Борислав Чекур "Ёперный театр"

– Итсеси? Михалыч, а что это такое он сказал? – напрягся Лёлик.

– По-нашему ругается…

– У нас за такие слова… Хе-хе… Можно и ответить, – прибавил Джон Бор.

Из-под стола Михалыч достал бутылку налил в стакан водку и протянул финну.

– Herzlich wellkommen in Russland!

– Вы что творите, черти?! – прикрикнул завмонт.

Финн побагровел, с изумлением осмотрел исписанные стены цеха, топнул ногой и выбежал прочь.

Наш план сработал. После этого громкого скандала монтировщикам,  задействованным в арендные мероприятия, всё-таки стали платить. Мы, в свою очередь, продавали дирекции железную дисциплину. За несколько лет был лишь один сбой в договорённости, когда Бору что-то не заплатили, он на весь театр требовал денег. Китайцы, привезённые на балет «Лебединое озеро», смогли насладиться символом путча 1991 года во всех революционных оттенках.

 Какого чёрта вы себе позволяете?

 Добро пожаловать в Россию.

V

Когда после спектакля я оставался в опустевшем театре, у меня возникало ощущение нечеловеческого присутствия. Особенно когда на лифте спускался в подвал, в одно из хранилищ негабаритных декораций. Под тусклыми арочными сводами стояли вдоль стен бронзовые шандалы, фигуры статуй, накрытые тканью, надгробия балета «Жизель», с перекошенными крестами. Чёрные мешки с кулисами лежали в ряд на деревянных пряслах. В тёмном тупике хранилища всегда была приоткрыта дверь в соседнее помещение. Там хранились мягкие декорации от неходовых спектаклей, некоторым из них было более ста лет. От них веяло затхлостью. Мешки были подписаны, как-то я подсветил фонариком и увидел на тюке надпись «Фра-Дьяволо». Театральные кулуары мне напоминали фильм «Интервью с вампиром».

Все эти полуночные кошмары, исходя из моих наблюдений, порождали одну закономерность. Чем сложнее монтаж спектакля, тем быстрее его вычеркнут из репертуара и «похоронят» в подвале.

Монументальные декорации не любят даже актёры, потому что в лабиринтах ступеней, проводов, крепежей невидимых зрителям, и многого другого, они подвергаются опасности. Это понимают все, кроме художников. Я всегда говорил, что их ещё в студенчестве нужно загонять на двадцатиметровую высоту без страховки, чтобы они, ползая на галёрке, навалили полную и поняли, что монтировщик не циркач, а уж артист тем более.

Одним прекрасным летним утром к театру подъехало несколько фур, гружённых металлоломом. Приблизительно двадцать две тонны железа и вполовину меньше древесины. Весь этот хлам, состоящий из ригелей, стоек и перегородок, а также деревянных настилов, мы полдня поднимали на сцену. Глядя на эту свалку на планшете, Михалыч несколько раз поправил очки.

– Пойду-ко я беляшик скушаю, если вы не против? – обратился он к заведующей постановочной части.

После разгрузки мы всей командой валялись на смятых кулисах, лежащих вдоль штантентых рядов, и утирали потные лбы.

Был у нас такой забавный коллега по прозвищу Альф. Его так окрестили за длинный нос. Работал он у нас на полставки, на так называемом лёгком труде. Альф без конца жаловался на своё здоровье. Очень часто брал больничный, и, когда возвращался в ряды, на стенах монтировочного цеха сияли плакаты «Альф починен!». В профессиональные обязанности Альфа входило приносить и уносить инструменты.

В тот момент, когда монтировщики не могли сказать и слова, Альф расхаживал вокруг да около и жаловался на спину. Он повис на башне с софитами, немного подрыгал ногами и подтянулся около пятнадцати раз. Лёлик, потеряв дар речи, снял Альфа с перекладины, схватил его за шиворот и куда-то поволок. Заподозрив неладное, завмонт побежал спасать Альфа, а после отпаивал его валерьянкой, Лёлик сокрушался, обходя стороной слова из орфоэпического словаря.

В этот драматичный момент на сцене появился Михалыч, он еле стоял на ногах.

– Ты же сказал, что пойдёшь за беляшом? – удивилась заведующая.

