– И впрямь подумал бы, что он мертв… Не уж то, и в правду… умер? Не Фауст, а актер… – дрожащим голосом промолвил Фрагеманн.
Он начал оглядывать зал и зрителей, сидящих в нем. В зале даже в такой момент царило абсолютное безразличие. Тогда Фрагеманн не выдержал такого отношения зрителей.
– Вы совсем утонули, как люди! Вас после такого даже людьми трудно величать! Артист показал высший пилотаж актерского мастерства, да так, что умер на сцене! И умер грациозно… – недоумевающе вскрикнул Фрагеманн.
И только в этот момент, гости театра обратили внимание на Фрагеманна и тут же начали озираться на сцену, на которой безмолвно лежал юноша. В голове Фрагеманна тут же всплыли, можно сказать, последние слова артиста. Фрагеманн с трепетом окинул взглядом всех людей в театре, и одновременно с сожалением и восхищением посмотрел на актера, играющего Фауста.
– Вы были не достойны видеть его последнюю пьесу! – добавил Фрагеманн, после чего испарился.
Зрители обомлели от шока и ужаса. Они смотрели на труп актера и искали глазами Фрагеманна, но его, как будто бы, и не было в театре.
Глава II
На краю жизни и смерти
RRRR год
Тем временем, город Саратов был окрашен в темно-серые оттенки. Время близилось к полночи. В депрессивном городе шел проливной ливень. Такой сильный ливень был редкостью для города. Казалось, что капли рассекали и без того разбитый асфальт. Обычно, во время ливня в воздухе появляется приятный и свежий запах, который дает воодушевление городу. Но это не про Саратов. В воздухе стоял отвратительный запах, похожий на запах разлагающихся трупов. На улицах города не было ни одной живой души, ни в одном окне не было видно света, что уж там говорить про уличные фонари. Старые советские жилые дома навеивали тоску и безысходность. Наблюдая такой серый и унылый пейзаж, задаешься лишь одним вопросом – как здесь вообще выживают люди?
На крыше одной из старых хрущёвок еле как стоял некий Борис Пустов. Смотря на этого человека, трудно было сказать – живой он или уже мертвец. Исхудавший и невысокий мужчина, приблизительно 40-45 лет, но выгладивший на все сто. Его лицо было покрыто морщинами, а кожа совсем сухая и хладная, как у трупа. Взгляд был созвучен с фамилией, а глазные яблоки были алые, как Питерский закат. Из-за затяжной бессонницы, под глазами виднелись темно-синие мешки, которые опускали нижние веки и придавали ему нездоровый вид. Под правым глазом Бориса виднелся синяк, а сквозь левый проходил шрам чуть ли не на все лицо. На сломанном носу приклеен старенький и влажный от дождя пластырь. На голове были неопрятные, оборванные и в некоторых местах заросшие волосы, которые больше походили на солому. В нижней части его лица росла уродливая щетина. Складывалось ощущение, что из бедности, Борису приходилось бриться собственными гниющими ногтями. Во рту осталось пару окровавленных, темно-желтого оттенка и неровных зубов. Этот неживой человек был одет в шинель, которую одевают военнослужащие. На этой шинели сверкали три ржавых медали, а сама шинель была грязная и оборванная в разных местах. На ней явно не хватало пуговиц и швов. Под шинелью виднелась белая испачканная майка, которую в простонародье называют «алкоголичкой». Этот образ дополняли военные, также оборванные и старые, брюки, затянутые обтесанным ремнем с ржавой бляшкой. На ногах Борис носил также военные резиновые сапоги, по килограмму каждый. Эти сапоги также были не в лучшем состоянии и больше походили на старые галоши. С виду, Пустов больше был похож на скелета в военной форме.
