В погоне за Зверем
Агата Рат
И тут ребёнок на моих руках начинает кричать нечеловеческим голосом и вырываться из последних сил. Я оборачиваюсь … и вижу Зверя. Я вижу это чудовище глазами маленькой девочки. Никогда не забуду это ни с чем не сравнимое чувство ужаса, медленно ползущее по моим венам. То чувство, которое заставляет встать дыбом каждый волосок на теле, а сердце замереть в груди, чтобы, не дай бог, не спугнуть готовящуюся взлететь к небесам душу. Ведь если она оторвётся, то уже никогда не вернётся обратно. Я испугалась, но испугалась не того, кого увидела перед собой. Я испугалась тьмы в его глазах. Я испугалась его звериной сущности и отступила, не готовая даже стрелять.
Агата Рат
В погоне за Зверем
ГЛАВА 1. Ссылка.
Май 1939 года.
Мне нравилось как он курил. Всегда такой собранный, с тяжёлой думой на лице смотрит в окно и медленно затягивается сигаретой, потом так же медленно выдыхает клуб дыма. И повторяет это снова и снова, пока тлеющий окурок не обжигает грубую кожу на его пальцах. И всё это время его думающей тишины я лежу в постели, любуясь мужской красотой любовника.
Мой муж был не менее красив, и не менее мужественен, но так завораживающе курить мог только Паша.
И в тот день он курил так же… Так же смотря в окно… Только руки дрожали. Может, кто-то чужой не знающий так близко Пашу, как я, не заметил бы эту перемену. Но не я. Его дрожь не стала для меня тайной.
Я видела, как он подносил сигарету ко рту, пытаясь унять дрожь. Какое-то время у Паши это получалось. Получалось пока пытался, пока контролировал, а потом всё… предательски дрогнет рука. Он вздохнет. С минуту простоит без движения. Сделает ещё одну, но самую глубокую затяжку и выбросит недокуренную сигарету в окно.
Вдохнул … и выбросил… Это время давно прошло, но, закрывая глаза, я вижу тот день так же ясно, как сегодняшний, а ведь столько воды утекло.
– Тебе нужно уехать, – повернувшись ко мне, сказал Паша.
Его голос хоть и казался спокойным, но блеск в глазах выдавал всю тревогу и безысходность нашего теперешнего положения. Свою шкуру Паша прикроет, а мою вряд ли получится. Я могла бы обидеться, если бы не знала, как решаются кадровые вопросы в нашем ведомстве, но всё же с некой долей иронии спросила:
– Это изгнание из рая или проявление заботы?
Я не считала его постель раем для себя. Скорее, это было моё проклятие. Пятнадцать лет знакомы и все эти пятнадцать лет Паша рвал мне сердце в клочья. Аборт, брак на зло ему и постыдная участь любовницы – вот как можно охарактеризовать наши с ним отношения. Замкнутый порочный круг, который я бы разорвала, если бы были силы это сделать. Если бы я могла его ненавидеть. А теперь я ещё и была зависима от Пашиной милости. После ареста Кости прошло чуть больше недели. И он не единственный, кто пошёл в одной связке с Ежовым. Это была не первая чистка среди чекистов и далеко не последняя. Следующей вполне могла бы быть я. И не только как жена предателя, но и как сотрудник.
– Леся, о чём ты говоришь? Какой к чёрту рай? Ты не дура и сама прекрасно понимаешь, что тебе следует отсидеться где-нибудь подальше и не маячить перед глазами бывших друзей и товарищей.
Паша снова полез за сигаретой. Подкурив, на это раз нервно выдохнул и опять посмотрел на меня. Только теперь во взгляде любовника была злость. Он всегда злился, когда я предпринимала попытки оспаривать его решения. Это касалось абсолютно всего. Даже нашей семейной жизни с Костей. Когда-то его лучшим другом.
– Я письменно отказалась от мужа, – усаживаясь на кровати, я напомнила Паше о своём предательстве по его же совету, – а ты обещал, что всё уладишь.
Он задышал, как взбешённый бык.
– Я уладил. Дело Кости отдано капитану Нечаяву. Он мой человек, если ты помнишь, конечно. Костю не допрашивают, как остальных фигурантов по заговору против Сталина.
