Цагар Враль "Бражник"

Я смотрел на тот диван и думал: здесь случилось счастье.

Она пришла ко мне всего один раз. В тот вечер я сам пригласил её. Знал, что мы с ней будем вдвоём.

Я был очень богатым студентом: комната в общежитии, понимающий сосед и целая ночь впереди.

Я был самым счастливым человеком на свете. Мог счастливо предаваться жизни и не думать о том, чего она стоит. Именно этим я и занимался, искренне веря, что по-другому не бывает. Веря, что у каждого есть свой вечер с пронзительно живой многослойностью звуков из открытого окна, и в этот вечер к каждому кто-то приходит, чтобы остаться до глубокой ночи, постоять немного у форточки с сигаретой и остаться уже до самого утра, а потом лечь спать.

Если бы вы спросили меня, каково быть религиозным человеком, я бы ответил: найдите то, что полюбите больше всего на свете, и никогда не прикасайтесь к этому.

Но вы не спрашиваете.

***

Такова официальная версия.

Но есть еще кое-что, о чем Лаврентий не знает. После этого мы с ней виделись снова, и не раз. Ещё пару недель мы были близки – потом случилась катастрофа и все закончилось, но та пара недель была раем.

После этого мы расстались навсегда. Я – с чувством завершенности этой истории.

Я потерял любовь, но обрёл его. Миниатюрного Шопенгауэра с комплексом неполноценности.

Будем честны: обмен не из лучших. Но в этой истории именно Лаврентий вышел победителем.

Вышел со всей своей жизнью впереди – для того, чтобы быть собой: странным, никем не понятым и абсолютно оторванным от общества.

Паршиво

За свою жизнь я твердо усвоил одно правило: когда кто-то хочет забрать деньги, которых у тебя нет – это паршиво.

А идти в центр занятости паршиво только в первый раз. К моменту второй явки я уже морально перегрыз себя до смерти, так что относился ко всему почти философски, как Лаврентий. Ко всему – это в том смысле, что упади мне на голову кирпич и пробей мне череп насквозь, я бы не сильно расстроился. Почти философски – в смысле, просто не мог реагировать уже ни на что. Эмоции свернулись в трубочки и сложились в поленницу где-то на дне пустого желудка.

Но в первый раз я чуть не испустил дух от вопроса о заработной плате.

Я вообще не думал, что меня о таком будут спрашивать. Думал, отправят на адскую каторгу, платить будут едой и договор я подписывать буду кровью, а уйти смогу не раньше, чем через десять лет, причем с клеймом на заднице.

Но оказалось, что работы для меня не бывает. Она, можно сказать, настолько редкая, что хоть в красную книгу вносить.

Про заработную плату я ничего не знал. В смысле, я знал, сколько получали мои родители, знал, сколько получали некоторые из моих знакомых, но хватало ли им этого? Какой у них был уровень жизни? Сколько хватило бы мне? Сколько бы я хотел? Все эти вопросы меня пугали почти до слез.

Я не хотел их решать.

Родителям казалось, что образование – это финал, после которого мне откроется счастливая и успешная жизнь. Что это конец борьбы за платиновый статус успешного человека. Так казалось им, то же самое они рассказали мне.

А потом я получил высшее образование и получилось то, что получилось.

После триумфального окончания учебы началась жизнь и закончилось общежитие, пришла ответственность и ушел позитивный настрой по поводу моего будущего – это было оправдано, потому что я впервые оказался с ним один на один, без четкого плана.

Прежде я всегда знал, что мне делать, а тут вдруг мне в морду въехала свобода выбора.

Так я узнал, что не хочу делать ровным счетом ничего.

Но из этого не получилось никакой трагедии. Оказалось, что мир идет своим ходом вне зависимости от того, участвую ли я в его движении.

Жизнь проста до тошноты. Раньше казалось, что я в ней чего-то не понимаю, а на деле все даже проще, чем я думал. Такое разочарование здорово меня подкосило. Думаю, не каждый переживает такие вещи. Я вот не пережил.

Но я все еще жду, что меня настигнет мотивация. Какая-нибудь бывшая появится в моей жизни и скажет мне, что я бездельник. Ушедшие друзья обернутся в последний раз – сказать, что я обречен. Родители начнут выговаривать за то, сколько всего в меня вложили. Тогда мне придется вставать на ноги назло всем.

Но вот незадача: меня окружают прекрасные люди. И все они не хотят иметь со мной ничего общего.

Я никогда не любил центр занятости потому, что в нем приходилось отвечать на вопросы. Когда я отвечал на вопросы, я думал про свою жизнь. Неважно, честно я отвечал или не очень: про жизнь все равно вспоминать приходилось.

А подъезд в центре занятости был такой же, как у меня дома! Как будто эта волчья контора напялила на себя волчью шкуру; и за это лицемерие я её не любил вдвойне.