Пустов безучастно глядел на отравленный смертью пейзаж, докуривая мокрую и окровавленную от его губ сигарету. Трудно было сказать, что он ощущал в это мгновенье. Борис итак был изрядно измучен своей судьбой, что уже ничего не чувствовал. Разве что холод и непрерывные капли дождя. Подойдя поближе к краю здания, он достал из мокрой шинели покрытое грязью, смятое и испачканное фото, своей уже покойной семьи. Семья Пустовых стоит в обнимку на вокзале и провожают главу семейства на службу. Все они еще были молоды, свежи и счастливы. Знал бы он, что в тот момент, он их видит в последний раз. У него уже не было сил плакать, все его слезы уже давно вышли вместе с потом, кровью и Саратовским дождем. Борис бросил взгляд вниз с высоты здания. После непродолжительной паузы Пустов сделал шаг. У этого действия не было какой-то мотивации. В понимании Пустова, это было лишь ожидаемое механическое действие, которое он рано или поздно сделал бы. Без страха, без ожиданий, без единой мысли, без чувств… Падение было недолгим. Бедолагу чуть ли не прибило к земле ливнем. Тело Бориса упало на землю словно мешок, набитый навозом. Лежа на мокром асфальте, забрызганном кровью, самоубийца обнаруживает, что он еще в сознании или по крайней мере, видит, что происходит вокруг. Но при этом он не испытывает какой-либо боли от падения, хотя видит, что лежит в луже собственной крови.
– Что за чертовщина? Почему я еще жив? Быть может, мой мозг отрабатывает последние мгновенья моей жизни? Или это предсмертный бред? А если я и вовсе еще жив? В любом случае, мне осталось недолго. Вряд ли меня успеют спасти. – такие мысли посещали голову Бориса.
В этот момент, Пустов испытывал высшую стадию умиротворения, которую только мог испытывать человек. Прохлада казалась приятной, а капли дождя успокаивающими. Время от времени был слышен гром, а гнилой запах будто бы исчез. Впервые за долгое время, Борис выдохнул с облегчением, его ладони разжались, и из руки вывалилось семейное фото. Борис закрыл глаза и полностью отдался моменту. Как вдруг, его свидание с судьбой прервали шаги из-за угла.
Горе-самоубийца повернулся в сторону звука и увидел человека в строгом костюме и темном пальто. На его одежде не было ни единой складки, а в руках был зонт. К слову, на руках этого джентльмена красовались кожаные перчатки. Из-за зонта его лицо было трудно рассмотреть. Он шагал не торопясь, а звук шагов был больше похож на звук ударов камней друг об друга. Пустов был в недоумении.
– Кто это идет в такой поздний час? И одет при параде. В наших краях мало, кто может себе позволить так одеваться. Небось приезжий, да заблудился. Но почему он так невозмутимо шагает? Перед ним, можно сказать мертвец, а он идет, будто бы все так и должно быть! Быть может, это сама смерть? – такие вопросы появлялись в голове Бориса.
Некто подошел к бедняге и остановился. Даже, когда он наклонился к полутрупу, его лицо было трудно разобрать из-за темноты и проливного дождя. После непродолжительного зрительного контакта, мужчина протянул руку и сказал:
– Здравствуйте, Господин Пустов.
Пустов удивленно осмотрел этого человека и дрожащим голосом ответил:
– З-з-здравствуйте, а откуда вам известно мое имя?
– Мне много, что известно, но сейчас не об этом. Меня зовут Фрагеманн. Вы в курсе, что мертвы?
– Пока вы со мной не начали беседу, я был в этом уверен. Что вам от меня нужно?
– Всего-то простой разговор. Мне бы очень хотелось с вами поговорить.
– Но зачем вам это?
– Хотите умереть? Могу не навязываться.
– Ничего не понимаю! Что вообще происходит? Я мертв или до сих пор жив? Откуда вы меня знаете? Кто вы такой? Зачем вам со мной разговаривать?
– Мне интересно.
Фрагеманн окинул взглядом фото семьи Пустова, которое лежало возле него самого и сочувствующе сказал:
– Примите мои глубочайшие соболезнования.
После небольшой паузы, Пустов ответил:
– Что ж, это все конечно очень странно, но я думаю мы можем поговорить. В любом случае, мне осталось недолго…
– Превосходно! Я крайне признателен вам! Текущая атмосфера досаждает нашему диалогу, поэтому нам будет лучше сменить локацию.
