Олег Зеленцов "Падение с небес"

– Мы создали расу, оптимально подходящую под условия этой планеты. Наши собственные гены, плюс толика генов местной фауны, плюс талант наших генетиков. Как видишь, они почти неотличимы от нас, разве что цветом кожи. Как ты, наверное, знаешь, мы изначально предполагали колонизацию, если найдем подходящую планету – благо, наши астрономы подобрали целых восемь потенциально пригодных. На этой, шестой по счету, нам наконец-то повезло. Мы летели всем моим кланом, нас тогда было около десяти тысяч – теперь, как ты знаешь, уже больше. Мы изначально предполагали генную модификацию растений и животных под наши нужды, поэтому оборудование и специалисты у нас были, пусть и не самого высшего разряда, но все же очень хорошие. И, тем не менее, это оказалось очень сложно…

– А зачем они вам?

– Во-первых, просто интересно создать свой разумный вид. Растениями мы занимаемся, животными занимаемся – выводим подходящие породы ради продовольствия. Но интерес не главное, конечно. Основная цель – создать вид со специализированным предназначением.

– Специализированным?

– Именно так, Эмми. Прости, можно мне тебя так называть?

– Да, конечно, – улыбнулась она.

– Тогда я для тебя Эль, – улыбнулся он в ответ. – Так вот, ты видела наши сады и дворцы? Много ведь уже где побывала? Как они тебе?

– Очень красиво, – искренне ответила Эмми.

– Самой большой красоты ты еще не видела, но скоро уже будет готово, и я тебе с твоим отцом покажу… Так вот, все это требует ухода. И не только сады, разумеется. Сельское хозяйство, животноводство, иные простые, но тяжелые порой работы. И видишь ли, Эмми… Вот, например, ты сама – ты ведь хочешь быть ученым, так?

Эмми кивнула.

– А я – скорее военный, я стратег по призванию. Твой отец – талантливый инженер и опытный администратор. Кто-то хочет быть пилотом, как Нинурта, его призвание – водить боевые корабли и командовать эскадрами таких кораблей. Кто-то по призванию астроном, кто-то генетик, кто-то зоолог, кто-то писатель или поэт, кто-то архитектор. Кто-то хочет заниматься программированием, писать код. И так далее. Но есть одна проблема, Эмми. Мы ее очень остро почувствовали именно здесь – ведь мы всего лишь малочисленная пока колония, и наши технические возможности ограничены, а этот мир был еще не благоустроен, как наш родной, нам пришлось начинать все буквально с нуля. Проблема в том, что не всем нам так можно – быть учеными или летать в космос. Потому что кто-то должен, например, разводить животных в хлеву и убирать за ними навоз. Кто-то должен лопатой копать землю, чтобы посадить цветы. Кто-то должен пахать землю и сеять зерно. Кто-то должен работать в шахтах и добывать руду. А никто не хочет этого, понимаешь? Я могу тебя познакомить с кем-нибудь из младших членов нашего рода, которым приходится этим всем заниматься. Скажи такому, что ты будешь ученым, и ты увидишь в глазах тех, кто работает в поле, в хлеву, в шахте – зависть. Черную зависть, Эмми. Не злость на тебя – не в этом смысле, конечно, ты же видишь, здесь все вам очень рады. Энки первый, кто посетил нас за все это время… Но – страшную зависть. Ты знаешь, что моей девушке приходится самой стирать нашу одежду? А я, чтобы разделить с ней такой труд, поначалу сам мыл посуду… Позже, увидев меня за этим занятием, одна из наших младших упросила меня, и теперь она за нами обоими моет… Не вручную, и стирка, конечно, тоже не вручную, автоматами, но все равно – белье, например, может постирать автомат, но его же надо потом развешивать на просушку… Да, самые младшие знают, что однажды у них родятся дети и они поднимутся на ступеньку выше… лет через пятьсот, если повезет. Сколько твой отец ждал своего первого ребенка?