Бурый кафель с кляксами тающего снега на полу, перила, миниатюрный горный ландшафт из слоев зеленой краски на стенах. Все это в желтоватом свете лампочки под потолком. Такая картина меня грела, как будто я почти добрался до теплой квартиры после мороза: осталось только влезть на нужный этаж и открыть дверь ключом, который давно – с самого двора! – зажат в замерзших пальцах.

Это, пожалуй, даже приятнее, чем тепло после холода. Предчувствие ярче чувства.

В кабинете моего инспектора на стенах висели рамочки с какими-то грамотами. Я понятия не имел, за что могут дать грамоту работнице центра занятости – за выполнение плана, что ли? Еще у нее со шкафа круглый год свисала рукодельная ёлочка из чего-то бурого и мягкого. Я твердо убежден, что это был носок.

Тогда мне повезло прийти в то время года, когда эта ёлочка актуальна. Зимой.

Занятым я видел всего один стол из четырех. Никаких инспекторов, кроме моей грузной тетки в узких очках. Я думал, что других и вовсе не существовало, а рабочий беспорядок на свободных столах просто регулярно перебирался в новые композиции.

Чтобы сохранить видимость, чтобы все было не так уныло, чтобы места все еще значились рабочими.

Может, моя инспекторша получала зарплату за четверых. Может, она всегда была одна, а может, до этого было еще трое. Об этом думать мне было приятнее, чем о вопросах, которые мне задавали каждый раз.

«В поиске работы заинтересованы?»

«Хотите пройти курс переквалификации?»

Нет, нет. Оставьте меня в покое. Я пришел сюда, чтобы проиграть. Я хочу потерпеть неудачу. Я пришел только для того, чтобы потом сказать:

«Я сделал все, что мог».

И пожать плечами. Как герой.

В первый раз еще и анкету заполнять пришлось. Имя, адрес. Вся подноготная. Абсолютно безнадежный пропуск в графе «предыдущее место работы».

Я прошел через диспетчера, отсидел свою очередь, вошел в кабинет. Увидел давно знакомую ёлочку из носка, три пустых стола. Один занятый. Под стеклом на нем лежало фото: мужчина средних лет, рядом мальчик, одеты оба по моде десятилетней давности. Поверх него еще фото – из тех, что на паспорт, с той же физиономией, что на меня из-за стола смотрела.

Фотография с ней лежит как бы внахлест, на одном уровне с лицами мальчика и мужчины.

По идее мне должны были поставить отметку о том, что я по-прежнему живой, безработный и готовый к любой предложенной работе. Но в тот раз все пошло не так.

В тот раз центр занятости решил проверить меня на прочность. Они хотели, чтобы я доказал все это. Что я живой, безработный и готов к любым предложениям. Мне так и сказали:

– Есть для вас вакансия.

Ну не судьба ли? Да, я знал, что это судьба. Я узнал почерк этой злодейки. Ведь в любой другой день я бы мог отказаться с чистой совестью, а тогда? Тогда я отказался бы с чувством вины. К тому же, в глубине души у меня уже закралось вредное сомнение.

Что-то подсказывало: отказываться мне вовсе необязательно. Но я не слушал. Изо всех сил старался не слушать.

А что еще делать, когда до тебя пытается докричаться голос разума? Но, черт, он никак не думал затыкаться.

И я невольно начал прислушиваться.

Да, я бы мог сходить на собеседование – времени же у меня предостаточно! – но где гарантия того, что меня не возьмут? А не сходить на собеседование и остаться при этом на учете я не мог, это противоречило всем Великим Законам Трудоустройства. В целом я не был настроен против этих законов – они же справедливы и выполняют свою задачу, эти законы! – но только когда они не касались меня. Когда они меня не касались, я мог здравым умом и трезвой памятью осознать их значимость, а тут не оставалось ничего иного, кроме как позволить этим законам исполнить свой механический танец на моих костях. Вернее, костях моего привычного образа жизни. А моему привычному образу жизни кости еще пригодятся, равно как и мне – он сам.

В общем, все аргументы были против. Кроме одного.

Да, деньги. Нужда в деньгах вызывала ощутимое жжение у меня в заду. И с этим надо было что-то делать.

Едва зайдя в этот кабинет, я уже почувствовал на себе прицельный взгляд. Система взяла меня на мушку. И вот ее руки ухватили меня за плечи и уже готовились затолкать в свое жерло – в горящий ад с девяти до шести, с обеденным перерывом на полчаса. С графиком пять на два.

Я почти плакал.

Когда я бессовестно лгал на стандартный вопрос: «в поиске работы заинтересованы?», я и представить не мог, к каким ужасным последствиям это может привести! Подумать только. Мне предлагают работу. Это ужасно!