Не успел Борис ответить, как вдруг, они каким-то волшебным образом оказались на кладбище, а ливня будто бы и не было. Время суток также изменилось, на вид был еще вечер, а температура стала значительно выше. Все происходило будто бы во сне. Сказать, что Пустов был в шоке – не сказать ничего. Он нашел это место до боли знакомым, ведь именно на этом кладбище были захоронены его жена и двое детей. Борис вновь бросил взгляд на семейное фото и еле сдерживал слезы. Пустов поднялся с земли и на удивление, он был цел и невредим. Он отряхнулся, поправил одежду, и они вместе с его собеседником отправились бродить по вечернему кладбищу.
– Господин Пустов, вы бы хотели быть на этом кладбище не в качестве гостя? – резко спросил Фрагеманн.
– Я-я не знаю… – подавляя эмоции ответил Пустов.
– Ваши действия говорят о том, что хотели бы – заметил Фрагеманн.
– Да, вы безусловно правы, Фрагеманн. Но я потерял все безвозвратно! Что мне оставалось? Не отчаиваться и жить дальше?! У меня кучи долгов, семью я потерял, живу чуть ли не на улице, пособия не хватает даже на еду, меня отказываются брать на всякую работу из-за моей болезненной наружности, из-за инвалидности я не могу вернуться на службу, а из-за суровых реалий я пристрастился к выпивке. Как будто все вокруг только и хотят моей гибели! – истерически воскликнул Борис.
– Что же вы в таком случае ожидаете на том свете? – с необычайным интересом спросил Фрагеманн.
– Ничего…
– А у вас была хоть какая-то вера или надежда?
– В бога я верил, а он в меня – нет! Где он был все это время, есть ли он вовсе? Должно быть, бог – великое ничто. Саморазрушение – мой удел, дабы постичь его… – после непродолжительной паузы, Пустов продолжил – и Надежда была, да предала и была убита вместе с детьми.
– Вы про жену?
– Да про кого же еще!
– Да уж. Про покойных или хорошо, или никак. Но это, я так понимаю, явно не про ваш случай. – заметил Фрагеманн.
Между тем, собеседники дошли до четырех могил. Это были могилы семьи Пустовых. Мать семейства – Надежда Пустова, младшая дочь – Вера Пустова и старшая – Любовь Пустова, а рядом еще одна могила. На надгробном камне было высечено имя «Борис Пустов».
– Что тут делает ваша могила, если вы еще не мертвы? – спросил Фрагеманн.
– Меня объявили пропавшим без вести, когда я был на фронте. Весь наш отряд подорвали. Решили, что я мертв и похоронили вместе с ними. – ответил Пустов.
– Так, а что все-таки произошло с ними? – с интересом спросил Фрагеманн.
– Пока я был на войне, жена начала роман с каким-то мафиози. При деньгах и с авторитетом, в отличии от меня. А у того, как оказалось, и свои проблемы были. На него заказали каких-то бандитов. Они нашли его, а он был в тот момент, с некогда моей семьей… Никого не пожалели, ублюдки! Ни жену! Ни даже детей! А я еще думал, почему она перестала отправлять мне письма… Когда я вернулся, мне обо всем рассказали, никогда не забуду те эмоции. Следователи показали мне фото, где моя жена с детьми и каким-то уродом лежат мертвые в какой-то дорогой квартире. У Надежды было перерезано горло и четыре ножевых ранения в области живота, а Любу и Веру, они придушили насмерть. Ну а нового любовника, должно быть пытали, он был ужасно изуродован.
– А что случилось потом?
– А что по-вашему после такого происходит с людьми? Поначалу, я ходил в церковь и молился за их души. Раньше я был верующим. А потом и вера угасала. Я начал страшно пить, а потом и этого стало мало. Мне нужно было убежать от реалий. Я начал употреблять наркотики, пристрастился. А потом появились задолженности. Мне пришлось продать свою и без того убитую машину. А вскоре, у меня изъяли и квартиру. Я пытался куда-нибудь податься, но куда возьмут такого человека, как я? – сдерживая слезы вещал Пустов.
– Это все печально, ничего не скажешь… – сказал Фрагеманн. Посмотрев прямо в душу Бориса, он спросил – Вы сказали, что раньше были верующим, что вас подвигло к вере? Каков был ваш стержень?
