Великолепный самозванец
Фредерик Уишоу
Фред Уишоу – человек разносторонних дарований и большой знаток русской культуры. Он пользовался заслуженным признанием у современников и как прекрасный исполнитель русских песен и романсов, и как талантливый переводчик сочинений Ф.М. Достоевского на английский язык, и как автор целого ряда романов, связанных с русской историей, к сожалению, пока не знакомых русскоязычному читателю. Роман Фреда Уишоу «Великолепный самозванец» (1903) посвящен героям Смутного времени начала XVII в.: Дмитрию Самозванцу, Марине Мнишек, Борису Годунову, Василию Шуйскому и др.
Фредерик Уишоу
Великолепный самозванец
ФРЕДЕРИК ДЖЕЙМС УИШОУ / FREDERICK JAMES WHISHAW (1854–1934)
Фред Уишоу известен в значительной степени как первый переводчик на английский язык сочинений Ф.М. Достоевского. Между тем, это был человек разносторонне одаренный, творческий, с весьма любопытной судьбой.
Предки Фредерика обосновались в России в XVIII в. и успешно занимались торговлей зерном. Сам писатель родился в Санкт-Петербурге, но спустя непродолжительное время его родители перебрались на родину, и детство Ф. Уишоу прошло в английском Девоне. В 16 лет он бросил учебу в колледже, чтобы отправиться в Петербург и поступить на службу в семейную фирму «Хиллз & Уишоу». Прослужив клерком для 1878 г., он возвратился в городок своего детства Пейнтон, обзавелся семьей и серьезно занялся вокалом, сделав вполне успешную карьеру в качестве тенора. Особую популярность ему принесло исполнение русских песен и романсов.
В середине 1880-х гг. он увлекся переводами своего любимого писателя Федора Достоевского и за несколько лет сумел познакомить британских читателей с такими сочинениями русского классика, как «Преступление и наказание», «Униженные и оскорбленные», «Идиот», «Дядюшкин сон», «Игрок», «Село Степанчиково и его обитатели», «Вечный муж»[1 - Подробнее о переводческой деятельности Ф. Уишоу см.: Шатохина А.О., Седельникова О.В. Фредерик Уишоу и его роль в русско-английском культурном диалоге рубежа веков // Вестник науки Сибири. 2015. Спецвыпуск (15). С. 255-259.].
В тот же период Уишоу занялся сочинительством и в течение последующих двух десятилетий издал несколько десятков произведений, в основном историко-приключенческих романов, значительная часть которых была посвящена России. Одновременно в журналах выходили серии его «школьных» рассказов для мальчиков, также пользовавшиеся большой популярностью. Книги Уишоу многократно переиздавались в Великобритании и после завершения им писательской карьеры в 1914 г.
Между тем, российской аудитории творчество Уишоу-писателя не знакомо и по сей день. Написанные влюбленным в Россию (где, несомненно, осталась частичка его души) англичанином романы о Мазепе, Иване Грозном, Петре I, Смутном времени, нашествии Наполеона и т.д. никогда не переводились на русский язык.
Несомненно, владение русским языком, любознательность и неподдельный интерес к России и ее истории и культуре помогали писателю, однако его целью было написание скорее развлекательных, нежели просветительских сочинений, поэтому художественный вымысел преобладает в его творчестве над чистым историзмом. «Великолепный самозванец» (1903) – роман о любви, вере и верности долгу[2 - Перевод выполнен по изданию: Whishaw F. A Splendid Impostor. – London, 1903.]. Автор убежден в самозванстве названного Дмитрия и развивает одну из распространенных теорий его появления. Юноша является ставленником Рима, его основная миссия состоит в обращении русского народа в «истинную» католическую веру. Происхождение молодого самозванца не раскрывается, однако, примечательно, что Григорий Отрепьев здесь также является самостоятельным действующим лицом в романе, причем его, как и названого Дмитрия, иезуиты выбирают для продвижения своих интересов и привлечения на свою сторону казачества.
Любопытной особенностью романа «Великолепный самозванец» является отсутствие в нем отрицательного персонажа, традиционного канонического злодея, противостоящего главному герою. Условно отрицательную роль в романе играет Общество Иисуса, или иезуиты, чей принцип «цель оправдывает средства» причиняет немало страданий центральному персонажу романа Казимиру Земскому и его возлюбленной Марине и разрушает жизнь названого Дмитрия и многих других людей.