– Но он подписывает все нужные тебе признания и списки, – перебила я Пашу, чем ещё больше взбесила его.
В доли секунды моя наглость была пресечена подскочившим ко мне любовником. Он схватил меня за лицо рукой и больно вдавил пальцы в щеки. Серые глаза Паши впервые горели огнём. Обычно они были холодные, как сталь, и такие же колющие, когда он злился.
– Костя не дурак, хотя и влюблённый, но ни меня, ни, тем более, тебя он за собой не потащит. Да, он подписывает всё. Всё! – рявкнул Паша, отбросив меня к изголовье кровати. – И подпишет ещё, только бы ты жила! И я, потому что без меня тебя здесь сожрут! А ему и так расстрел. Леся, мы своих не милуем, – уже более спокойно протянул Паша и сел рядом.
Мы своих не милуем… В этом мой любовник был прав. Сменялся начальник и тут же чистилось всё его окружение. Так же было и с Ягодой. Теперь Ежов. Следующий будет Берия. В этой жестокой конкуренции, где при опале тут же вспоминали обиды и страх, выживали самые хитрые. Костя, капитан государственной безопасности Иванов, был преданным и исполнительным солдатом, оружием в руке истинного палача, но никак не пронырливая кабинетная крыса. Мой муж исполнял приказы, не задавая вопросов. Он и пострадал за эту слепую преданность делу партии.
Костя верный пёс, а Паша хитрый лис. Мой любовник на каком-то зверином уровне предчувствовал скорые перемены и менял покровителей. Ещё до ареста Ежова майор государственной безопасности Ладыжин «сдружился» с комиссаром государственной безопасности третьего ранга Богданом Кобуловом. И это «сдружился» я бы не называла настоящей дружбой. Во-первых, звания и полёты разные, а во-вторых, ни Кобулов, ни, тем более, мой любовник дружить не умели. Паша просто выгодно стучал новому покровителю в обмен на неприкосновенность и звание. Умел майор Ладыжин прогнуться где надо, чего не скажешь про Костю. Тот был упрямый, твердолобый и честный. В его биографии не было ни одного изъяна, кроме безумной любви к жене. Чем, кстати, бывший друг и воспользовался, когда пришлось выслуживаться перед новым покровителем, ну, и заодно, задницу свою прикрывать. Только я не вписывалась в триумф любовника. По логике вещей, меня, как жену предателя, нужно было тоже арестовать, но тогда Костя откажется от своих показаний и начнёт мешать карты Ладыжину. Мало ли, ещё его самого приплетёт до кучи? А ведь было, что вспоминать. Хотя бы активное участие майора в заседаниях «троек». Его подпись стояла по меньшей мере на тысячах расстрельных приговоров. Берия, заняв пост наркома, отдал приказ пересмотреть решения по репрессированным. Действительно ли Ежов боролся с врагами народа или всё-таки он занимался ещё и вредительством, расправляясь с верными партийцами? Но это был всего лишь ещё один камень в копилке преступлений кровавого наркома.
Так что от меня нужно было избавиться, сослав куда-нибудь подальше. Вот и нервничал мой любовник, бросаясь из крайности в крайность. С одной стороны Костя, которому ни чем не поможешь. Да он и не собирался помогать, подкидывая побольше грешков. С другой я. Вроде нелюбимая, но и небезразличная. А ещё знающая его, как ни кто другой в этом мире. Опасная. Для него опасная, останься я в Москве.
– Ну, и куда ты меня сошлёшь? – спросила я, заранее готовясь к долгой поездке на север надзирательницей в женский лагерь. Куда уж дальше можно сослать от голодных до расправ новых хозяев.
– Ты ведь из Белоруссии?
– Из Беларуси, – поправила я его и тут же пожалела.
С Костей они были друзьями ещё с гражданской, но это не помешало Паше пожертвовать другом. Так что ему помешает, если в своё время он решит избавиться от меня ради только ему известных целей.