– Я не знаю своих родителей, я вырос в интернате и там, я читал Библию. Каждый день я читал и верил. Верил, что потом все будет хорошо. Я регулярно посещал церковь, а перед сном повторял: «Господь сохранит меня от всякого зла; сохранит душу мою Господь, будет охранять выхождение мое и вхождение мое отныне и вовек».
– Должно быть Библия оставила след и на вашей семье. Как сейчас помню строки: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше.». Созвучно с именами ваших членов семьи. – подметил Фрагеманн
– Быть может это то, чего мне сейчас не достает больше всего… – грустно вздохнув ответил Пустов.
– Борис, кем вы хотели быть по призванию?
– Библия на меня сильно повлияла, и я хотел стать священником. Остальные люди твердили мне, что это пустая трата времени, но я очень хотел служить людям и Господу. Так как я не получил какого-либо образования, меня забрали на войну, и знаете это ужасное чувство, когда тебя не по твоей воле заставляют убивать других людей, которых ты даже не знаешь, которые ни в чем не виновны, которые оказались там также, как и ты сам. И все это шло против моей религии. Я не хотел убивать, и не хотел быть убитым. А в довоенное время, мне приходилось работать на двух работах, чтобы прокормить семью. Я был вынужден работать грузчиком и строителем. Я слишком мало проводил времени с семьей, чтобы они могли хоть как-то жить.
– Да, печальная судьба у вас, Борис. На протяжении всей истории так было, есть и возможно будет. Вожди ведут войну своим народом, не думая об их жизнях и амбициях. Вот так вот и получается, что война – не народов, а – правителей.
– Вы правы, Фрагеманн.
После этих слов, Борис и Фрагеманн некоторое время молча глядели на безмолвные могилы. Вдруг зазвучал звон колоколов и Пустов добавил:
– Знаете Фрагеманн, сегодня не простой день. Мои две девочки родились в один день – 1 октября с разницей в два года. Это день Святой Богоматери. Сегодня у них могли быть дни рождения. И старшей – Любе сегодня могло бы исполниться 27 лет. Ровно столько, сколько было мне, когда я их видел в последний раз в своей жизни. А Вере было бы 25. Столько лет было Надежде, когда меня забрали на фронт.
После этих слов, Пустов не смог сдерживать эмоции и горько разрыдался.
– И во что же вы верите теперь? – поинтересовался Фрагеманн.
Захлебываясь в слезах, Пустов очень тихо, практически шепотом промолвил:
– Нет… Ни во что… Теперь вообще ни во что…
После этого, он добавил:
– Знаете, у веры есть ужасное свойство – угасать. Раньше я верил всем сердцем в будущее без страданий и горечи, но шло время и все происходило с точностью да наоборот. Проблем становилось все больше, а веры все меньше.
Пустов достал дешевую сигарету, которая больше походила на самокрутку, и указывая на нее сказал:
– Сначала веры было полно, да. Жизнь еще не наносила жесткие удары. Я был молод, были амбиции, была семья, жили не богато, но вместе. Все было еще впереди. – Пустов закурил сигарету и продолжил – потом призыв – Борис затянулся и продолжил – далее горячие точки – Пустов затянулся еще раз и обжег руку сигаретой – На горячих точках гибель моих товарищей – Пустов затянулся вновь, и каждая затяжка сигареты была глубже предыдущей – А потом, я вернулся к гражданской жизни, будучи инвалидом – Пустов затянулся и продолжил рассказывать – Узнал о том, что случилось с женой и детьми – Борис затянулся так сильно, как будто курит в последней раз в своей жизни – а потом алкоголь, сигареты, наркотики, долги – уже докуривая сигарету – и знаете, что от моей веры осталось после всего этого? Бычок! – Борис выкинул докуренную до конца сигарету.
Фрагеманн многозначительно посмотрел сначала на бычок, а потом на Пустова.
– Надеюсь вы услышали то, что хотели в этом разговоре. Это была, можно сказать, моя исповедь перед вами, кем бы вы ни были. Кстати говоря об этом, кто вы такой? – спросил Пустов.