Прочие же действующие лица представлены автором либо в положительном, либо в нейтральном свете. Центральные персонажи Казимир и Марина не только верны своему долгу и данному слову, но и полностью соответствуют образам рыцаря и прекрасной дамы: Марина – благородная красавица, Казимир – искусный фехтовальщик и наездник, успешный дипломат-переговорщик, разумный советник. Названый Дмитрий, хоть и не имеет законных прав на русский престол, но вполне его достоен, демонстрируя смелость, благородство, уравновешенность, трезвомыслие; ему не свойственны чванство, злопамятность и мстительность, а на ристалище ему нет равных. Это поистине великолепный самозванец.
Григорий Отрепьев выступает в качестве своеобразного соперника Дмитрия сразу в нескольких плоскостях: он пытается ухаживать за Мариной, выдает себя за «истинного царевича» и, наконец, инкогнито состязается с Дмитрием на турнире. Однако, потерпев на всех фронтах поражение, он признает его и выходит из игры.
Не лишен благородства и князь Василий Шуйский, противостоящий самозванцу как попирающему веру и традиционный уклад чужаку на троне, но относящийся уважительно и покровительственно к поляку Земскому, доброму и честному человеку.
В финале романа самозванец погибает в результате боярского заговора и всеобщего бунта, что соответствует историческим фактам, однако романтическое сочинение поблекло бы без счастливой развязки, подсказанной фантазией автора. Его Марина ищет одного лишь царства – царства любви; она не верит в нового самозванца, не вступает в губительную борьбу за власть в России, но возвращается в родную Польшу, чтобы обрести, наконец, счастье рядом с любимым человеком – Казимиром Земским.
М. Лазуткина
ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ САМОЗВАНЕЦ
ГЛАВА I
Теперь, когда я стар и не могу более активно участвовать в мировых событиях, лучшее, что я могу сделать, – это сесть и описать для моих потомков ту роль, которую мне довелось сыграть в некоем выдающемся историческом предприятии, быть может, наиболее замечательном со времен сотворения мира. Может статься, будущие читатели посмеются над моими записками, дескать, «этот человек чересчур надеется на людскую доверчивость, ничего подобного не могло быть на самом деле». Однако же, даже если никто не поверит моему рассказу, Господь свидетель, каждое мое слово – чистейшая правда.
Позвольте мне начать с самого начала, когда я на своем жизненном пути впервые повстречался с другими главными действующими лицами событий, которые я намерен здесь изложить. Все началось, когда в возрасте двадцати пяти лет я был направлен отцом с миссией к казацким вожакам, которые в ту пору не были до конца преданы русскому царю и которых нашему королю Сигизмунду не терпелось переманить на свою сторону из политических соображений. Того же желал и мой отец, несомненно под влиянием папского нунция при дворе короля – во славу святой церкви.
Для меня всегда было загадкой, отчего мой отец, преданный член Общества Иисуса и пылкий и верный сын церкви его отцов, сам в юности не стал священником и не позволил мне это сделать, хотя в части пылкой веры и преданности нашей матери церкви, а в то время и Обществу, я не отставал от него.
Прежде я нередко просил моих родителей позволить мне сделать служение святой церкви делом моей жизни, позволить мне стать священником ради этой благочестивой цели и, быть может, моим великим усердием (ежели одних талантов моих окажется недостаточно) вознестись когда-нибудь до могущества и величия ее наиболее преданных служителей.
Но отец мой лишь качал головой и отвечал, что церковь и Общество нуждаются в талантливых служителях и за пределами святилища. Они гораздо нужнее для целей обоих, говорил он, нежели бесконечное пополнение рядов священников. «Священников пруд пруди, – добавлял он с улыбкой, – и среди них полно глупцов и мало действительно умных. Нужны дипломаты, которые были бы священниками по духу, но без сана и налагаемых им ограничений. Поверьте мне, сын мой, для вас найдется важная и почетная работа. Как я всю свою жизнь служил во имя триумфа и процветания нашей святой церкви, надеюсь, не без успеха и не без капельки славы ее смиренному слуге, так и вы прославитесь как важный и высокочтимый сын церкви, не будучи священником».
Надо признать, с тех пор у меня было немало поводов оценить мудрость отцовского совета. Стань я священником, моя жизнь была бы лишена величайшей славы и счастья. Но об этом позже.
Мой отец, граф Земский, поляк до мозга костей, иезуит и вельможа при дворе Сигизмунда, состоял постоянным помощником для особых поручений при его преосвященстве нунции.
