У охранительных органов было другое мнение, они посчитали роман Белинкова, стихи и другие изъятые у него бумаги, а также то, что он вел литературный кружок, «антисоветской деятельностью» с беспощадным приговором: расстрел!.. За талантливого молодого человека вступились Алексей Толстой и Виктор Шкловский, и им удалось смягчить приговор: всего лишь 8 лет лагерей.
В лагере под Карагандой Белинков проявил себя стойко, не прогнулся и не застрессовал. У этого изящного, миниатюрного «гнилого» интеллигента оказалась крепкая мужская суть. В лагере он прошел все общие работы, потом был определен в помощники фельдшера и даже тайно писал рассказ «Человечье мясо», пьесу «Роль труда в процессе превращения человека в обезьяну» (вызов дарвинизму и марксизму), едкий памфлет «Россия и Черт».
Бдительные надзиратели обнаружили рукописи, и Белинкову вынесли 28 августа 1951 года новый приговор: 25 лет заключения. За то, что «занимался изготовлением и хранением рукописей антисоветско-террористического содержания». И Белинков был отправлен в лагерь строгого режима в Спасске. Итого 33 года жизни без свободы, в неволе…
Но история сжалилась над ним и другими жертвами режима: в марте 1953 года умер Сталин, и из тюрем и лагерей по амнистии стали возвращаться невинно осужденные люди.
Осенью 1956-го получил свободу и Белинков. Ему исполнилось 35 лет. Он вернулся в Москву спустя 13 лет. Был восстановлен в Литературном институте. Ему предстояло пройти четыре курса, сдать госэкзамены, защитить диплом. Все это Белинков сделал меньше чем за полтора месяца. В течение трех недель он сдал на пятерки все зачеты и экзамены, причем сдавал не готовясь – все, что нужно было знать, он прочел и запомнил еще до войны. Сдавал по несколько экзаменов в день. Выпускные – по истории русской и советской литературы и по политическим дисциплинам – тоже сдал в один день. Оставался диплом. Конспект написанного в лагере «Тынянова» на 100 страницах Белинков набросал за неделю. Защита прошла на ура, и ему вручили диплом с отличием.
Нового преподавателя студенты встретили восторженно и слагали о нем легенды на свой лад, что на фронте заслужил награды и критиковал самого Сталина за неумелое руководство Красной армией. Но больше всего студентам импонировало то, что Белинков обладал феноменальной эрудицией и такой же феноменальной памятью: слушать его лекции было захватывающе интересно. А самого Белинкова тянуло к другому, к письменному столу. И он целиком сосредоточился на научно-исследовательской работе. В частности, подготовил статью об Александре Блоке для первого тома Литературной энциклопедии. Но главное для Белинкова, конечно, своя книга.
О любимом Юрии Тынянове Белинков начал писать еще в лагере в голове, полагаясь исключительно на память; выйдя на волю, записал то, что было уже сделано. Тынянов был для Белинкова кумиром еще со студенческих лет. В герое тыняновского романа «Смерть Вазир-Мухтара» Белинков видел писателя, который «восстал против мнения света» и восстал «как прежде» один, потому что «восстают только те, кто обладает простым и редким даром честно смотреть на то, что делается окрест, и кто обладает самоотверженностью и силой сказать, что делается что-то непростительное». Кафкианская новелла Тынянова «Поручик Киже» притягивала Белинкова темой всевластия бюрократии, всевластия мнимости, призрачности, миража, всеобщей подмены. В своей книге о Юрии Тынянове он писал о том, что и его волновало в обществе и что объединяло с Тыняновым. Разница была одна: Белинков писал резче, чем Тынянов, как бы наотмашь.
Книга о Тынянове вышла в 1960 году и повторно – в 1965-м. И была встречена большинством читателей с восторгом. «Талантливо!» – так отозвался в «Литературной газете» Виктор Шкловский, а Корней Чуковский определил Белинкова как литературоведа № 1.
Своей книгой Белинков широко раздвинул рамки привычного литературоведения и вписал жизнь в кипящий исторический ряд. Книга была написана ярко, темпераментно, искрящимся русским языком. А как же иначе: книжник о книжнике.
