Скрипели мои половицы.
Мясо в бочках солили, в чулан ставили.
Мне до чулана недалеко было.
8
Набрала я мясо в юбку, и пошла ночью в поле.
Уж как жалобно плакали бедные серые волки мои, как холодно им
было. Не было у них никого. Огонька не было.
Ни дедок, ни бабок, никого на целом свете. Одинешеньки мои.
Я их и кормила, плакала.
А небо такое синее было, звенело на все поле, звезды роняло. И снег
так хрустел, сверкался.
Я и не пошла больше в подполье. Осталась и жду, когда мои еди-нственные бабушка и дедушка придут ко мне, звезды собирать.
ФЕВРАЛЬ
Рыдать – за брата – за сестру.
Мой братик потерялся в лесу, в снежном поле. Я ему кричала уж
кричала, а его нигде не было. И бело было так – что глаза плакали.
Птицы все на меня смотрели.
А мы ели пироги со сметаной у соседей, с кошками играли. А нас
потеряли как будто мы в колодце утопли.
Мы им по хозяйству помогали – хоть и немного толку в нас было.
Сено душистое пучками относили на полати. Хрустело сено.
Нас молоком угощали. Пело молоко в марлях, в жестяных ведрах.
На коленки мой братик садился – мы на корову смотрели. Большая
была корова, рыжая, масляная. А глаза у неё были как прорубь, как
василёк.
Дышала корова на нас сеном – не жаловалась.
Собака тут меж брёвен ходила. Черно-белая, грозная. Мы хлеб ели и ее
кормили. Она прыгала и в губы лизала. Домой нас провожала.
А потом пошли мы в поле играть. Мой братик там и потерялся.
А небо заместо земли повернулось – полощется в снегу. И солнце
кровью порезалось.
Пошла я на пилораму, на доски залезла. В крыше дырка была – я в
неё смотрела.
Пилорама старая была. Никто туда не ходил. Только мы с братиком
9
там играли. Летом я там галошу утопла, а брат с досочками играл, ножики себе вырезал. Солнце медом горячим грело, стружки были
мягкие-мягкие, мы на крышу залазили и кислые яблоки грызли, а
солнце садилось. И с реки поднимался туман.
А сейчас холодно, пусто. Ветром только пахнет.
Залезла я на крышу, думала помру тут.
А смотрю – собачка моя черно-беленькая бежит, хвостом машет. Я
ее сразу увидала. И братик у ней на спине сидит, за морду держится.
Я от радости с досок свалилась – чуть не померла.
Я тебе, собачка, столько хлеба припасу! За то, что братика моего
нашла.
Информация об авторе
10
Ветаксинья
Ромашка
Твои волосы всё сказали за тебя.
Это был умышленный побег.
Я смотрела в объектив и ничего не находила..
Так же как и всегда. Ты был таким серьёзным, что мне не верилось, что такие люди вообще бывают на планете.
«Кажется, это не моя печаль» – сказала я себе и тут же подумала: «А что
если дать ему конфету?»
Тогда ты развернулся ко мне лицом и сказал:
– Это не лучший вариант развития событий.
Но конфету всё равно взял.
И тут мне захотелось улыбнуться. Я широко раскрыла рот, и стало
видно не хватающего зуба.
– Ты смеёшься мне в лицо, и не понимаешь, что эту конфету я съем в
память о твоём пропавшем зубе. – Ты так хмуро посмотрел на меня, что
мне тут же стало ещё смешнее, но я прикрыла рот.
Я потом много лет не могла вспомнить, что за конфету я тогда тебе
дала. А потом вдруг поняла. Это была «ромашка».
Так началась наша дружба.
Долгое время мы ходили и искали по колодцам пропавшие без
вести жемчуга королевской империи. Ты смотрел на меня полными
недоверия глазами, пока однажды я не свалилась с горки.
Летела я не долго, но разбить колени успела. Ты с дикими воплями
помчался мне навстречу. Уж где ты шлялся, пока я кувырком катилась
вниз, – я не знаю. Но как только я уселась на голую землю, ты тут же
примчался.
Пластырем было не заклеить ссадины, покрывавшие все колени.
Надо было так быстро соображать, как я была не в состоянии. Тогда ты
схватил меня и поволок до мед. пункта. Которым оказалась моя мама.
Всё великолепие ран было обработано в кратчайшие сроки, и никакого
11
столбняка я не словила.
– Хватило бы и подорожника. – подтрунивала потом я сама над
собой. Но в тот момент мы так перепугались и не захотели пускать всё
на самотёк. После этого тебе приходилось пристально наблюдать за
моими телодвижениями и недоверие как-то улетучилось. Наверное, именно тогда ты понял, что мне уже можно доверять.
Твоя любовь к теннису задевала меня до глубины души. Мне
думалось: «ну что может быть отвратительнее, чем пуляние мячика
ракеткой?» Но как-то раз я выиграла тебя в раунде и мне даже захотелось поехать на соревнования вместе с тобой. Но я быстро расхотела.
Потому что ты всё же играл лучше, а я не могла получить такую травму
самолюбия.
Мне казалось, что это твоя судьба. Что однажды, ты придешь ко
мне и скажешь: «Я уезжаю в Америку, буду теннисистом!». Я так часто
рисовала себе похожие картины твоего визита, что совсем не заметила, как ты переболел и увлекся карате. В тот момент это было модно.
Мальчики тащились по всяким кимоно и мечтали получить чёрный
пояс. А я опять говорила, что это такая смертная скука, и я бы даже не
стала против тебя драться. Хоть мне и хотелось помериться силами. Я
не могла признаться тебе в этом.
А потом лето прошло и ты уехал с родителями в другой город.
Школа только началась. А я уже начинала скучать. Правда, тогда я не