Мое имя – Казимир Земский, и в возрасте двадцати пяти лет я уже был, как и предполагалось, задействован в миссии, важность которой свидетельствовала об изрядной вере моего отца (и, читай, папского нунция) в мои способности.
С этой миссией я побывал в казацких землях и теперь возвратился назад в Польшу с человеком, которого я нашел среди казаков и, увидев которого, я тотчас понял, что он как нельзя более подходит для наших целей. С таким убеждением я привез этого человека в ближайшее место на польской земле, где можно было посоветоваться с другими, более опытными людьми моей национальности и веры, ибо моя находка казалась мне весьма значимой, и определенные действия могли быть предприняты с этим человеком, что доказало бы мою постоянную приверженность делу, находившемуся у меня в руках.
Поэтому мы вместе направились в замок князя Мнишека[3 - В действительности воевода сандомирский Юрий Мнишек (1548–1613) не обладал княжеским титулом. – Здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, примечания переводчика.], воеводы польской провинции Сандомир, дабы посоветоваться с этим проницательным и именитым слугой его величества короля.
Ныне я один из тех, кто отвергает теорию случайностей в жизненных событиях. Я убежден, что все события, малые и великие, управляются Силой, не зависящей от нас и нашей воли. Таким образом, я воспринимаю свое решение посетить замок князя Мнишека не как случайное событие, но как намеренно подсказанное благожелательным и мудрым Провидением. Именно там и тогда я впервые встретил ту, которой суждено было оказать громадное влияние на мою будущую жизнь и счастье, – Марину, дочь воеводы Мнишека.
Этой женщине была уготована столь замечательная и выдающаяся судьба, что ее историю стоило бы читать, скорее, как сказку о прекрасной принцессе, нежели как трезвое и правдивое повествование о реальной жизни. В ту пору она была очаровательной девушкой лет двадцати[4 - Действие романа начинается в 1603 г. Исторической Марине Мнишек (1588–1614) на тот момент было не более 15 лет.], высокого роста, с царственной внешностью, несколько надменной, прекрасной, как ангел, лицом и сложением, к тому же она способна была брать и давать, без чего жизнь любой женщины была бы печальным образом растрачена впустую, подобно розе, цветущей в заброшенном саду, где никто ее не видит и никто не желает.
Что до меня, то я влюбился в эту прекрасную девушку в тот самый миг, когда она впервые предстала моему взору. В мою задачу ни в коей мере не входит описывать на этих страницах то, как любовь моя была впервые замечена, как вызывала поначалу усмешку, как ее принимали и сперва робко, но со временем все более явно отвечали на нее, вплоть до полной взаимности. Моя задача поведать о внезапных и бурных событиях, произошедших тогда, когда наша любовь была уже признана нами обоими, но еще не известна другим, – сладкая всепоглощающая тайна, неведомая никому, кроме нас, и оттого, быть может, еще более сладкая.
Поверьте, в подобных обстоятельствах, я ничуть не торопился завершить переговоры с тем русским, о котором я упоминал выше и которого я привез к воеводе Мнишеку, дабы представить его патриотически настроенным советникам, более зрелым и мудрым, чем я.
Позвольте описать этого человека, Отрепьева, которому, как и другим героям моего рассказа, было предначертано стать исторической фигурой.
Отрепьев был небольшого роста, подвижный, с кошачьей грацией в движениях, с внешностью невзрачной, но притягательной в большей степени, чем у иных красавцев. У него был быстрый и пронизывающий взгляд, он не лез за словом в карман и обладал определенной силой убеждения, что позволяло ему без труда внушать свои взгляды более слабым духом, убеждать и внушать свою точку зрения или же идею, продвигать которую в тот момент было его задачей. Отрепьев прежде был монахом так называемой православной русско-греческой церкви, но в силу некой ошибки, не имеющей значения, поскольку она не относится к его жизни с того момента, который я здесь описываю, он был лишен сана и попал в немилость. Теперь он был мыслями и поступками мирянин, и его образ жизни не имел ничего общего с монашеством.
Этот самый Отрепьев позднее перебрался к казакам, считавшим своим государем русского царя. Его деятельность среди этих шальных парней не способствовала, как можно догадаться, укреплению их преданности царю, которого, как и все русское, Отрепьев ненавидел вследствие дурного обращения с ним церкви этой страны. Одним словом, он употребил свое влияние для того, чтобы изменить симпатию казаков с русской защиты на польскую, и это обстоятельство сделало его столь ценным для нас, изо всех сил старавшихся добиться такого положения вещей в религиозных и политических целях. Отрепьев был именно тем человеком, который нам был нужен, и я нашел его в самый подходящий момент: мое служение было должным образом отмечено – с пользой для меня – теми, кого я считал признанными лидерами, и привело далее к более значимым событиям, лежащим в основе моего повествования.