Вслед за Тыняновым Белинков приступил к книге об Юрии Олеше и назвал ее снайперски точно: «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша». На примере Олеши Белинков разбил в пух и прах господствующий в те годы конформизм, показал, как революция обернулась для многих интеллигентов подлинной трагедией. Олеша пошел в услужение новой власти и сразу потерял свой волшебный писательский дар. Сдача в плен закончилась гибелью…
Две главы «Сдачи и гибели» были опубликованы в журнале «Байкал», что стоило главному редактору должности. А в издательстве «Советский писатель» рукопись была заморожена. Внутренние рецензии были полны негодования против Белинкова: что он себе позволил?! Называли Белинкова Васисуалием Лоханкиным. Лишь проницательный Самуил Маршак понял направление инвектив Белинкова, отвечая на нападки: «А при чем тут Олеша? Разве книга об Олеше?.. Ведь это же Герцен!»
Венгерские события 1956 года и советские танки в Будапеште разъярили Белинкова, и он возложил часть вины за эту агрессию на своих коллег-писателей, покорных прислужников режима, не способных поднять свой голос против. Даниил Данин вспоминал, как в тот период Белинков кричал в исступлении: «Я листовочник! Я уничтожу Олешу, Каверина, Шкловского. Я буду уничтожать нашу интеллигенцию-потаскуху!» То есть доминантой творчества Белинкова являлась ненависть к неправой власти, к тоталитарной системе правления и ее обслуге, среди которой выбрал именно Олешу, хотя тот был не самым ретивым из конформистов и лизоблюдов.
«Но ведь надо как-то жить» – это не философия Белинкова. Это сдача художника в плен. Это пораженчество!..
Рукопись «Сдачи и гибели советского интеллигента. Юрий Олеша» не превратилась в книгу. Более того, на репутации Белинкова выжгли клеймо антисоветчика. Предыдущую книгу о Тынянове изъяли из всех библиотек страны. Опальный автор лишился всякой литературной работы. Умолк телефон. От Белинкова на улице шарахались как от прокаженного. Так называемые патриоты называли его «антисоветской сволочью».
Разумеется, так долго продолжаться не могло. Заметно пошатнулось здоровье Аркадия Викторовича, и весной 1968 года Белинков с женой поехали в Венгрию немного подлечиться. Удивительно, как его выпустили. Из Венгрии Белинков перебрался в Югославию, а там свободные границы, и… Белинков эмигрировал на Запад, тем более что ему сообщили, что в Москве в доме прошел обыск и увезены все его бумаги и архив на предмет внимательного изучения. Белинков понял, что возвращение смерти подобно, и рванул на Запад.
Побег сквозь железный занавес дался Белинкову нелегко. Уже в Америке (Спринг-Вэлли, штат Миннесота), куда он попал через Мюнхен и Рим 9 апреля 1968 года, буквально накануне подавления Пражской весны, Белинков написал то ли рассказ, то ли исповедь и назвал его «Побегом». Вот один из отрывков:
«…Кривая роста сталинизма все настойчивее выпрямлялась и встала угрожающе прямо. Как палка… Нужно было понять, решиться понять, что мое странное существование в советской литературе кончено… Я сообщил своим друзьям на Западе, что теперь нужно печатать мою книгу «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша», рукопись которой была отправлена за границу сразу же за тем, как издательство потребовало от меня переделок, которые могли бы удачно превратить ее в другую книгу – «Победа и возрождение советского фашиста. Михаил Шолохов».
Решив печатать несомненно враждебную советской власти книгу в свободной стране, я счел свои взаимоотношения с советской литературой законченными. И поэтому мое пребывание в Союзе писателей Кочетова и Федина, Софронова и Шкловского, Ермилова и Славина совершенно противоестественно, и я должен из этого Союза уйти…»
Белинков решил не только уйти из Союза писателей, но и уехать из страны, «где тебя из корысти, страха и преданности выдаст первый пионер, последний пенсионер…».
И продолжая «Побег»:
«Когда поезд тронулся, я заглянул в паспорт. В голубоватом его небе висел черный орел Федеративной Республики Германия…
– Куда мы едем? – синея от страха и бешенства, просипел я.
– В Федеративную Республику Германия, – как мне показалось, пошутила Наташа. – Все переменилось. Я забыла тебе сказать. Между прочим, шведских уже не было. Расхватали.