– Восемьсот шестнадцать, – смутилась Эмми.

– Вот… Я ждал своего первого, Нергала, всего лишь триста пятьдесят шесть, и мне тогда завидовали все мои друзья и знакомые. А ведь у человека может родиться дочь, а ее в шахту или в хлев не отправишь… Так вот, Эмми, я люблю своих детей. Всех, и самых младших в роду не меньше, чем старших. Однажды, в самом начале, увидев, каково им приходится – причем, из-за меня в том числе, ведь это я предложил своему клану покинуть родную планету – однажды я сам целый год отработал в шахте. Ты не представляешь, Эмми, что это такое – год в шахте! – Энлиль внимательно посмотрел на нее. – Не представляешь, – он покачал головой. – Я теперь представляю. А ты знаешь, что некоторые из тех, кто работал в шахтах, умерли?

– Как это – умерли?! – с ужасом в глазах переспросила Эмми.

– Да, – кивнул он, – восемнадцать наших младших. Восемнадцать моих потомков умерли, Эмми! И я чувствую свою вину в этом. Хотя я и не виноват напрямую, у нас нет иного выбора, мы колонисты и с этим связаны подобные риски и издержки. Мы старались, как могли, облегчить их труд, они работали сменами по четыре дня в неделю, и каждый год ротация – второй год на менее тяжелой работе. Но все равно… Семнадцать из них погибли в шахтах при обрушениях, а один… просто умер, не выдержал. Ты знаешь, какая здесь тяжелая для нас атмосфера, особенно там, внизу, на равнине. Плюс тяжкий и монотонный труд, он убивает психологически. Попробуй быть приговоренной к шахте на тысячи лет… Тут и с ума сойти можно, а можно и вот так… просто умереть. Те семнадцать – это, хотя бы, были несчастные случаи, такое бывает, никто не застрахован… Но тут! Когда были похороны этого парня, ко мне подошла его мать, а она хотя сама и не из моего рода, но ее-то сын был из моего, он мой потомок через его отца. Эмми! Она ничего мне не могла сказать, я же патриарх, а она из самых младших и из чужого рода. Она просто посмотрела мне в глаза. Эмми! Мне хватило взгляда этой женщины, поверь! И я поклялся про себя, что если смогу что-то сделать, то сделаю! Я воин по призванию, и в этот момент я вышел на свою войну.

Эмми долго молчала, пытаясь осознать услышанное.

– Почему вы не попросите помощи? – наконец спросила она. – Вам лететь до нас не слишком далеко. Ну, поссорились, ну бывает. Но вам дадут технику. Клан моего отца – даст, наша планета – даст, я уверена. Думаю, что никто из патриархов не откажется, узнав о вашей ситуации. Вы можете помириться! Прошло много лет, какие уже обиды? Ты же видишь – мой отец прилетел к вам! И вы нас принимаете так хорошо… Энлиль, я поговорю с отцом, но думаю, ты и сам понимаешь – вам дадут любую технику! Да, наверное, работать на экскаваторе или комбайне все равно не самый приятный труд – но никто не будет больше умирать!

– У нас есть техника, и немало – мы же и планировали колонизацию. Но не всегда и не везде можно техникой. И тут дело не только в смертях, и бессмертные иногда гибнут, а в том, что кто-то всегда будет гулять по аллеям мимо цветочных клумб, а кто-то будет поливать их из лейки и вносить удобрения, которые тоже не экскаватором кладутся, а лопатой. Понимаешь? И руду тоже не всегда можно экскаватором…

Эмми снова замолчала.