– Беляшика не было, – ответил он, поправив оправу, – я мороженца покушал.

Гений художника превзошёл все наши ожидания. Конструкция, если её вообще можно назвать декорацией, представляла собой подобие строительных лесов пятнадцатиметровой высоты. В театре готовилась грандиозная постановка оперы Гектора Берлиоза «Троянцы».

Это романтическое произведение, словно Эверест, пыталось покорить множество режиссёров, но ввиду того что продолжительность оперы составляла более пяти часов, не всем это удавалось. Режиссёр нашего театра, очевидно, предположив, что зрители уже запаслись подгузниками, поверил в то, что именно он сможет покорить недосягаемую вершину.

Не знаю, как «Троянцы» завоёвывали мировые подмостки? В нашем случае реакция неподготовленных зрителей напоминала отрывок из фильма «Человек с бульвара капуцинов»: два оскорбления в один день – это слишком многовато. Мало того, что эту штуку повесили на стену, нас ещё заставляют смотреть на неё!

Здесь нужно сделать небольшое отступление, чтобы рассказать об устройстве сцены. Пол называется планшет. Под ним в нашем театре был трёхметровый трюм для хранения декораций и всякого барахла осветителей. Толщина планшета составляла не более десяти сантиметров бруса, плотно уложенного в ряд на швеллеры, пропущенные через бетонные опоры.

Замысел спектакля был идеален. На трёх первых этажах лесов должны были петь артисты хора, а на двух последних, очевидно, расшатывать леса балет. Ни один режиссёр и ни один художник никогда не советуются с монтировщиками. Напротив, придумают что-нибудь этакое, не соответствующее законам физики, и бегают потом озадаченные по сцене: «А давайте так лучше, если вот это переместить туда…».

Собрав конструкцию, мы обнаружили, что планшет начал проминаться, более того, стойки под настилами мотало в разные стороны. Как таковых фиксаторов не было, стяжками служили перила. Монтируя четвёртый ярус, у меня подкашивались ноги, на пятом я вовсе ползал на брюхе. Карл одной ногой стоял на декорации, другой на штанкете, не имевшем опоры. Когда я посмотрел на него, у меня закружилась голова. Моя ненависть к художнику теперь не знала границ.

– Ты бы хоть надел страховочный пояс, – обратился я к Карлу.

– Да на хер он мне нужен, – пыхтел Карл, удерживая одной ногой равновесие штанкета на пятнадцатиметровой высоте.

Спустившись вниз, после дюжины сердечных аритмий, я задал вопрос руководству, почему из-за каких-то авантюристов рискуют жизнью сотрудники? Внятный ответ я так и не получил.

Оценочные суждения вокруг театра очень многим, не относящимся к нему людям, не дают покоя. Они распускают слухи о том, что в театре много гомосексуалистов. Это не так. Они есть, но их очень мало, и они держаться особняком, а вот «пидорасов», которые хотят выехать за счёт других, на пальцах не пересчитаешь.

Вот если серьёзно задуматься! Вы слышали о случаях, когда на сцене погибали люди из-за того, что на них что-то упало или чем-то придавило? В таких ситуациях вина автоматически ложится на монтировщиков, а ведь это неправильно. Кандалы нужно примерять по цепочке, начиная с тех, кто всё это придумал и продвинул, заканчивая теми, кто это допустил. И это, поверьте мне, очень острый вопрос. Когда в картине нужен камин, зачем вокруг него строить стены каменного замка? Что, живописными кулисами не обойтись?!

Кстати, раз уж коснулся темы нестандартной ориентации, прекратите вникать в эту чушь. Неважно, кто перед вами, артист или музыкант – кто-то из них занимался спортом и имеет разряд, кто-то служил в морской пехоте, кто-то даже побывал на войне или просто вырос на улице с рогаткой и футбольным мячом. В театре много мужчин, которые могут дать сдачи!

Только устроившись к нам, решил как-то Дикий свернуть антенну на автомобиле дирижёра. Зачем, спросите вы? Потому что дикий! Тогда он не знал, что у дирижёра афганское прошлое. А когда узнал, то ходил по театру так, что даже мы его порой не замечали. Потом ему всё-таки пришлось очень старательно извиняться, к этому он приложил много усилий и в дальнейшем не рисковал более связываться с представителями богемы. Так, отвлеклись. Продолжим!