Уходила, убывала, таяла земля великой России, гениальной страны, необъятной тюрьмы. Из этой страны-тюрьмы пытался бежать Пушкин и бежал Герцен. Прощай, прощай, прощай, Россия. Прощай, немытая Россия. Прощай, рабская, прощай, господская страна…
Я десять раз видел смерть и десять раз был мертв. В меня стреляли из пистолета на следствии. По мне били из автомата на этапе. Мина под Новым Иерусалимом выбросила меня из траншеи. Я умер в больнице 9-го Спасского отделения Песчаного лагеря, и меня положили в штабель с замерзшими трупами; я умирал от инфаркта, полученного в издательстве «Советский писатель» от советских писателей, перед освобождением из лагеря мне дали еще 25 лет, и тогда я пытался повеситься сам. Я видел, как убивают людей с самолетов, как убивают из пушек, как режут ножами, пилами и стеклом на части, и кровь многих людей лилась на меня с нар. Но ничего страшнее этого прощания мне не приходилось пережить. Мы сидели вытянутые, белые, покачивались с закрытыми глазами…»
Вдогонку Белинкову понеслось шипение «Литературной газеты», что «теперь он может свободно клеветать на свою родину, лежа на канапе, вслух предаваться размышлениям о собственной роли в истории русской интеллигенции». И вновь затертое сравнение с Лоханкиным…
В цитированном уже письме от 20 июня 1968 года Белинков писал:
«Я не состою в вашей партии. Не пользуюсь большими привилегиями, нежели те, которыми пользуется всякий работающий человек в вашем государстве. У меня нет ваших чинов и ваших наград. Не стыдите меня высшим образованием, квартирой и поликлиникой, августейше дарованными вашей властью. Не попрекайте меня хлебом, который я ем, и салом, которое я не люблю. Я отработал ваш хлеб, ваш кров 13 годами тюрем и лагерей, номером 1-Б-860, которым вы меня наградили. Для того чтобы учиться, получить кров и хлеб, необязательно еще иметь и советскую власть с тюрьмами и цензурой. Все это имеют даже народы, стонущие под игом империализма. Но вы не можете ни хвастать, ни попрекать, ни судить, ни уничтожать. Вы сожгли мои старые книги и не издаете новые…»
И в итоге:
«Я возвращаю вам свой билет Союза писателей СССР…»
В другом письме, конгрессу ПЕН-клуба, Белинков выразил свой протест западным русистам, которые охотно принимают приглашение приезжать в СССР и не хотят видеть ни язв, ни пороков социалистической системы. Пребывают в иллюзии, что все хорошо и замечательно. Белинков потребовал от русистов Запада активной позиции неприятия советского тоталитаризма. «Советскую власть уничтожить нельзя. Но помешать ей вытоптать все живое – можно. Только это мы в состоянии сделать. И это стоит того, чтобы бороться и умереть».
Аркадий Белинков был человеком «прямого текста» и никаких фиг в кармане не складывал. Все напрямую, все начистоту, в лоб. Недаром его кумирами были Радищев и декабристы. В нем самом был заложен мощный заряд мессианства: он считал своей сверхзадачей сокрушить советский режим как несправедливый, построенный исключительно на лжи. И тут Белинков смыкался с Солженицыным, призывающим «жить не по лжи».
Вырвавшись на Запад, Белинков не получил, однако, ни покоя, ни неги. Лишь некоторое благополучие и комфорт. Преподавал в Йельском и Индианопольском университетах. Но душевного спокойствия не обрел, ибо Запад, по свидетельству жены Льва Копелева Раисы Орловой, Белинкова не принял. Запад в смысле интеллектуальной среды, пребывающей в иллюзиях относительно Советского Союза и считавшей СССР «форпостом свободы». И это оказалось для Белинкова страшным ударом. Его больное сердце не выдержало этого испытания, и 14 мая 1970 года в возрасте 49 лет Аркадий Викторович Белинков умер в Нью-Хейвене, штат Коннектикут.
Сразу после смерти Белинкова два издательства – американское и голландское – разорвали контракт на издание его книги о Юрии Олеше. И только благодаря титаническим усилиям вдовы Натальи Александровны Белинковой-Яблоковой книга «Сдача и гибель» увидела свет спустя шесть лет. Книга вышла в Мадриде в 1976 году крошечным тиражом. Ее заметили, хвалили, но, как справедливо заметил Бенедикт Сарнов, художнику комплименты не нужны. Ему нужно понимание (а мертвому вообще ничего не нужно). До настоящего понимания смысла и характера своего труда Аркадий Викторович, увы, так и не дожил.