– Эмми, мы с тобой – раса бессмертных, мы единственная разумная раса в Галактике, из известных нам на данный момент. Мы можем иногда гибнуть, бывают ситуации… В конце концов, вот мой внук Нинурта – он, как и я, воин, и он всегда знал, что если вдруг однажды мы столкнемся в Галактике с противником, то он будет рисковать жизнью на фронте, а не трудиться в безопасном тылу. Но то, что происходит – это не только крайне тяжело, это еще и унизительно! Я оплакивал тех семнадцать погибших, но окончательно я для себя все понял, когда умер тот, восемнадцатый. Не погиб! А умер, Эмми!

– Но мы бы вам помогли! Не только мы, вся Конфедерация, вам достаточно попросить… Я уверена, и ты можешь спросить моего отца! Вы же нас принимаете здесь, как гостей, на вашей планете – неужели мы не поможем вам?!

– Эмми, прости за вопрос, но… сколько тебе лет?

– Двадцать пять, – смущенно ответила она.

– Эмми, не стесняйся. Я тоже помню себя в двадцать пять. Мне тогда казалось, что все вопросы решаются либо смелостью, либо усилием. Увы, но это не так. Точнее, не всегда так.

– А как тогда решаются вопросы?

– Некоторые вопросы так и решаются. Но некоторые – нет. Некоторые вопросы требуют логики. Мышления. Открытия, изобретения. Кому не знать это, как не дочери твоего отца? Ты права, попросить можно. Хотя мы и не будем – мы порвали почти со всеми патриархами нашей родной планеты. Попросить можно, но есть два «но». Первое: любая помощь – это в долг.

– Вам не в долг будут давать! Вам помогут! – горячо возразила Эмми. – Патриархи выделят вам столько, сколько надо, и никогда не спросят с вас за это! И не только патриархи, но и мы все! И я, и мой папа, все! Даже просто так помогли бы, а тем более в такой ситуации! Когда ваши умирают!

– Эмми, есть юридическое понятие долга. А есть моральное. Да, вы никогда не спросите с нас ничего за поставленную технику или иную помощь. Как я никогда не спрошу с тебя и твоего отца за то, что я угостил вас вином в своем доме. Но если вы однажды помогли нам, значит, мы потом не сможем отказать вам. Эта планета прекрасна, и если десять миллионов твоих, например, соотечественников захотят к нам переселиться и спросят, можно ли – то мы уже не посмеем отказать. Ведь они нам помогли в трудную минуту. Эмми, я принял тебя с твоим отцом и с вашим экипажем в своем доме. Я пригласил вас оставаться столько, сколько вы захотите, и я сделал это искренне, как для гостей. Не вы мне дарите подарки, нет, я дарю вам, как хозяин дорогим гостям. Но если я однажды прилечу на вашу планету, вы сможете отказать мне в гостеприимстве? Даже если не захотите почему-то, сможете? Например, условно, если мы поссоримся с твоим отцом, сможет он мне отказать? Ну, Эмми, ответь? Или все же это риторический вопрос?

– Мы не сможем отказать, я поняла тебя. И мой отец будет только рад тебя принять, как и ты сейчас принимаешь нас. Но почему ты против того, чтобы к вам переселились? Ты же сам приглашал нас остаться здесь, мне говорил отец.

– Приглашал. Но это моя воля, я вправе пригласить, я вправе отказать. А так я буду уже не в своей воле. Вас я приглашаю, твой отец все верно тебе сказал. Такого, как твой отец, еще поискать – у нас есть инженеры, и немало, но у него совсем иной масштаб. И тебя я приглашаю, и отца твоего, и весь ваш экипаж. Вы с отцом чем-то похожи на нас – тоже, между прочим, рванули куда-то, не зная, что тут и как вас примут даже. Может быть, и кого-то еще приглашу потом. Но, Эмми, это я вас приглашаю, на свою планету. На свою! А если сюда приедут миллионы, другие кланы, а тем более патриархи, зная, что мы перед ними в моральном долгу – она будет уже не моя. И не наша. Эмми, мы огромной ценой добыли эту планету. Мы летели почти в никуда! Всем родом! И теперь здесь все наше. Вся планета, по всем законам Конфедерации, наша. И все, что на ней, наше. Мы не будем просить о помощи, мы справимся сами – как мы с самого начала и хотели. И это не только мое мнение – мы все так думаем. И старшие, и младшие. И второе "но" – повторяю, есть масса грубых и физически тяжелых работ, которые не автоматизируешь.