– Белоруссии, – настоял на своём любовник, хитро ухмыльнувшись. – Поедешь в Заболотинск Витебской области. Разберёшься с убийствами детей. Местные троих уже арестовали, один повесился, а толку никого. За год семеро детей убито. Если бы не последняя жертва, внучатая племянница комбрига Кистенева, эти убийства до Москвы не дошли бы. Пичигину в Витебск я уже сообщил о твоём приезде. Леся, делай что хочешь, но чтобы про этот Заболотинск я больше не слышал.
– Тебе настоящего убийцу искать? – поднявшись с постели, спросила я и потянулась за одеждой.
– И всех виновных, – уточнил Паша.
– Я могу перед отъездом увидеть Костю?
Не знаю зачем я задала этот вопрос, ведь заранее была уверена, что любовник не позволит мне даже близко подойти к тюрьме. Моё желание попрощаться с мужем будет чревато последствиями, которые затронут не только меня, но и Павла, а этого он допустить, конечно, не мог. Но уехать, не сказав Косте «прости», было подло. Того мимолётного прощания, когда мужа арестовывали, мне катастрофически не хватило. Я только и смогла, что молча смотреть, как он одевается. Потом быстрый скользящий взгляд в его сторону, на несколько секунд утонувший в глубоких синих глазах мужа. Его безмолвный шёпот: «люблю», и тишина опустевшей квартиры.
– Нет, – твёрдо сказал Паша.
Спорить было бесполезно. Как бесполезно было плакать и умолять. Таких, как Паша, ничто не прошибало. Каменная глыба, не способная любить, только желать и получать желаемое. Когда-то именно эта холодность привлекала меня в Паше и я по-девичьи надеялась растопить её, но с годами мои надежды постигло разочарование. Нельзя научить любить того, у кого с рождения отсутствует это чувство.
От скупого на чувства любовника я ушла задолго до рассвета. От машины отказалась, хотя его шофёр меня всегда отвозил домой после таких встреч. Я просто хотела прогуляться по ночному городу и мысленно попрощаться с Костей. Шла по пустынным улицам и представляла наше с ним свидание в застенках знакомой мне тюрьмы. Ирония судьбы… Я сотни раз ходила по этим темным коридорам, присутствовала на допросах, сама допрашивала, но и представить себе не могла, что на своей шкуре испытаю всю безысходность жертв репрессивной системы, поменяюсь местами с женщинами, чьих мужей арестовали по надуманным обвинениям или по ложным доносам. И пусть Костя, в отличии от репрессированных, не такой уж безвинный (на его руках не меньше крови, чем на руках Паши и их коллег), но он не был иностранным шпионом и, тем более, не участвовал в подготовке антисоветского государственного переворота. Мой муж был лишь пешкой в многоходовой комбинации маститых игроков. Не в обиду Косте, но мозгов, как у Паши, на свою игру у него не хватило бы. Наверное, по этому я и вышла за него замуж. Им легко было управлять.
ГЛАВА 2. Тёплый приём.
Витебск встретил меня ярким солнышком, а вот шофёр унылой физиономией. Особенно он приуныл, когда увидел мой багаж. В, так называемую, вынужденную командировку я взяла все свои вещи, не забыв и про зимние. Не понаслышке знала, что ссылки затягиваются надолго. В прошлом году подполковника Раумича отправили разобраться с бунтом в один из лагерей. С бунтом разобрался, виновных наказал, а начальство выразило свою благодарность, оставив там на неопределенный срок. Мол, раз получается у Раумича командовать лагерным контингентом, пусть и дальше командует.
Да, у Раумича получалось приказы расстрелянные отдавать, а вот я так не умела. И опыта по раскрытию криминальных преступлений у меня не было. Я в основном помогала своему любовнику заговоры из врагов народа вытягивать. Присутствовала на допросах, бумажки с делами перекладывала и списки подозреваемых составляла из тех, кого называли арестованные. Я не имела ни малейшего представления, что ждало меня в этом Заболотинске. Единственное, что я знала, это имя следователя, который написал комбригу Кистеневу. Некий капитан Шумский. Это он объединил все убийства в одну серию и настаивал на своём, идя наперекор политике партии, что у нас в стране маньяков нет. Это пережитки буржуазного прошлого и опухоль загнивающего запада! По крайней мере, эти, на первый взгляд, бредовые постулаты вбивали в наши головы, начиная со школьной скамьи.