Белинкова поняли и оценили по прошествии многих лет, когда было напечатано все, что осталось неуничтоженным из его архива. Вдова Наталья в 1985 году добилась получения из архива ФСБ рукописи «Черновика чувств», наброски из книги об Анне Ахматовой и ряда других произведений Белинкова.
Конечно, очень жаль, что не была завершена трилогия о писательских судьбах. Юрий Тынянов благополучно проскочил и имел успех. Книга о личности, которая сумела сохранить себя и тихо вписаться в контекст эпохи. Вторая книга – это об Юрии Олеше, талантливом человеке, который сам себя сгубил, избрав дорогу конформизма. А третья книга осталась неосуществленной. Идея – писатель, сопротивлявшийся системе, отстаивающий своя «Я», бросающий вызов режиму. Белинков долго выбирал героя, то Ахматову, то Булгакова, то Солженицына, и наконец остановился на последнем, сумевшем противостоять давлению мощного тоталитарного государства и остаться самим собой. Главный посыл трилогии Белинкова – несовместимость свободы творчества с целями тоталитарного монстра, несовершенство революции, которая на первых порах обещает свободу, а затем эту свободу грубо попирает ногами. И нельзя не привести отрывки из одной вещицы Аркадия Белинкова под названием «Яйцеживородящая проехидна».
Первый отрывок о революции:
«Концепция была такая: революция преображает историю, но революция всегда стоит перед угрозой перерождения, спрятанного едва заметного сначала, а потом все более обнажающимися изменениями политики, быта, взаимоотношения людей. Государство начинает существовать самостоятельно и вступает в непримиримое противоречие с первоначальным замыслом. С этого времени приобретают решающие значения силы, которые ставят под угрозу завоевание революции – свободу. Когда революция завершается, то исчезает все – свобода, равенство, национальное обновление, – делавшее революцию такой привлекательной, столь заманчивой для тех, кто был задушен самодержавием, цензурой, чертой оседлости, торжеством бездарности и победоносным шествием жандарма…
…Обойденные революцией люди начинают понимать, что вооруженный переворот лишь передал власть из одних рук в другие, не изменив природы самой власти, всегда обращенной против свободы, равенства и национального обновления…»
О системе:
«В чреве системы не завязывается чужой плод. Яйцеживородящая проехидна не может произвести даже ветвистоустого жибронога. Яйцеживородящая проехидна может произвести только яйцеживородящую проехидну. Деспотическая система быстро и яростно рождает деспотов…
Литература не однажды отмечала, что народ сам строит для себя тюрьмы, возводит виселицы и выкармливает околоточных надзирателей…
Тиранические системы неисправимы, не должны быть и не могут быть исправлены. Они могут быть только уничтожены. Важно понять, что тиранические системы не бывают хуже или лучше: они бывают только омерзительны…»
О вождях, лидерах, генсеках и президентах:
«…Многие исторические деятели видят смысл своей жизни в убийствах, обмане, удовлетворении своего тщеславия, подавлении других людей, в попрании чужих прав и унижении человеческого достоинства, в уничтожении людей, думающих иначе…
Эстеты и снобы не могут этого стерпеть. Они возмущенно восклицают, делая при этом разнообразные жесты:
– Ах, какие они дураки! Ах, какие ничтожества! Ах, какие у них хари! Мы этого не можем вынести.
Тут все неверно, кроме блестящего по точности наблюдения над красотой харь.
Обладатели упомянутых харь не дураки и не ничтожества. Они лучшие представители своего общества, общества толстяков. Ничтожно их общество, а они часто хорошие, иногда даже замечательные исполнители гнусного дела своего ничтожного общества.
И ума им довольно. И хари у них замечательные. У них именно такой ум и ровно такие хари, какие нужны их времени и их системе».
О режиме:
«Самый гнусный самодержавный режим никогда не бывает всегда во всем и для всех гнусен…
Замечательные теории, удивительные машины и поразительные рекорды – это лишь сверкающие перстни на пальцах режима. Пальцы же, унизанные перстнями, могут душить так же прекрасно, как пальцы без перстней…»
О конфликте между поэтом и обществом:
«Из-за чего возникает конфликт между поэтом и обществом?