На декорацию артисты хора взбирались, как на Голгофу. Хоровиков было больше пятидесяти человек, под их ногами скрипели настилы, декорация ходила ходуном. Тем, кто оказался на третьем ярусе, было уже не до пения. Голосовые связки могли выдавить только панический бархатный стон. А меж тем, вслед за ними, балету предстояло подняться выше. Глядя снизу вверх, они покорно поднялись на четвёртый ярус и дружно спустились, заявив, что участвовать в этом не будут.

Первоначально на монтаж и демонтаж спектакля уходило две недели, в это время репертуар театра стоял, как памятник искусству, покрытый мхом. Я всё время показывал вышестоящему руководству, как под опорами проминался планшет, на что заведующая постановочной частью пожимала плечами – Ну а что я могу сделать? – говорила она.

Другая грандиозная постановка чуть не стоила жизни двум актёрам. По замыслу мы должны были поднять их на полусфере на трёхметровую высоту, но противовес штанкета потащил их под почти тридцатиметровый купол театра. Кое-как, на семи метрах, нам удалось остановить ход. Но, чтобы спустить их на землю, монтировщикам пришлось вскарабкаться по сетке рабица, разрезать её между галёрок и снять несколько грузов с калкаша. Держась одной рукой за сетку, завмонт снимал шестнадцатикилограммовый груз, другой рукой подавал плитки по цепочке остальным, находясь на опасной высоте. Я спросил у художника, делал ли кто-нибудь расчёты? Он пожал плечами.

В скором времени оба спектакля убрали из репертуара…

VI

Из всех, с кем мне довелось общаться в театре, самые притязательные – это заслуженные артисты. Однако иерархическая ступень в России во многом уступает Японии. Там артист получает не только титул, но и новое имя, подчёркивающее его статус. Мне довелось поработать на одной сцене с национальным достоянием Японии, солистом традиционного театра «Кабуки». О таких привилегиях, коими он обладал, наши артисты и мечтать не могли. За ним была абсолютная монархия. Звали его Накамура Гандзиро III.

Театр оперы и балета отличается от драматического тем, что заслуженные артисты ведут себя более высокомерно, словно они народные. Но в отличие от драматического театра, где актёры имеют всенародную известность, «народных» артистов театра оперы и балета мало кто знает.

Так, бывало, пройдёшь мимо, поздороваешься с заслуженным, он оглянется по сторонам с таким выражением лица, будто ему что-то почудилось, потом, скрипя шеей, повернётся, чуть кивнув головой, сдержано ответит на приветствие. Руки так и чесались дать подзатыльник.

Накамура Гандзиро III нанёс не только удар по самолюбию, но и по эстетике театра оперы и балета. То унижение, которое испытали представители высокого мирового искусства, превзошло все пакости монтировщиков за период существования нашего театра!

В день приезда труппы «Кабуки» у входа в служебное помещение сотрудников встречала вахтёр. Её поставили следить за тем, чтобы все, кто пересекает порог, снимали уличную обувь и далее шли босиком.

– У нас увеличили штат полотёров? – удивился я.

– Нет, японцы повсюду расстелили свои ковры, – ответила она.

«Ёперный театр!» – подумал я, увидев столпотворение японцев в традиционном кимоно. У хорового класса в позе лотоса сидели гримёры и причёсывали парики. Тонкими палочками они поднимали по волосинке над собой и укладывали их на парик безупречно ровными прядями. Тут же за спиной я услышал громогласное «Безобразие!!!»

Бабушка вахтёр, на которую раньше не обращали внимания, заставила заслуженного артиста снять обувь перед входом в храм искусства. С ненавистью глядя на японцев, он босыми ногами пробежал по ковру, качая надутым подбородком, и растворился в перекрёстке коридора.

В цехе сидел обескураженный Джон Бор. Дело в том, что его носки были не первой свежести, ещё, как назло, с дыркой на пятке. Миновав японцев, он испытал невероятное смущение, что в принципе для него было нехарактерно.

– Где все? – спросил его я.

– Ушли разгружать машину – ответил он.

– А ты почему не пошёл?

– Носки не выдали…

На погрузочной зоне я столкнулся с не менее забавной картиной. В России лишь один раз я видел в монтировочном цеху девушку, когда к нам приезжал московский театр. Да, если бы в нашем коллективе работала барышня? Finita la commedia! У самураев в штатном расписании нет ограничений по половым признакам, мешки таскали все, ну, кроме «императора».

Как правило, в театрах на выездах используют кофры, японцы же свалили всё в один мешок, который весил около полутонны. И таких было несколько. Хотел бы я увидеть, как они грузили это в самолёт! Облепив неподъёмный скарб, как муравьи, они тянули его всей оравой к грузовому лифту. Ич, ни, банзай!

Наши парни смотрели на них со стороны и удивлялись. Отдельное внимание было приковано к японкам, а точнее к их полусогнутым позам. Насладившись эстетикой японской эротики, мы всё-таки решили им помочь.

На ломаном английском мы попросили девушек отойти в сторону. К нам подбежал низкорослый бригадир и начал возмущаться. Неподалёку стоял переводчик, он помог нам установить контакт. Бригадир доказывал нам, что девушки получают за это деньги и мы не должны вмешиваться в их уклад. Мы же объяснили ему, что у нас берегут женщин и, коль скоро они в гостях, обязаны уважать и нашу культуру. Бригадир не стал спорить, мы поменялись с японками местами. Видели бы вы их растерянные, но счастливые взгляды. Сакура расцвела!

Вообще японцы – ребята нормальные. На крыльце, возле театра, им организовали курилку, я вышел на улицу и притёрся к делегации, мне было интересно пообщаться с ними. С одним из японцев мы заговорили на ломаном английском, начали о чём-то шутить. Я похлопал его по плечу, и ко мне тут же подлетела служба безопасности. Выяснилось, что это был какой-то министр, сопровождавший делегацию. Он дал знак охране, чтобы они не вмешивались в наш разговор. Мы пожали друг другу руки и разошлись.

Несколько дней за кулисами монтировщики смеялись до икоты. Для нашего бестактного восприятия японский фольклор был очень забавным. Под аккомпанемент двух струн пел Накамура, это слышалось приблизительно так:

Ау-а-й ю-йа-уию-йа-уи

Си-ши-щи-на уй-куй…

Всеобщее веселье дополняло то, что женские роли в театре Кабуки исполняют мужчины, и Накамура Гандзиро III всегда был главной героиней романа.

Пока мы заливались за кулисами, у других сотрудников театра был траур. Вот уже второй день в храме искусства они ходили босиком. Спокойнее всего к этому относились артисты балета, для остальных это была червоточина. Монтировщики не были исключением, Все ждали какого-то чуда и вот на третий день совершилось!

Как обычно, облепив со всех сторон стол, мы по очереди играли в нарды. В какой-то момент заприметили Карла, идущего в театр. Интуиция подсказывала, что Габсбург не подведёт. И вот за дверью раздался дикий ор. Мы выбежали на шум.

Карл стал инициатором международного скандала. Он отказался снимать обувь и прошёлся по коврам, оставив за собой грязные следы. Его окружило руководство нашего театра и японской делегации. Директор сделал ему выговор, на что Карл послал его туда, куда не пробиваются лучи восходящего солнца.

Японцы благоволили храброму самураю. Характерным русским жестом кто-то из руководства «Кабуки» поднял руку кверху и резко опустил. Тем самым дав понять, что инцидент исчерпан. Тут же все в театре обулись. Последний день гастролей оставил русский след на бесценных коврах.

В эти дни произошёл один эксцесс, за который я очень долго переживал. Японцы всё время ходили в своих традиционных тапках, которые мы называем сланцами, и носках, с вырезом под большой палец на липучках. Собрав пожитки, они побросали тапки и носки в огромный бак на сцене.

Прощаясь, мы встали друг напротив друга. Обменивались любезностями и сувенирами: мы им водку, они нам тапки в полиэтиленовой упаковке, брелоки и футболки. В момент торжественных речей, не дождавшись вручения подарков, Михалыч и Джон Бор с головой нырнули в мусорный бак. Толкаясь, они набрали охапку всего, что могли унести, и убежали с добычей в монтировочный цех. Я не имел к этому никакого отношения, но мне было очень стыдно, всё-таки сотрудники театра!

VII

Во взаимоотношениях монтёров с театром есть один недостаток: женщины всегда просят помочь, когда нужна грубая мужская сила. Остальные сотрудники начинают относится к этому как к должному и наглеют невероятно. Это, конечно же, всегда заканчивается каким- нибудь полускандалом, а один раз был вообще из ряда вон выходящий случай.

Оборзевшие бутафоры оставили с двадцаток стульев на сцене и наказали нам их убрать. Мы предупредили, что за такое хамство они будут жестоко наказаны. Однако бутафоры не предали этому никакого значения и молча ушли со сцены.

Мы посовещались и направили к ним парламентёра. Тот популярным языком объяснил, что, если сейчас они не уберут стулья и не освободят нам сцену для монтировки, их стулья превратятся в щепки. Парламентёр вернулся ни с чем – утилизируем!

Мы не поленились и все эти стулья подняли на самую высокую галёрку, после чего, перекрыв все выходы на сцену, начали их сбрасывать на планшет. Я думаю, что такого вандализма не видел ни один театр. Реквизит разлетелся в щепки, а то, что уцелело, было добито ногами, руками и штанкетными грузами.

Самое страшное, что происходило до этого с бутафорами, были поеденные бублики, приобретённые для спектакля. Да, предшествующие монтировщики таскали сухари на закуску. Реквизиторы были вынуждены покрыть всё съедобное лаком. В нашей ситуации припарки уже бы не помогли.

После этого они с нами очень долго не разговаривали, как ни странно, за порчу реквизита нам тоже ничего не было, поскольку не мы несли за него материальную ответственность, а они. Более бутафоры нас ни о чём не просили.

Не подумайте, что только монтировщики способны на безрассудные поступки. Про любовные треугольники рассказывать не буду. А пьяные все дураки…

Однажды, после спектакля, я провёл время в компании с Диким и артистом хора. Это было незабываемо, доложу я вам. Как и водится, вначале всё было предельно культурно. Мы общались, смеялись, вспоминали курьёзные моменты в работе. В какой-то момент напиток подогрел настроение и развязал хоровику язык. Артист начал фантазировать о своей принадлежности к Тамбовской ОПГ. Дикого это очень сильно задело. До театра он работал постовым милиционером, на службе Дикий перестарался и был уволен по статье. С таким клеймом его могли принять только в постановочную группу и то сугубо по знакомству.

В общем, слово за слово, между ними началась драка. Мне удалось их разнять, на следующий день обоим было стыдно. А больше всего артисту, как весьма интеллигентному человеку, показавшему себя обычной шпаной. И таких случаев было предостаточно.

Ну что я всё о пьянке. Театр – это, прежде всего, красота. Все следят за своим внешним видом. Особенно балет. Несколько месяцев я был рабочим костюмерного цеха. Мужские костюмы я подкатывал к гримёркам и оставлял у дверей, а вот в женские гримёрки я наглейшим образом вламывался без стука. Раздетые актрисы ругались, но потом привыкли. В тот момент, когда я начал испытывать к ним равнодушие, быстро с этим завязал, чтобы не перейти на селективные ингибиторы.

Чем больше работаешь, тем больше приедается хождение полураздетых актрис, чего не скажешь, например, о студентах. Однажды на сдаче экзаменов болеро обнимая в танце девчонок возбудился, но вёл себя как настоящий артист – не останавливался. На это зрелище собралось много женщин, все они хихикали. Мужская сила помогла ему сдать экзамен. Но из всего того, чему я был свидетелем, самое большое впечатление на меня произвела балерина с третьим размером груди. На репетиции в Петергофе она размашистыми прыжками спускалась по ступеням Большого каскада в обтягивающей футболке. В тот момент даже видавшие виды худруки не удержались от…

VIII

Лучше и не придумаешь, чем в шесть утра назначить отправление автобуса. Я был пунктуален и прибыл ровно перед отбытием. На меня злился завмонт, я сверился с часами, молча зашёл в автобус. Успел!