Эмми долгое время задумчиво молчала, глядя в иллюминатор на проплывающий мимо пейзаж. Пес Энлиля вдруг встал, подошел к ней и, посмотрев ей в глаза, положил голову к ней на колени. Она улыбнулась, и Энлиль тоже.

– А эти двое? Мадин и Жива? Тоже ваши, они тоже ваша собственность, как и планета?

– Именно так, – серьезно кивнул Энлиль. – Ты правильно все поняла. Я не собираюсь тебе врать, Эмми. В том числе, поэтому в них есть доля генов от здешней фауны. Мы не могли просто их зачать от себя – в этом случае, они были бы наши сыновья и дочери. Но мы могли бы, полагаю, создать генетический код с нуля, по нашему усмотрению. Было бы несоизмеримо дольше и сложнее, но полагаю, мы бы справились. Однако, планета юридически наша, и все, что от нее происходит, все наше. И мы взяли, в дополнение к нашим, гены местного животного – не только ради адаптивности к здешнему климату, нет. В первую очередь для того, чтобы они принадлежали нам не только по праву создателей, но еще и по праву владельцев планеты – владельцев всего, что на ней живет. Взяли, так сказать, от планеты, от земли. От нашей планеты!

– И вы хотите, чтобы они взамен вас работали в поле и в шахтах?

– Да.

– Это нечестно.

– Почему?

– Они разумные. Я разговаривала с ними, они не животные, не фауна!

– Они разумные и подобны нам, – кивнул Энлиль. – И внешне подобны, и по разуму.

– Но тогда…

– Ты говорила, что училась в Институте Души?

– Да.

– Эмми – разум, само собой, важен. Но ты же знаешь, что любой из нас может отличаться талантами от другого. Возможно, кто-то философ, и он умеет умно и логично рассуждать. Другой поэт – он не умеет так умно в споре, но зато его стихи, что называется, берут за душу. Третий художник. А четвертый пилот: философу он покажется глуповатым, поэту тоже – да он рифмы связать не может! А художнику он покажется мазилой, но если он их возьмет в полет – они рискуют намочить штаны! Потому что он летает так, что им страшно. Когда меня на флаере возит мой внук Нинурта – поверь, мне страшно, хотя я и сам неплохой пилот, – усмехнулся он. – С другой стороны, я понимаю, что в критической ситуации никто не вывезет меня в бою так, как он. Разум и таланты важны, но ключевой критерий – другой.

– И какой же?

– Желания. Психика. Душа. Чего твоя душа желает? Ты сама этим занимаешься в своем институте, но до сих пор у тебя не было возможности сравнить разные расы. Мы создали расу тех, кому будет хорошо и приятно заниматься цветочными клумбами, овцами и шахтами. Не потому, что кому-то приятен тяжкий труд, нет – такой труд никому не в удовольствие. Но мы – свободные, и мы дорожим нашей свободой, и теперь нам нужны те, кому дорого иное. Кому не нужна свобода, кому нужно покровительство нас, как высших. Как высшей расы. И кому приятна будет даже простая и тяжелая работа – пусть не работа сама по себе, но в обмен на покровительство и одобрение высших. За вознаграждение, за нашу милость, за нашу власть над ними. Вот, посмотри, – он потрепал пса по холке. Тот, в ответ, благодарно и преданно посмотрел на него, а затем лизнул его руку языком. – Видишь? Разве ему в тягость его роль? Нет, он счастлив, что у него есть хозяин, он счастлив своей ролью при мне. Вот такую расу мы и вывели. Только разумную.