Из-за того, что поэт по своим физиологическим и профессиональным свойствам и обязанностям наблюдает за обществом, видит, каково оно, и рассказывает, что видит. Общество же не хочет, чтобы рассказывали о том, как оно отвратительно…
Между художником и обществом идет кровавое, неумолимое, неостановимое побоище: общество борется за то, чтобы художник изобразил его таким, каким оно себе нравится, а истинный художник изображает его таким, какое оно есть…»
Но, к сожалению, истинных художников чрезвычайно мало. Художников – борцов за правду, истинных реалистов насчитывается единицами. В условиях цензуры, запретов и табу им тяжко не только писать, но и дышать. И что делать? Как жить? Задавал вопросы Белинков и размышлял об альтернативах:
«Это значит, что в годы, когда все запрещено, задавлено, заперто и забито, когда не видно просвета и в ночи лишь с гиканьем проносятся оруженосцы и запевалы режима, давя все, что подвернется под копыта, нужно сидеть и горько покачивать головой? Или, может быть, спотыкаясь, бежать за оруженосцами и запевалами режима? Неужели остается лишь покачивать головой и бежать?»
Именно отсюда проистекает «сдача и гибель советского интеллигента Юрия Олеши». Он решил действовать согласно давним российским традициям: «Вот они! Вот они! Королевские стукачи, тамбурмажоры, барабанщики империи! Вот они, не сгибаясь, идут по дорогам империи». И какая пестрая «кавалькада-толпа: российские мракобесы, жандармы режима, повара обожания, лакеи уважения, золотари прогресса, обозники веры, все черное, серое, грязное, что за века накопила империя, обдавало грязью, травило и оплевывало Запад, который создал «Декларацию прав человека и гражданина», «Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел», который в июле 1789 года снес Бастилию, а в 1830-м сверг Бурбонов, в 1848-м – Орлеанов, в 1870-м – Бонапартов: с осатанением рычало на Запад с ненавистным его парламентом, с мерзкой его конституцией, с проклятой ихней свободой печати, с гнусным его благоговением перед личностью и достоинством». Примерно так писал о Белинкове незашоренный публицист Игорь Дедков в апреле 1991 года в киногазете «Зеркало».
Разбилось «Зеркало», ушли из жизни Белинков и Дедков, но проблема ненависти к Западу осталась и заполыхала сильней и ярче в 2014 году. И каждый интеллигент решает, как ему быть: бить в барабан и петь в общем хоре осанну власти или стоять в стороне, погружаясь в себя, чтобы не слышать, как «грохочут сапоги» истории. Этих «или» много, и надо выбирать по своим интеллектуальным и психологическим параметрам. И не обязательно повторять опыт и путь Аркадия Белинкова. Или уподобляться Юрию Олеше, тончайшей «ветви, полной цветов и листьев», но не выдержавшей холодных ветров.
Выбор – это камень на шее каждого.
октябрь 2014
Анатолий Кузнецов: пропавший шестидесятник
Так называлась публикация в «Независимой газете» (13 ноября 1999) с подзаголовком «Почему не любят вспоминать о писателе Анатолии Кузнецове?».
Сам я вроде и читал пару книг Анатолия Кузнецова, но помню их смутно, биографией его никогда не интересовался и потому целиком доверяю автору «НГ» Андрею Лученкову и изложу фактуру, как говорится, с его подачи. Итак.
Кузнецов Анатолий Васильевич (Киев, 18 августа 1929 – 13 июня 1979, Лондон). Юный Толя жил на оккупированной немцами территории. Ходил по Бабьему Яру и находил там человеческие кости расстрелянных фашистами жертв. И увиденное было его крестом, он стал свидетелем не человеческого суда – Высшего. И это позволило ему создать роман-документ «Бабий Яр», даже в резанном цензурой виде потрясший читателей не менее «Архипелага ГУЛАГ» Солженицына. А прозвучала книга еще и потому, что тема эта была закрытой для советских людей. А что удивляться? Даже материалы Нюрнбергского процесса в Советском Союзе так и не были полностью опубликованы…
А начинал свое писательство Анатолий Кузнецов в «Пионерской правде», где получил премию за короткий рассказ в 1946 году. Далее работал на стройках гидростанций в Каховке и Иркутске. Описал жизнь молодых рабочих в книге «Продолжение легенды. Записки молодого человека» (1956), которая принесла ему широкую известность. Василий Аксенов, Анатолий Гладилин, Георгий Вадимов, Анатолий Кузнецов – литературные звезды 50–60-х годов. И заметим в скобках: все в будущем эмигранты… Кузнецов считался родоначальником «исповедальной прозы» и, разумеется, был принят в Литературный институт, которой и окончил в 1960-м.