– Я премного вам благодарен за этот диалог. Я – Фрагеманн, ничего более сказать не могу, но думаю в скором, вы узнаете кто я такой. На этой ноте, я вынужден покинуть вас. До встречи! – после этих слов, Фрагеманн испарился, будто бы его и не было вовсе, оставив Бориса Пустова наедине с собой на вечернем кладбище.
Глава III
Исповедь грешника
AAAA год
Это была очередная темная, но освещенная городскими огоньками парижская ночь. Город продувался легким весенним ветерком, а на небе красовались яркие звезды и полная луна. Принято считать, что Париж – это город романтики и всемирная столица любви, но это лишь та сторона Парижа, которую мы можем наблюдать. Париж, как и любой другой город таит в себе и криминальные грязные районы, и не менее грязных людей.
В одном из таких районов находился известный в узких кругах бордель, который носил говорящее название – «Gangsta's Paradise» (в переводе с английского – «Гангстерский рай»). Это помещение находилось на цокольном этаже одного старого дома. Бордель славился постоянными дебошами и потасовками, в которых всегда были замешаны бандиты, убийцы, наркоманы, жрицы любви и прочий сброд. Из-за этого, дом избегался простыми гражданами.
К борделю подъехал черный дорогой автомобиль примерно 80-х годов. Стекла были тонированные, а номера скрыты. Авто остановился у борделя и из машины вышли трое мужчин в шляпах и недешевых костюмах. Казалось, что эти джентльмены приехали из какого-то старого криминального фильма. Выйдя из машины, они направились ко входу в бордель. Подойдя к железной двери, один из мужчин нажал на кнопку, которая вызывает оператора. Тут же из динамика раздался женский голос:
– Доброй ночи, господа. С какой целью вы сюда явились?
– У нас назначена встреча, мы договаривались. – ответил мужчина
– Назовите ваши имена.
– Мое имя Джейкоб, их звать Кайл и Адам. – сказал Джейкоб, указывая на своих спутников.
– Не похожи они на местных, да и носят самые банальные американские имена. Небось легавые или из спецслужб. Черт их знает! – подумала про себя оператор.
После этого последовал щелчок и дверь отворилась. Перед мужчинами стояла довольно симпатичная брюнетка. На ней были облегающий латексный жилет и короткая юбка, на ногах были высокие красные каблуки, а черный макияж и каре придавали образу особый характер.
Девушка жестом указала следовать за ней и отвела гостей в главный зал. Помещение было не из приятных. Стены были сделаны из обтесанных кирпичей, а на потолке висели тускло светящиеся лампочки, и виднелись неаккуратно проведенные трубы. В зале не было ни одного окна, от чего воздух был до жути спертый. Он был наполнен запахом сигарет, выпивки и пота. Столы и прочая мебель были обшарпанные, а на стенах красовались развратные картины. Помимо новоиспеченных гостей, в зале сидели еще люди, а также шастали вульгарно одетые работницы и танцовщицы. На фоне всего этого, на удивление, музицировало хоровое пение, которое можно услышать в храмах. Контингент не из приятных. Джентльмены прекрасно знали, куда идут и поэтому не были особо удивлены.
Сев за стол, трое мужчин заказали бутылку красного вина – не сильно дорогого, но и не самого дешевого. Официантка приняла заказ и собралась уже уходить к бару, но Кайл остановил ее и поинтересовался:
– Мы пришли сюда увидеть Саинта Тюйера, нам нужно поговорить с ним. Не могли бы вы его позвать?
– А кем вы ему приходитесь, господа? – осторожно спросила официантка.
– Мы инвесторы. Хотим обсудить с ним одно дельце. – ответил Адам.
– Одну минуту. – улыбаясь сказала официантка, после чего удалилась из зала.
Она пошла в служебную часть помещения и постучалась в одну из дверей. Из комнаты послышался пронзительный мужской голос:
– Что за вздор? – вопросил он.
– Папочка, вас хотят видеть какие-то люди из зала. – ответила официантка.
– Что за уроды на этот раз? – с раздражением спросил «Папочка».
– Они представились именами: Джейкоб, Кайл и Адам.
– Не местные что ли?
– По-видимому, американцы.
– Дура, нет национальности – «американцы»! Когда ты говоришь – американцы, ты подразумеваешь кого? Латиносов? Узкоглазых? Евреев? Угольков может?