Распихав мои чемоданы по машине, шофёр сказал, что подполковника Пичугина, скорее всего, не будет на месте. Он ещё вчера должен был приехать из Глубокого, но задержался. Так что придётся обождать.
– Обождём, – апатично повторила я за всезнающим шофёром, представившимся мне старшиной Дорониным.
Он кивнул и открыл дверцу. Я села. И тут же кожаное сиденье подо мной противно скрипнуло. Хоть машина и была относительно новой, но, похоже, на ней исколесили не одну сотню дорог в Беларуси. Сиденья железного коня поскрипывали на каждом ухабе. А ухабов до Успенской горки, где находилось управление НКВД по Витебской области, было немало. Сиденье скрипнет, а старшина Доронин тихо ругнется, косо посматривая на меня. Не сделаю ли я ему замечание? Но уже ближе к дворцу он совсем осмелел и матерился вполголоса, каждый раз оправдываясь, что Михалыч совсем убил машину, а ему теперь придётся с ней возиться, ремонтировать.
Михалыч – бывший водитель подполковника Пичугина. В прошлом месяце ушёл на пенсию. Хороший мужик, но рукожопый. Ничего у него не ладится. Всё по мокрому месту идёт. Это мне рассказывал старшина, пока мы ехали по городу. Он, наверное, решил: раз я молчу, значит, мне интересно. И вообще, у Доронина рот не закрывался. Общительный старшина попался. Обычно в нашем ведомстве таких языкастых не жаловали.
– А вот и подполковник Пичугин приехал, – чуть ли закричал старшина, заметив такую же чёрную машину возле управления. – Он с капитаном Коршуновым ездил. Наверное, его сначала в Сенно закинул, а потом уж и в Витебск подался. – И подъехав к ступенькам, добавил. – Я вас, капитан Лисовская, тут ждать буду.
– Ждите, – уже усмехнувшись сказала я, выбираясь из машины.
Всё-таки развеселил меня старшина. Давно так не улыбалась. Всю ночь в поезде не могла уснуть, думая о Косте, а тут какой-то шофёр, треплясь без умолку, отвлёк от мрачных мыслей. Правда, стоило мне переступить через порог Витебского управления, как тяжким грузом снова придавило сердце. Хорошо хоть к подполковнику Пичугину сразу зашла, а не пришлось ждать пока от него выйдет получавший нагоняй подчинённый. Секретарь, только услышав мою фамилию, подскочил к двери и распахнул её.
– Товарищ подполковник, к вам капитан Лисовская из Москвы! – громко огласил лейтенант.
Бушевавшая буря в кабинете тут же сменилась гробовым молчанием секунд так на пятнадцать.
– Карпенко, я тебя предупредил, – стальным голосом кинул угрозу подполковник стоявшему на ковре старлею.
– Есть, предупредил! – отчеканил тот.
– Иди.
И Карпенко, развернувшись, как на плацу, отмаршировал из кабинета. Кинув, правда, мимо проходя, на меня любопытствующий взгляд. А я про себя отметила, что красив старший лейтенант. Такой светло-русый великан. Подполковник Пичугин ему с трудом дотягивал до подбородка, а ростом он, кстати, тоже мог похвастать.
– Проходите, товарищ Лисовская, – грозный подполковник, проводив недовольными глазами подчинённого, переключился на меня.
Голос его хоть и стал немного мягче, но своей остроты не потерял. И глаза, изучая, будто шашкой прошлись по мне. Прищурился. Видно, особого впечатления я на Пичугина не произвела. В его глазах я была молодой и уж слишком красивой девкой, но ни как не капитаном ГБ. Могу себе представить, что подполковник подумал, когда увидел меня. Я спиной ощутила его догадку, за какие такие заслуги держат баб в ГБ.
– Ну что ж, присаживайтесь, Алеся Яновна, – обратился он ко мне и указал рукой на стул. Сам обошёл стол и занял своё начальствующее место. – Ладыжин мне звонил по поводу вас. Дело там не простое. Жалобами меня завалили. В основном жаловался первый секретарь горкома Пересвистов. Просил побыстрее разобраться с разгулом преступности и его не вмешивать.