Автор «НГ» считает, что Анатолий Кузнецов – персонаж оруэлловский, как и герой романа «1984», он ненавидел советскую власть исподтишка. В официальной же жизни сидел в президиумах партсобраний, произносил не только дозволенные, но и излишне хвалебные речи, пользовался всеми благами, что ему причитались.
Никаким диссидентом он не был, лишь в личной жизни проявлял себя подчеркнуто богемно. Из Москвы по неизвестным причинам переехал в Тулу и жил там несколько лет в трехкомнатной квартире (что уже ого-го!) и возглавлял партийную организацию тульского отделения Союза писателей. В квартире собирались местная знать и приезжая богема из Москвы – писатели, актеры развлекались в компаниях милых девушек. Окна частенько не зашторивались, и изумленные туляки видели свободно расхаживающих обнаженных женщин. По рукам ходили номера запрещенного в СССР журнала «Плейбой», да и сам Кузнецов увлекался эротическими фотосъемками.
С первой женой Ириной Марченко Анатолий Кузнецов расстался, гражданской женой и литературным секретарем являлась Надежда Цуркан. После побега Кузнецова Надежду лишили материнских прав и отобрали ребенка, сына Анатолия. Она из Тулы переехала во Львов, но и там ей мстили местные органы, в итоге ей удалось эмигрировать в США.
Ну а теперь о главном беглеце.
Автор публикации в «НГ» задает вопрос: что же случилось? А то, что первый известный советский писатель попросил политического убежища. Удар под дых Системе, которая была уверена, что именно этот с крючка не сорвется. А Кузнецов не просто сбежал: он вещал на весь мир – разоблачал себя в сотрудничестве с КГБ и развенчивал советскую власть.
Кузнецов вывез на Запад микропленку, на которой были сохранены вырезанные цензурой куски из «Бабьего Яра». В последующем английском издании писатель выделил эти выброшенные куски и дописал еще какие-то дополнительные. В Англии он написал роман «Попытка спасения», но не дописал его до конца. Выступал с комментариями по радио, но ничего значительного литературного не создал. Кстати, писал под псевдонимом – А. Анатоль. А в основном прожигал жизнь – путешествия, женщины… Женился на польской журналистке, которая родила ему дочь. И умер загадочной смертью. Власть всегда мстила своим политическим врагам самыми разнообразными способами, от удара ледорубом по голове (Лев Троцкий), с устройством замыкания электропроводки (Александр Галич) или отравлением радиоактивным полонием (в случае с Александром Литвиненко). Советские спецслужбы грубо или изощренно расправлялись с изменниками родины….
Биографов у Анатолия Кузнецова нет, не все архивы открыты, и остается Анатолий Кузнецов неугодной фигурой в советской литературе.
В 2003 году вышла книга Георгия Анджапаридзе «Не только о детективе», в ней есть глава, связанная с Кузнецовым. В июне 1969 года Кузнецов возглавил маленькую делегацию в Лондон, куда входил и молодой аспирант Анджапаридзе. Цель командировки – собрать материалы о II съезде РСДРП, проходившем в Лондоне, благодатная тема в связи с грядущим 100-летием Ленина. И в первый же вечер пребывания в английской столице Кузнецов предложил своему молодому коллеге пойти посмотреть стриптиз (всегда хочется того, чего нет в своей стране).
В один из дней июля у Кузнецова возникла идея посетить Музей восковых фигур мадам Тюссо, потом он отказался от нее, вернулся в отель. А затем куда-то отправился из него и… пропал. Пошел прогуляться по лондонскому дождичку и назад не вернулся. На следующий день с экранов телевизора объявили: «Сегодня советское посольство в Лондоне официально обратилось в Министерство внутренних дел и в Скотланд-Ярд в связи с исчезновением вчера вечером советского писателя Анатолия Кузнецова».