– То есть, как бы служебную расу?

– Именно.

– Расу рабов?

– Да. Но, Эмми – добровольных рабов. Расу тех, для кого это не в тягость, которым будет приятно покровительство более высокой расы. Тех, для кого это в удовольствие. Повторяю, никто не хочет тяжелой работы, и да, им будет тяжело. Как и нам сейчас. Но зато мои дети скоро будут свободны от такого труда. Мы создали расу тех, кому понравится быть рабом, и кто будет мечтать иметь над собой хозяина. Тех, кто, вскапывая лопатой клумбу для господина, будет получать такое же удовольствие, как ты получала от хороших оценок в институте, или я от военной подготовки, в свое время. Разве учиться – легко? Нет, это труд, и труд нелегкий. Но ты же училась с радостью? Все честно: каждому – свое. Ты видела, как они оба на нас с тобой смотрели? На тебя с интересом, естественно, на меня благодарностью – тоже естественно: да, мы дали им жизнь и заботимся о них. Но еще, мы для них – Энлиль внимательно посмотрел на Эмми – священны. Мы – боги, а они – наши слуги. Верные слуги, преданные слуги. Мадин и Жива знают, что им предстоит на нас работать. Физически трудиться. Хотя потом, когда у них появятся дети, внуки и правнуки – эти двое смогут отдохнуть от такой работы, и будут лишь управлять теми, кто работает. Я не желаю им зла, я просто хочу решить проблему, и решить так, чтобы всем было хорошо. И я дал им жизнь, Эмми. Это – немало.

Эмми снова замолчала, задумавшись. Наконец, ее мысли вернулись к моменту их знакомства у бассейна.

– Эль… А почему они голые?

– Для них это естественно. Пока. Пока они – вообще эксперимент. Не раса еще, и не слуги пока еще, а научный эксперимент. Мне пока нравится так. Когда заберем их к себе, и они начнут трудиться у нас в саду – разумеется, я дам им одежду. А позже, когда станут полноценной расой, тогда у тех, кто будет жить отдельно от нас – не как наши слуги, а как работники в поле или в шахте – у тех будет своя культура. Не наша, а их собственная, какую сами себе создадут. Мы не будем давать им свою, они – не мы. Захотят – будут ходить голыми, климат этой планеты позволяет так круглый год и в любых широтах. Захотят – придумают себе одежду. Но у них будет собственная культура, в том числе и собственная мода на одежду. К слову, за всем этим будет интересно понаблюдать. Это тоже, в своем роде, эксперимент.

Эмми долго обдумывала его слова. Наконец, она спросила:

– Слушай, а раз уж такой необычайный эксперимент… Можно я еще пообщаюсь с Живой? Я хочу понять, как она видит этот мир, раз между нашими расами такая разница.

– Не вопрос, Эмми, – улыбнулся Энлиль. – Сколько угодно.

***

– Папа… Можно поговорить?

– Конечно. Судя по твоему виду, разговор серьезный?

– Да.

– Ну что же, пойдем, прогуляемся! Заодно поедим этих, как они там называются… "яблок". Очень уж они мне нравятся. Надо будет привезти семена к нам на планету – может, приживутся.

Они вышли в сад, и вскоре нашли среди деревьев яблоню – в этот раз необычную, с маленькими красными плодами, размерами немногим больше вишни. Оба с удовольствием стали есть яблоки, и она рассказала отцу о том, что видела в Эльдене.

– Черт! Не зря мне показалось, что с ним что-то не так! Это же надо было… – Энки потрясенно посмотрел на нее. – Эта идея обсуждалась в свое время, довольно давно – Энлилю не первому она в голову пришла. Я был на том совете патриархов.

– И что?