– Почему его не вмешивать? Он же первый секретарь. Это как раз должно его касаться, – удивившись, поинтересовалась я. – С него же и спросят, если что. Или у вас тут всё по-другому?
Пичугину явно не понравился ни мой вопрос, ни моя претензия. Подполковник поджал губы и потянулся за папкой, лежавшей на краю стола.
– Вы меня, товарищ капитан, на словах не ловите. Страна одна и по одним законам живём. Пересвистов на следователя Шумского жаловался. Вот здесь всё по его делу, – и небрежно бросил мне папку.
– Арестовали, – сухо констатировала я, пробежав глазами по делу следователя.
– У нас на Суражской сидит, – так же без эмоций сказал подполковник, назвав улицу, где расположилась Витебская тюрьма НКВД. – Забирай Шумского и уматывайте в Заболотинск. Мне здесь и без вас хлопот хватает.
– Я так понимаю, из-за ваших хлопот отчитываться мне тоже не вам, а непосредственно в Москву?
Открыто возмутилась я попустительским отношением начальника Витебского управления к убийствам в Зоболотинске. Мало того, что арестовали толкового следователя, поднявшего шум, так ещё и сплавить побыстрее хочет фифу из Москвы. И, кстати, выканье тут же сменилось тыканьем.
– Мне сказали оказывать тебе всяческую помощь, вот я и оказываю. Отдаю Шумского. И ещё, там в Москве камушек в водицу бросят, а к нам потом волны идут, – хитро намекнул Пичугин о своей осведомленности делами в столице. – Вчера враги – сегодня жертвы.
– Значит, всё-таки отчитываться вам? – с неприкрытым раздражением уточнила я, забирая дело следователя.
– Мне, мне, милая, – не по уставу заговорил со мной теперь уже мой начальник и даже ухмыльнулся, пристально посмотрев в район груди, явно оценивая её размер.
Он бы ещё меня деточкой или фифочкой обозвал! За десять лет службы в управлении со мной еще так никто, кроме мужа и Ладыжина, не разговаривал. Конечно, меня это задело. И я уже собиралась озвучить своё недовольство, как Пичугин меня опередил.
– Возмущаться будешь в Москве в кабинете Пашки, если он ещё сохранит своё теплое место, а здесь я хозяин. Так что взяла папку и поехала в тюрьму за Шумским. А чтобы быстрее было, старшина Доронин переходит в твоё распоряжение вместе с машиной. Да, кстати, и квартиру тебе в Заболотинске тоже выделили. Казённая, но хороша. Так что, милая, – нарочно сделал он акцент на «милая», – не смею тебя больше задерживать.
И демонстративно откинулся на спинку стула, давая понять, что мне пора убираться в Заболотинск, а не спорить о субординации. Тем более, что в Витебске при Пичугине это бесполезно, да ещё и мне, мало того, ссыльной жене врага народа, но и любовнице какого-то там выскочки-майоришки, который бравому подполковнику и в подмётки не годится.
«Спасибо, Паша! Помог!», – чуть ли не закричала я, выходя из кабинета начальника.
Пашка, Пашка, Пашка… вот как Пичугин называл моего любовника. Ни капли уважения не было в его интонации. Будто делал одолжение для временного союзника, но с перспективой на будущее. Это потом я узнала причину такого пренебрежительного отношения ко мне. Я была условием возвращения подполковника в Москву. Его, как и меня, только раньше, в тридцать седьмом, отправили разгребать антисоветские заговоры в Витебскую область. Подальше от Ежова. А теперь и меня, но уже подальше от Берия. Поэтому для Пичугина мой приезд был ни что иное, как отсидка любовницы майора ГБ в захолустном провинциальном городке. Он не ожидал от меня каких-то высоких показателей в раскрытии уголовных и политических дел. Ему сказали запихнуть до лучших времён девку в Заболотинск, он запихнул, а как там пойдёт с убийцей, это уже никого не волновало. В крайнем случае, виновного можно назначить. Что, кстати, уже год как делалось. Вот и правдолюб Шумский попал под раздачу за излишнее усердие. Хорошо хоть уступчивое начальство отдало мне горе следователя, а то я даже не знала с чего начать.
ГЛАВА 3. "Стойка"