Кузнецова показали по телевизору только через две недели. В своем интервью он понес какую-то жуткую околесицу: ради того, чтобы иметь возможность ездить за границу, он стал осведомителем КГБ и писал доносы, в частности на Евгения Евтушенко. Кузнецов мог сказать что-то более весомое, типа: «Я был убежденным коммунистом, но агрессия СССР против Чехословакии в 1968 году открыла мне глаза, и я разочаровался…» Но Кузнецов ничего подобного не сказал, а отметил лишь свои доносы на коллег и желание на надувной лодке переплыть Черное море. Мол, было такое желание, но помогла именно поездка в Лондон…
Выскажу свою версию. Очевидно, Анатолий Кузнецов был слабым человеком, не бойцом, какими были многие советские диссиденты той поры, как Анатолий Марченко или генерал Григоренко. Когда на него наехали соответствующие инстанции за дерзость написать про «Бабий Яр», он тут же взялся за роман «Огонь» – о строительстве металлургического комбината. И ему постоянно казалось, что за ним все время следят, пасут органы т т.д. А когда вызвали в КГБ да приперли к стене, то он легко сломался. Там умели ломать и стальных людей, а Кузнецов был далеко не из стали.
Борис Полевой приманивал его работой в журнале «Юность», но Кузнецов не клюнул. Бросил свою библиотеку и отдал свой партийный билет приятелю по писательской организации Тулы Александру Лаврику со словами: «Береги его, это самое ценное, что у меня есть». И это что? Издевательство или насмешка? Или кирпичик в свою твердокаменную биографию?.. Короче, некоторые признаки паранойи: не все выдерживают двойную жизнь – верность режиму на людях и внутреннюю оппозиционность в душе. Огонь инакомыслия сжег Анатолия Кузнецова изнутри. Хотя, возможно, это было и не совсем так…
Что делал Анатолий Кузнецов на Западе? С ноября 1972 года работал в лондонском отделении радио «Свобода», выступал в еженедельной программе «Писатели у микрофона». Писал роман, но так и не закончил его. Регулярно поддерживал связь с матерью Марией Федоровной и отправлял ей чуть ли не ежедневно почтовые открытки, которые впоследствии были собраны его сыном в книгу «Между Гринвичем и Куреневкой. Письма Анатолия Кузнецова матери из эмиграции в Киев» (2002).
В начале осени 1972 года Анатолий Кузнецов слег с инфарктом. После того как его выходили английские врачи, он вышел на работу на радио. Снова слег и 13 июня 1979 года скончался у себя дома от остановки сердца, не дожив до 50 лет.
В 2009 году в Киеве был открыт памятник Анатолию Кузнецову. Он представлен в виде мальчика, читающего при свете фонаря указ фашистов в период оккупации о сборе евреев с вещами и ценностями. Слившиеся воедино писатель и трагический Бабий Яр.
К сожалению, я не видел этот памятник. Но я хорошо помню прекрасный рассказ Анатолия Кузнецова «Актер миманса» (1968). Сам автор рассказа на роль солиста в литературе и политике не потянул. Лишь мелькнул в общем мимансе, поучаствовал в политических подтанцовках в период холодной войны между СССР и Западом.
Валерия Новодворская – вечный диссидент
Вот только несколько заголовков из газет и журналов: «Орлеанская дева во гневе», «Орлеанская дева России – патриот Америки», «Инсургент из Марьиной Рощи», «Меня можно только убить», «Валерия Новодворская – самая романтическая девушка нашего времени», «Антисовок», «На баррикадах отчаяния»…
О Новодворской в либеральных салонах отзывались с пренебрежительным смехом: ну куда лезет? чего добивается?.. Сытые и прикормленные обыватели с издевкой утверждали: чокнутая. Ей приклеивали ярлыки, обидные прозвища: Жаба, Сада Мазохистова. Есть такая пассия и т.д. Но только после ее смерти прозвучали нормальные достойные слова. На похоронах Алексей Венедиктов, главный редактор «Эха Москвы», сказал: «Она соединяла в себе два качества, которые кажутся несовместимыми: веселость и бесстрашие. Я больше таких людей не знаю!..»
Родовые корни
Предки Новодворской находились на разных ступеньках социальной лестницы: купцы, столбовые дворяне, революционеры. Один дед организовал первую социал-демократическую типографию в Смоленске, другой родился в сибирском остроге, в Гражданскую войну воевал в Первой Конной армии под командованием Буденного. Более дальние предки состояли в рыцарях Мальтийского ордена и т.д.