Я даже не расслышал, что именно мне предложили. Я осознал это как фактор. Как оглашенный приговор.

Инспектор выжидающе смотрела на меня, страдающего. И никакого сочувствия к моему положению!

– Молодой человек, – окликнула она, – у вас все в порядке?

А ведь в детстве я хотел стать рок-звездой.

– Нет, спасибо за предложение, но я откажусь.

Я сказал это и у меня похолодели пальцы, а сердце забилось быстрее. Я встал и вышел за дверь.

Как ни странно, за мной никто не погнался. Сдается мне, даже в той конторке, куда меня хотели отправить младшим специалистом, никто не обливался горькими слезами.

Просто я на пару минут забыл, что всем на меня плевать, и решил, что инспекторша погонится за мной с копьем и стрелами, чтобы насильно впихнуть в безжалостную систему наглого бунтаря.

Меня, в смысле.

На деле она, наверно, даже не смотрела мне в спину, когда я уходил. А уходил я как крутой парень, не оборачиваясь и не торопясь. От этого было еще страшнее. У меня даже ноги онемели, но до двери я на них добраться смог, и за нее выйти тоже. Закрыл или нет – не помню.

После моего бунтарства и в коридоре жизнь продолжалась, и в каждом кабинете тоже. Это было странно.

Я всю жизнь думал, что за смелость буду огребать по полной. Потом все страдания, разумеется, будут вознаграждены титулом «того самого». А тут оказалось, что ни подвига, ни торжества мне не полагается. И от этого мне стало грустно.

Ну, а что еще я должен был сделать? Мне всегда казалось, что, когда людям нужны деньги, они устраиваются на работу. Я попытался, все.

Да, так я и решаю все свои проблемы. Конечно, это никому не идет на пользу. Особенно мне.

После того треклятого подъезда на улице дышалось легче. Я прошел по длинному коридору, в котором располагалась очередь, прошел мимо диспетчера, прошел по лестнице вниз и вырвался на свободу. В красивый зимний день. Солнечный.

День правда был красивый, но уже клонился к закату. Небо все еще безоблачно синело, а солнце махало ручкой от горизонта: освещало только верхние этажи домов и крыши. Кое-где попадало и деревьям – их ветки так золотились на синем фоне, аж глаза резало.

В такие дни что угодно можно испортить и ничуть этим не расстроиться. Я вдохнул морозный воздух по самые пятки.

И вдруг у меня зазвонил телефон.

Конечно, дело не серьезное – телефоны ведь для того и придумали, чтоб на них звонить. У каждого человека бывает такое, что ему звонят. Мне звонят редко. Не скажу, что никогда, такое все же случается, прям как в тот день. Но случается настолько редко, что каждый раз это меня выбивает из колеи. И сразу думается: звонок нехороший.

Я шел по заснеженной улице, холодный воздух щипал нос и веки и вдруг у меня завибрировала куртка. Сначала я даже испугался, а потом достал телефон. Увидел на экране незнакомый номер.

Незнакомые номера, они всегда не к добру. Это либо коммунальщики, либо реклама, либо черт знает, кто – может, соседка снизу как-то узнала мой номер и хочет… точно не на свидание позвать.

А телефон неумолимо продолжал вибрировать у меня в руке. Это нервировало. В конце концов, я сказал себе: «ну, сейчас на меня будут орать». И принял вызов.

– Здорово, – бойко поприветствовал меня голос с незнакомого номера.

И голос этот был мне неприятно знаком.

Я остановился посреди улицы, даже не соображая, что делаю. Просто встал столбом. Подкашлянул и сглотнул – в горле пересохло.

– Ну привет, Ярослав.

Ярослав. Боже мой.

В последний раз я видел Ярослава, когда учился на последнем курсе. Я тогда приезжал к родителям в родной город, погостить. Как Лаврентий в деревню к бабушке.

Ярослав встретил меня у станции. Обнял, как родного брата, и проводил до дома. Родители встречать меня не пошли, а он…

Это была моя последняя встреча с родителями, после этого они разве что звонили. Чертовски давно. Последний раз, когда я видел своих родителей и последний раз, когда я видел Ярослава. И если с родителями встретиться снова я не против, то Ярослава был бы рад не видеть больше никогда.

– А чего так официально? – он заговорил шутливым басом, растягивая слова. Потом смягчился: – ну ладно, хоть узнал. Сто лет не созванивались.

Да, сто лет. Он-то мне звонил, но я не брал трубку. А теперь сменил номер.

Подлый трюк.

Я молчал, мне сказать было нечего. Но Ярослав продолжил сам:

– Короче, у нас тут встреча выпускников намечается…

– Я не приду, – с железной решимостью перебил я.

Слушать истории одноклассников? Ну нет. Свою жизнь я ненавижу, что уж там говорить о чужой.

– Послезавтра.