– Категорический запрет. Если так сделать, то это, конечно, очень удобно. Переложить на расу слуг примитивный труд… Но такие слуги – это по сути рабы, а заимев рабов, мы начнем превращаться… черт знает, в кого. Власть развращает, власть – это зло, Эмми. Вот, у нас есть патриархи, как я и другие. Для меня вы все, включая тебя – младшие, то есть как бы подчиненные. Но вы – свободны! Вы мне подчиняетесь по доброй воле, я не могу что-то приказать вам или запретить. Я свободен, и вы свободны. А ну-ка, дай-ка мне вон то яблочко, – улыбнулся Энки.

Эмми сорвала яблоко и подала ему.

– Видишь? Я прошу, ты делаешь – но ты не обязана. Ты мне, как и самые младшие, как дальние потомки потомков – добровольные помощники, а не слуги и не рабы. Энлиль же хочет власти, власти над себе подобными. Со своими младшими он не может так, и не хочет, и права такого не имеет, он это знает, и они это знают. Сыновья и дочери свободных – свободны. И вот, теперь он решил завести себе рабов… Я не знаю, что делать в этой ситуации. Наши патриархи не могут ему помешать – это его планета. Его род нашел планету и она теперь их, по известному Соглашению. Хотят жить сами – могут, хотят войти в Конфедерацию – войдут, не захотят – их право. А эти двое, которых он тебе показал – не его дети, они его создания! Создания, Эмми! Как та собака, что он тебе показывал. К тому же они не наша раса, и он не случайно добавил в них животные гены – и не случайно он тебе прямо об этом сказал. Он знал, что ты расскажешь мне, а я расскажу нашим патриархам. Он хочет, чтобы у него было право на них – буквально, как на породу! – и чтобы мы, наша Конфедерация, не могли его оспорить. Мы, скорее всего, и не сможем. Я не юрист, я инженер, надо будет консультироваться, но боюсь, что не сможем. Разумеется, я поговорю с Энлилем, но это бесполезно – такое решение не с кондачка ими принималось, и они уже не откажутся от своего выбора… Да уж… Что угодно я ожидал здесь увидеть, но такое!

Они оба, в задумчивости, продолжили есть фрукты.

Вдруг Эмми вздохнула:

– Папа…

– Да?

– Уже не про эту тему… Энлиль, он еще сказал такую вещь… И я задумалась теперь…

– О чем?

– Он сказал… про эту расу – что они такие, кому не нужна свобода, что они ее не захотят. Что им будет нравиться их роль в этом мире.

– Хм, интересно, с чего это он так уверен? Из-за их генов?

– Не знаю… Но я подумала… – Эмми покачала головой, и замолчала.

Отец вопросительно покосился на нее.

– Папа, а скажи… мама по отношению к тебе – свободна?

Энки изумленно приподнял бровь:

– Ну, ничего себе! – покачал он головой. – Ты соотнесла то и другое, да?

Эмми молча опустила глаза.

– Ну и вопросы у тебя, и это в двадцать пять лет? – он усмехнулся. – Знаешь, ты и права, и не права, Эмми. Да, твоя мама по отношению ко мне – в каком-то смысле в том же положении, как ты сейчас ко мне. Пока ты несовершеннолетняя, и ты официально находишься под моей опекой. А когда тебе исполнится тридцать лет – станешь полностью свободной. Но однажды, – он посмотрел на нее с улыбкой, – возможно, тебе захочется потерять свою свободу. Свобода лучше, чем несвобода – но есть одно исключение, когда бывает наоборот, – подмигнул он ей.

– Но тогда, получается, мы… ну то есть, женщины – мы как та раса, которую вывел Энлиль?

– Энлиль не имел в виду тебя, или женщин вообще, поверь. Он тебя этим задел, выходит, но не нарочно, я уверен. Он говорил о другом.

– Но он так сказал, а я потом долго думала…

– Эмми, я твой отец. Тебе нужно мое покровительство? Ты хочешь, чтобы я о тебе заботился и тебя защищал? Ты хочешь, чтобы у тебя однажды появился муж, который будет по отношению к тебе – так же?

