улицей. Тускло манили витрины, размытые дождем, куда-то спешили прохожие. Я шёл, и сумерки сгущались шаг за шагом. Казалось, деревья превращались в старух. Где-то далеко, словно раздирая серую бумагу сумерек, пронзительно мяукал брошенный котенок. В памяти возникли два облачка волос у нее под мышками, и я вновь испытал возбуждение. Только уже с каким-то другим, неприятным чувством…

Чтобы срезать, решил пойти через Военное кладбище. И тут, среди могил времён русско-турецкой войны увидел странного парень, выглядевшего так, словно он живет за пределами нашего мира, в другом, более разреженном пространстве. Подстелив кусок туристического коврика, он просто сидел между могил, и негромко играл на флейте. Рядом лежал небольшой рюкзачок, из которого выглядывало оранжевое горлышко пластиковой бутылки.

Стараясь не мешать, хотел пройти мимо, но парень неожиданно поднял глаза и посмотрел на меня. Несколько мгновений мы разглядывали друг друга, потом он улыбнулся и внятно произнес: «Кто тебе сказал, что путь через кладбище короче?..»

Он вернулся к игре, а я отправился дальше в полном недоумении. Даже не знаю, что я хотел услышать, но явно что-то другое.

Я шёл и не узнавал Минск. Даже нет, «не узнавал» – не то слово. Я словно заново открывал другой, неведомый город. Всё так же шёл дождь. Но теперь он казался почти приятным.

***

Утренний мир совсем не то, что вечерний. Что вчера казалось крушением надежд, сегодня выглядело не более, чем неприятный эпизод. Что ж, лучше так, чем никак. Жизнь продолжалась, надо двигаться дальше.

Я снова шёл Минскими улицами. Мимо лип и тополей, мимо старушек на лавочках, мимо цветочных клумб, мимо кошек и голубей… Сколько раз я проходил здесь! В детский сад, потом в школу, в институт. Менялось время, но здесь, казалось, ничего не менялось: все так же текли дни и ночи, весна сменялась летом, осень зимой, детство юностью, а юность зрелостью… Все шло своим чередом, все оставалось на месте.

В редакции было тихо. Ира работала над текстом, Вова тоже что-то писал. Я поздоровался и прошёл за свой стол. Взялся править текст, но мысли путались и разбегались, как дети, играющие в прятки.

Почему-то вспомнился парень с кладбища. Тот самый, с которым мы бы ни за что не встретились, пойди я привычным маршрутом. Я подумал о его словах, потом о случайности, которая нас столкнула. Собственно, так всегда и бывает: измени время, пойди другой дорогой, и в твоей жизни появляются новые персонажи. Иногда не понятно, для чего они входят в нашу жизнь, но совершенно ясно, что не просто так…

Не работалось. Решил сделать чай, потом увидел, что кружка стоит немытая со вчерашнего дня. Отложил бумаги, поднялся: