– Что, если? – спросила Ася.
– А у тебя что? – вопросом на вопрос отреагировала Лёля.
– Подумала: а если попробовать продать торт Борисовой?
– Синхрон, Аська! – подскочила подруга.
Доели на двоих последнюю розочку и пошли. Борисова смотрела телевизор, на кровати в углу спала подселённая первокурсница, которую «хозяйка» комнаты старательно выживала.
– Вера, купи торт, – объявила Ася, держа в руках шоколадное великолепие, словно хлеб-соль на свадьбе.
– Купи, Верусик, а! – подхватила Лёля.
– Вы что, девки, с ума сошли? – пробасила Борисова.
– Да ты посмотри, какое чудо, по дешёвке продаём, – протянула Ася.
– Мы розы съели, но все остальное девственно нетронутое. Лови удачу! – добавила Лёля.
– Почём? – поколебавшись, спросила Борисова.
– За… четырнадцать рублей, – объявила Леля.
– Да он в магазине стоит пятнадцать! – блеснула знанием цен Вера.
– Но шоколад-то весь на месте.
– А роз там сколько было? Они же веночком идут.
– Не веночком, а орнаментом, с промежутками, – возмутилась Ася.
Подсчитали количество съеденных роз, вывели пропорцию, сошлись на двенадцати рублях и разошлись, довольные друг другом.
Ася поставила будильник на четыре утра, но так толком и не уснула, ворочалась, кашляла, думала о Валентине. Встала полчетвёртого, собралась, одевшись потеплей и кое-как зашив сломанный замок сапога. На вахте дежурила доброжелательная Анна Петровна, она разрешила воспользоваться телефоном. Ася набрала охтинский номер Володиных, но ей ответили только долгие пустые гудки – Юра то ли спал, то ли так и не вернулся домой. Ася вышла в прохладную темноту тихого раннего утра. Пешком до Невского по пустому, гулкому проспекту, через Кировский мост, через Неву, несущую на запад темные густые воды, мимо силуэта Петропавловского собора, врезающего в небеса тонкий шпиль. Каблуки стучали по асфальту, было зябко от прохлады и болезненной слабости. На Марсовом поле чернели купы кустарников, за решеткой Михайловского сада таинственно шелестели кроны лип, прогрохотал по рельсам ремонтный трамвай. Когда Ася свернула на Невский, ей показалось, что она попала в другой мир – напротив входа в Пассаж сгрудилась шумная толпа. Она заняла очередь и отправилась прогуливаться по необычно пустому проспекту, ожидая открытия магазина. Стоять в утренних очередях было не впервой, немало часов проведено у театров, в ожидании открытия кассы.
Впрочем, когда зажглись огни, и открылись двери Пассажа, очередность уже не имела значения – здесь играла роль сила, скорость и наглость. Дамы, успевшие прорваться первыми, помчались по галерее к вожделенному прилавку, ставя рекорды в спринтерской стометровке. Опоздавшие, оттесненные сильными, неслись следом, возмущаясь поведением лидерш. Ася в лидеры не попала, но, благодаря молодости и спортивной подготовке, ей удалось вписаться в середину очереди, которая эмоциональной змеёй растянулась чуть ли не на все сто восемьдесят метров галереи Пассажа. Два часа ожидания Ася скоротала, сбегав позавтракать в кафе и обсудив с соседкой, дамой средних лет, качество обуви разных стран-производителей и места, где импортную обувь можно достать – соседка продемонстрировала глубокое знание предмета и наличие практического опыта, но сокрушалась, что больная нога не позволила обогнать соперниц на первом этапе. Когда до вожделенной цели оставалось человек пять, пошли слухи о том, что сапоги заканчиваются.
– А мне нужен 38-й, никогда не могу подобрать себе обувь, – затосковала соседка.
– А у меня 35-й, – призналась Ася.
– Возьму любой, – сказала дама, – Если что, поменяю или продам, не зря же столько стояла.
– 35-го нет, – заявила продавщица, когда Ася добралась до прилавка. – Будете брать другой размер?
– Я… не знаю, – смешалась Ася. – А 36-й есть?
– Нет, остался только 38-й.
– Ох, а мне как раз нужен 38-й! – засуетилась соседка.
– Есть еще пара, – успокоила её продавщица.
– Давайте 38-й, – махнула рукой Ася.
Продавщица достала коробку, бухнула на прилавок.
– Будете брать? Сто двадцать рублей в кассу.
Когда Ася вернулась с чеком, у прилавка разгорался конфликт.
– Я первой была в очереди, а вы мне подсунули не тот размер! – орала раскрасневшаяся дама.
– Какой вы сказали, я вам тот и дала! – ответно рычала продавщица.
– Безобразие! Я буду на вас жаловаться! – пыхтела дама.
– Жалуйтесь, сколько хотите. 38-го уже нет, только что забрали последнюю пару, – парировала продавщица.
Такого везения Ася не ждала – оказалось, что лидерша принесла коробку с 35-м размером. Обмен произошел тут же, к обоюдному удовольствию сторон.
Когда совершенно обессиленная Ася вернулась домой и открыла коробку, ей оставалось лишь ахнуть от удовольствия – сапоги были верхом совершенства и пределом мечтаний. Из мягкой серой кожи, с орнаментом на голенище, на узком, но устойчивом каблуке и как раз по ноге – просто чудо, а не обувь. Она уснула, упав на кровать, прямо в новых сапогах. Разбудила её вернувшаяся из института Лёля с известием, что ночью Валентина родила дочь.
Следующие дни наполнились заботами – никто не знал, в какой роддом увезли подругу, Юра на звонки не отвечал, канув в пространстве, и девушки решили съездить на Охту.
Володины жили в однокомнатной хрущёвке – квартиру сдала какая-то дальняя родственница родителей Юры. Поплутав среди одинаковых дворов с типовыми пятиэтажками, прячущимися за деревьями, что за двадцать лет дотянулись до верхних этажей, Ася и Лёля в конце концов нашли нужный дом, поднялись на пятый этаж. Звонили долго, но безрезультатно. Когда уже собирались уходить, Ася толкнула дверь, и она поддалась, оказавшись незапертой.
– Здесь есть кто-нибудь? – спросила подруги дуэтом.
Молчание. Осторожно пробрались через крошечный коридор, раздвинули штору из шариков и бамбуковых трубочек, вошли в комнату и замерли: здесь, дружно похрапывая, спали Утюгов и Сипягин, один на полу, второй на диване. Присутствия Юры не наблюдалось, а через фигурное стекло кухонной двери пробивался тусклый свет.
– Идем туда? – спросила Лёля, кивнув в сторону кухни.
– Давай, – кивнула Ася и открыла дверь. В свете ночника с пробитым абажуром, стоящего отчего-то на плите, перед ними предстала весьма живописная картина: стол, заваленный тарелками с остатками еды, рюмками, стаканами, пустыми бутылками. Один из участников симпозиума спал среди всего этого великолепия, уютно уткнувшись лицом в столешницу. Другой обнаружился в узком промежутке между столом и плитой. В спящем на полу угадывался Юра, его собутыльник поднял голову, едва Ася сделала второй шаг – словно почувствовал чьё-то присутствие. Она невольно отшатнулась, готовая бежать прочь, но отступать было некуда и поздно. Лёня Акулов уставился на неё пьяными синими глазами.
– Ой, девчонки пришли! Девчонки… – он встал, толкнув стол, упала и покатилась бутылка. Ася едва успела поймать её на лету, чуть не наступив на лежащего на полу Юру. Тот что-то пробормотал, устраиваясь поудобнее.
– Девчонки! – Лёня все-таки выбрался из-за стола. – А мы тут, омбы… обмываем ножки, Юрка же дочку родил…
– Вообще-то, это Валя родила, – сердито отрезала Лёля.
– Какие сердитые вы, девчонки… Асенька, ты тоже на нас сердишься? То ж ножки… Лёня шагнул к Асе, она отступила в сторону, снова наткнувшись на Юру. Тот засопел, заворочался.
– Выпейте с нами… Юрик, вставай, девчонки пришли! – Лёня, пошатнувшись, наступил на лежащего на полу счастливого отца. Тот возмущенно заворчал и зашевелился.
– Ножки обмыли, сволочи! – возмущалась Лёля. – Юрка, вставай, мерзавец!
– Да, ножки… – пробормотал тот.
– Ты у Вали в роддоме был? – спросила Ася.
– Я? Был… не был… мне же к Валечке в роддом, у меня там дочка родилась, не мальчик, а девочка, – забормотал Юра.
Девчонки подхватили его под руки, оттолкнув Лёню, который порывался то ли помочь, то ли помешать.
– Мы собирались, но не смогли… – добавил Лёня.
– Чем только вы думали… Юрка, рассказывай, какой роддом, мы съездим!
Володин уперся бараном, и ни мытьем, ни катаньем не удалось уговорить его сообщить адрес роддома – он был намерен исполнить отцовский долг сам. После брожений по квартире, поисков продуктов и вещей, которые нужно отвезти Валентине, глотков недопитого алкоголя, разыскивания курток, шапок, ботинок и прочего отправились вчетвером, оставив досыпать Утюгова и Сипягина.
Лёня заявил, что не покинет друга и любой ценой проводит его до пункта назначения. Вдохнув прохлады вечернего воздуха, парни взбодрились и запели нестройным дуэтом, порываясь совершить что-либо героическое во имя женской красоты и новорожденной. Пришлось разбиться на пары мальчик-девочка, чтобы успокоить ретивое. Ася предпочла бы взять на себя заботу о Юре, но Лёля опередила ее, то ли случайно, то ли намеренно. Акулов же заботу не принял, скорее, охватил заботой Асю – подхватив под руку, потащил за собой. Когда вышли на проспект, начал моросить мелкий противный дождь, асфальт заблестел пятнами фонарей и полосами фар проносившихся мимо машин.
Применили коварный вариант: молодых людей загнали на тротуар, вывели из зоны видимости, голосовать пошла Лёля. Смилостивился и тормознул водитель потрепанных Жигулей. Его негативную реакцию на парней, явившихся, словно два молодца из ларца, смягчили аргументами, что один из них стал отцом, вся компания едет навещать его жену и ребенка, и умаслили обещанием заплатить десятку. Лёля села на переднее сиденье, а Ася попала в цветник, между Юрой и Лёней. Молодой отец слегка протрезвел и взялся за обязанности навигатора, а Лёня обнял Асю, заявив, что так ему удобнее. Ася не стала возражать, некуда было деться, хотя все силы ушли на то, чтобы сохранить внешнее спокойствие и жалкие остатки внутреннего. Она пыталась не смотреть на Акулова, на его небритую щеку, на волосы, блестящие мелкими каплями дождя, но время от времени чувствовала на себе его взгляд, или ей лишь казалось, что он смотрел на неё.
Роддом находился на окраине – двухэтажное грязновато-розовое здание за решетчатой оградой и строем огромных старых кленов. В приёмном покое теснились отцы и родственники, подавали в узкое, похожее на тюремное, окошко свёртки передач. На подоконнике сиротливо валялся помятый букет гвоздик.
Мрачная пожилая санитарка сгребла Юрины пакеты, бросив равнодушно-осуждающий взгляд на его небритую физиономию – сколько тысяч таких помятых радостным событием лиц прошло перед её глазами?
Из приемного покоя отправились под окна, вызывать красну девицу выглянуть в окошко.
– Валя, Валечка! – закричал Юра, его поддержал Лёнин баритон и Лёлино меццо-сопрано, Ася кричать не смогла, похрипела и закашлялась.
– Валя-я-я! 3-я палата! – скандировала троица до тех пор, пока в окне на втором этаже не показалась Валентина, необычно маленькая, бледная, в нелепом пёстром больничном халате. Заулыбалась, замахала руками, что-то говоря, пыхнула гневом в сторону мужа, показав ему кулак, затем исчезла.
– Куда же ты, Валечка? – беспомощно пробормотал Юра.
– Валя, вернись! – заорал Лёня.
Она вернулась, снова появилась в окне, показывая розовый сверток с крошечным сморщенным личиком в обрамлении байкового одеяла.
– Валечка, Валя, я так люблю тебя! – вымолвил Юра и рухнул на колени на вытоптанную мокрую землю. – Как я люблю тебя!
– Володин! – застонали девчонки.
– Не мешайте мужику, – сурово остановил их Лёня.
В окне появилась дама в белой косынке и белом халате, что-то сердито выговаривая Валентине, оттеснила её, замахала руками в сторону посетителей.
– Верните мне жену! – заорал Юра, вскакивая с колен.
– Юрочка, поедем уже домой, завтра приедешь… выспишься и приедешь, – Лёля погладила его по плечу. – Вон и Аська опять голос потеряла.
– Акулы-ы-ыч! У меня дочь!
О старые стены роддома, безмолвные свидетели тысяч восторгов и признаний, потоков слез и разочарований!
Обратно добирались на перекладных, сели на автобус, затем на другой. На Охту приехали, когда уже стемнело. Двое оставленных в квартире приятелей спали, мирно обнявшись, но были жестоко разбужены. Девушки навели порядок на кухне, выбросили бутылки, уложили утомлённого отца спать на освободившийся диван и с сознанием выполненного долга отправились домой, прихватив с собой протрезвевших друзей. Распрощались на трамвайной остановке в надежде, что те не вернутся к Юре опохмеляться и продолжать обмывание ножек. Во всяком случае, Лёля и Ася сделали все, что могли.
– Петровский тортик сейчас бы совсем не помешал. Может, Борисова ещё не съела, пойдем, выкупим остатки? – предложила Лёля, когда девчонки наконец-то добрались до своей, такой уютной, комнаты и, поскребя по сусекам, соорудили неброский ужин из поджаренных на подсолнечном масле остатков батона под кружку горячего жидкого чая.
– Какая девчонка хорошая у Вали, три шестьсот! У меня сестрёнка родилась кило семьсот, крохотная была, на ладони умещалась.
– Это Катя-то на ладони? – улыбнулась Ася.
Сводная десятилетняя сестра Лёли была ребенком весьма крупным и пышущим здоровьем, трудно было представить, что когда-то она весила кило семьсот.
– А Лёнчик, кажется, на тебя запал, подруга, – помолчав, сообщила Лёля. – Не напрасно ты страдала.
– Неужели ты думаешь… – начала Ася. – Ерунда. Ему всё равно на кого западать.
На следующее утро Ася собиралась в институт, чтобы пройти летящей походкой, с гордо поднятой головой и полным безразличием к неким особям мужского пола, которые, возможно, и не появятся по причине горького похмелья. Чуть подкрученные щипцами волосы, особо тщательный макияж, любимая юбка, точно по фигуре, тонкая водолазка густого бордового цвета, новые колготки – Лёльке удалось купить две пары с рук – и, разумеется, великолепные финские сапоги на узком каблучке.
– Такая красота, не знаю, что с нею делать, куда бежать, – пробормотала Ася, разглядывая себя в зеркале.
Глава 6. Гастингс. Замок
Я вернулась «домой» в сумерках, трижды заблудившись и измучившись. Зато чувствовала себя стройной, как в двадцать, ладно, в тридцать лет – завтрак не удался, а на обед лишь выпила чашку кофе и съела английскую закуску fish-and-chips – жареную рыбу, обложенную картофелем фри.
Приближаясь к дому по уже знакомому переулку, загадала: если удастся пройти по узкому бордюру тротуара двадцать шагов и не потерять равновесие, значит, всё будет хорошо, Джеймс встретит меня дома, живой и невредимый, и всё объяснит. Или соврёт, но это неважно – главное, чтобы нашёлся. Привычку загадывать на «будет-не будет» я пронесла через всю свою непутёвую жизнь, так и не избавившись от нее, но это, как ни странно, иногда помогало обретать уверенность.
Равновесие, конечно же, потеряла – возраст и усталость взяли своё, но не потеряла надежды и загадала, что Джеймс Монтгомери окажется дома, если успею сосчитать до десяти, пока из поля зрения не исчезнет автомобиль, что вывернул в переулок невесть откуда. Машина стрельнула фарами, пролетев мимо, а я застряла на несчастливом «девять». Замедлила шаг, у поворота к дому ноги стали ватными, и я невольно ухватилась за живую изгородь, разумеется, не найдя опоры. Постояла, поглаживая чуть колючие шершавые стриженые ветки, пытаясь успокоиться. В конце концов, я не могу изменить то, что уже случилось, остается одно – жить, согласно тому, что происходит. Эта теория часто помогала обретать пусть и шаткое, но равновесие. У меня есть ключи от дома, где я могу переночевать, что уже неплохо. Свернула на дорожку, ведущую к дому – ни единого огонька, даже фонарик на крыльце не светился, как вчера вечером – дом был мрачен и, скорее всего, пуст.
Стало страшно, вата в ногах одеревенела, несколько шагов до крылечка прошла, как по минному полю. Долго вставляла ключ в замочную скважину, потом не могла повернуть, но в конце концов замок поддался, впуская в дом. Включила свет в прихожей, постояла, прислушиваясь к тишине. Страх не прошёл, лишь слегка ослабил объятия, давая передышку. Сняла пальто, заглянула в гостиную, прошла на кухню. За французским окном зловеще шевелились, двигались, приплясывали ветви и тени – поднимался ветер. Я согрела чай и сделала пару бутербродов. На столе обнаружилась записка от миссис Хоуп, в которой она сообщала, что приготовила комнату наверху, в мансарде, что отключила отопление и придет завтра к десяти утра. Решила отложить поход наверх и, перекусив, устроилась в уже освоенной гостиной. Сытый желудок, теплый свет лампы и мягкий диван, на котором я расположилась, вытянув уставшие ноги и завернувшись в плед, немного ослабили страхи. Рыжий джентльмен смотрел с портрета куда-то вдаль.
Но что же случилось, что заставило Джеймса Монтгомери внезапно исчезнуть в день моего приезда, ничего не объяснив и не оставив никакой записки? Озарение пришло вместе с вдруг замигавшей под абажуром лампочкой. Электронная почта! Как же я сразу об этом не подумала? Мне нужны компьютер и интернет. Оторвала себя от дивана и отправилась в поход по дому. В комнатах первого этажа никаких признаков оргтехники не наблюдалось. Постояла перед лестницей и двинулась по ступенькам, обтянутым ковровым покрытием.
На втором этаже одна из дверей вела в спальню, аккуратно убранную, с большой кроватью, застеленной точно таким же пледом, что лежал в гостиной. Вторая – в ванную комнату, блистающую розоватой плиткой и дугами никелированных труб. Третья – в кабинет с книжными шкафами, письменным столом и офисным креслом. Один из шкафов, весьма старинного вида, показался знакомым – именно его я видела за спиной Джеймса, когда общалась с ним по скайпу. Письменный стол был девственно пуст, но Джеймс явно разговаривал со мной, сидя за этим столом. Вероятно, он пользовался ноутбуком, который забрал с собой. Подавив в поисковом порыве неловкость, я заглянула в ящики стола, найдя там полпачки чистой бумаги, несколько конвертов и устройство с кнопками. Решила, что это, вероятно, электронный ключ от гаража. В старинном шкафу за стеклянной дверцей обнаружилась фотография, вставленная в паспарту – улыбающийся Джеймс в компании двух мужчин на фоне ярко-зелёной лужайки и живописных развалин.
Вопросив фотографического Джеймса, куда же он пропал, поставила карточку на место, задвинула ящики стола и вышла из кабинета с ключом и мыслью, что завтра нужно будет найти какое-нибудь интернет-кафе и проверить почту.
Спустилась на первый этаж и вышла на задний двор. После нескольких попыток гараж удалось открыть – штора поползла вверх, открыв пустое нутро. Машины в гараже не было. Значит, мистер Монтгомери уехал на машине? Интересно, куда? Что, если он попал в аварию по пути в Гатвик и сейчас лежит в больнице или ещё хуже…? Но об этом должны бы сообщить… Кому, если он живёт один? Не сразу, но всё же закрыв гараж, вернулась в дом.
Поднялась на третий этаж, в мансарду. Здесь также было три двери, две из них вели в небольшие комнаты, одна была холодновато пуста, в другой, вполне уютной, с маленьким декоративным камином, миссис Хоуп застелила постель и занесла сюда мой чемодан. Третья дверь вела в ванную. После нескольких неудачных попыток мне всё-таки удалось включить водонагреватель, и я с невероятным наслаждением забралась под душ, словно не мылась целую вечность. В комнате нырнула под пышное синтетическое одеяло. Прямо надо мной нависало мансардное окно, а за его стеклом – густо-синее небо, забрызганное звездами. Я закуталась в одеяло и почти сразу уснула, даже не успев достроить стратегические планы на завтра.
Утром не сразу поняла, где нахожусь. В стекле надо мной отражались блики, рассыпаясь по белым стенам лукавыми солнечными зайчиками. Выбралась из-под одеяла в холод нетопленной комнаты, промчалась через коридор в ванную, включила водонагреватель. Не сразу пристроилась к двум раздельным кранам умывальника – из одного полилась ледяная холодная, из другого – кипяток. В конце концов заткнула сливное отверстие пробкой и умылась по-английски: прямо из раковины. Уложив волосы, подрисовав лицо, надела любимое трикотажное платье, меланжевое, бежево-коричневое, подчеркнув пояском отсутствующую талию. Готовилась к встрече, не зная с кем или с чем.
Спустилась вниз, приготовила завтрак. Вышла через французское окно на задний двор. Утро выдалось не хуже вчерашнего: прохладное, солнечное, оптимистичное, с начисто вымытой голубизной небес. Посидела на изящной кованой скамейке, прячущейся среди холодоустойчивых кустарников с мелкими багрового цвета листьями, размышляла, составляла план действий. Найти интернет, проверить почту, написать письмо дочери, поменять доллары на фунты, позаботиться о билете на самолёт. Обратиться в полицию по поводу исчезновения хозяина дома.
Замерзнув, вернулась в дом, на диван в гостиной, сидела, листая журнал и вздрагивая от каждого звука, долетающего снаружи. Старинного вида часы, висящие на стене возле портрета рыжеволосого, отбили десять гулким пугающим звоном. Вспомнила, что нужно перевести время на наручных. Подкрутила стрелки и поправила дату: 16 января, среда. Раздался звон дверного колокольчика. Я вскочила, уронив с дивана журнал. О, если бы это был Джеймс! Почти бегом к входной двери, попытка разглядеть пришедшего через цветное стекло, борьба с незнакомым замком, дрожащие руки и… миссис Хоуп с пакетом молока. Невероятная пунктуальность!
– Доброе утро, Анастаси-а. Как поживаете? – сурово спросила она. – Джеймс не вернулся?
– Доброе утро, – ответила я и покачала головой, подтверждая отсутствие хозяина дома.