Эмми замолчала. Наконец, с некоторым усилием, она произнесла:

– Да.

– Это покровительство из любви, Эмми. Это не мое возвышение над тобой. Муж не выше жены, просто у них разные роли. Ты – моя дочь, и с момента совершеннолетия, с тридцати лет, ты станешь окончательно свободна. До тех пор, пока не выйдешь замуж – и тогда снова потеряешь свободу, это верно, и потеряешь добровольно, по собственному желанию. Но и твой парень тоже ее потеряет. Роли, о которых я говорю – это не обязательные роли, это – не долг.

Энки ненадолго задумался.

– Вот, смотри, Энлиль возил тебя на своем флаере, так?

– Так.

Когда ты вступала на аппарель, входя или выходя из машины, он подавал тебе руку?

– Да.

– Скажи мне, ты можешь сама, без посторонней помощи, сесть во флаер? Можешь? Но тебе ведь приятно, что тебе, как женщине, мужчина символически помогает? Тебе нравится такая роль, женская? Видишь? А ему, поверь, приятна его мужская роль. Не только по отношению к тебе лично. Он и своей дочери так же подал бы руку – заметь, я подаю ее в таких ситуациях не только твоей маме, но и тебе. Или вот, еще пример – мы с тобой и с Энлилем вчера пили вино. И разве ты его сама себе наливала? Нет, его наливал тебе Энлиль, а не будь его, как хозяина дома – я тебе наливал бы. Почему так? Разве ты не в состоянии сама себе налить вино? Вполне в состоянии, но – как приятнее? Тебе, как девушке, приятно, что мужчина наливает тебе вино? Ты чувствуешь себя женщиной, когда видишь, что мужчина так к тебе относится. А мужчина ощущает себя мужчиной, когда наливает вино женщине, – улыбнулся Энки. – Это совершенно не обязательные роли, но очень уж приятные, согласись. Так же и с покровительством – это не потому, что ты несамостоятельная или не свободная. Это всего лишь ролевая игра, но именно ради этой игры люди и сходятся в пары. Знаешь, как магниты – если их одинаковыми полюсами сводить, то они расталкиваются. Двое мужчин не будут жить вместе, какими бы близкими друзьями они не были. А если разные полюса – то магниты притягиваются, и слипаются вместе в один магнит. Так и пары. Разные полюса, разные роли – но взаимно приятные. И тут нечего стесняться. Можешь сама себе налить вино? Можешь. Но – не в моей компании, понятно? – улыбнулся Энки.

Эмми тоже улыбнулась.

– Свобода лучше, чем несвобода, Эмми, – повторил он. – Люди не должны принадлежать людям, как собственность. Но бывают исключения, Эмми, когда человеку хочется принадлежать кому-то, и чтобы другой человек ему тоже принадлежал. Но это не односторонняя принадлежность, не рабство. А взаимная. Что же до Энлиля… К тебе он, повторяю, совсем не так. И к своим младшим он не так. Год в шахте, добровольно… – Энки покачал головой. – Но в отношении этих двоих и их расы – они для него рабы, над ними он готов иметь власть, пользуясь их слабостями. Для меня это не так – я считаю, что мы должны помогать тем, кто младше и слабее. Мне теперь даже кажется, что он улетел тогда с нашей планеты не только из-за ссоры с патриархами. Но и чтобы быть где-то самым главным. А теперь и те, кто младше его, вместе с ним, тоже захотели иметь власть над кем-нибудь. Они имели на нашей планете свободу, и здесь тоже, эту планету у них никто не отнимет. Но им нужна не свобода, а власть – а значит, нужны рабы. Просто они еще не поняли главного.

– Чего?

– Они хотят служебную расу, то есть хотят рабов – ради их труда. Но скоро они поймут и еще кое-что: что власть над ними ценна сама по себе.