Теперь же нежелание Отрепьева покидать дом князя Мнишека было не слабее моего желания задержать его там, причем по той же самой причине. Он столь же быстро потерял голову от прекрасной Марины, как и я. Однако я постарался сделать так, чтобы он не узнал, что мы соперничали за любовь прекрасной дамы, ибо, догадайся он, что предпочтение уже отдано мне, он с большой долей вероятности не стал бы задерживаться в месте переговоров, которые могли бы весьма скоро завершиться, пожелай он положить им конец.
Так Отрепьев и я стали своего рода соперниками и, как следствие, врагами, хотя моя враждебность к этому коротышке была весьма условной, так как я оказался удачливым поклонником и не должен был опасаться других мужчин. Его же неприязнь ко мне была куда более реальной.
Мы находились в разгаре политических консультаций, реальных и важных, и в разгаре соперничества влюбленных, которое, по сути, не было таковым, ибо один из них был любим, когда из Кракова прибыл гонец с посланием, призывавшим меня со всей срочностью прибыть ко двору короля, где мой отец должен был поручить мне новую секретную миссию чрезвычайной важности.
«Примите доверие его преосвященства нунция, доверившего вам столь важное дело, как знак его особой благодарности, – написал мой отец. – Для меня истинное счастье думать, что своей проницательностью в ведении переговоров, порученных вашему вниманию, вы заслужили известную благосклонность его преосвященства. Постарайтесь доказать, что вы достойны этой милости, проявив не меньшее искусство при выполнении нового важного задания».
– Не уезжайте надолго, – сказала Марина во время прощания, – и куда бы вас ни отправили, непременно загляните сперва сюда.
Я обещал.
– А пока вас будет развлекать Отрепьев, – весело сказал я, но Марина в ответ лишь поморщилась.
– На что мне русский, – сказала она, – да еще монах-отступник? Думаю, самое время этому человеку вернуться назад к казакам. Король назначил ему годовое жалование, чтобы он умасливал и убеждал бедных невежественных людей отказаться от их еретической веры, как отказался он сам. Пускай же едет и отрабатывает свои кровавые деньги!
– Обвиняя его, не обвиняете ли вы также и мою миссию? – рассмеялся я. – Я тоже, ежели б мог, умасливал и убеждал бы этих людей перейти в лоно нашей святой матери церкви.
– Это совершенно другое, – возразила она. – Вы поляк и католик. Для вас это с обеих сторон дело патриотическое и священное, для него же – это предательство и отступничество, ведь он не поляк и не католик, а русский варвар греческой веры. Мне не нравится, что его привлекли на нашу сторону!
– Цель оправдывает средства, – рассмеялся я.
– Вы говорите как иезуит, – сказала она и тоже засмеялась.
ГЛАВА II
Я обнаружил, что отец приготовил для меня выдающееся задание. Чтобы объяснить характер работы, которую он теперь хотел мне поручить во имя церкви и отечества, необходимо предварить его слова упоминанием некоего исторического эпизода, на котором строилось все предполагаемое предприятие. Я изложу этот эпизод своими словами.
Русский царь Иван по прозвищу Грозный оставил после себя двух сыновей: Федора, который взошел на трон, и Дмитрия, сводного брата нового царя, ставшего наследным принцем, или царевичем, как его называют русские. Однако, несмотря на то что царь Федор носил титул главы Московской империи, реальная власть находилась в руках Бориса Годунова, богатого и могущественного боярина, вельможи, который еще при Иване Грозном имел голос в государственных делах. Этот Годунов служил, как известно, новому царю до поры довольно преданно, но, когда маленькому царевичу Дмитрию минуло девять лет, он перестал демонстрировать дружеские чувства. Ссылаясь на то, что мать Дмитрия Мария Нагая была седьмой женой Ивана, тогда как православная церковь признает только четыре законных брака, Годунов постарался опровергнуть права Дмитрия на наследование, объявив незаконнорожденным сына седьмой жены, которая как бы и не жена.
Но попытки Годунова отстранить принца от трона оказались тщетными, ибо, если московиты и не имеют иных добродетелей в этом мире, одна у них точно есть: они преданы династии Рюрика, точно псы своим хозяевам. Они ничуть не поверили рассказам Годунова о незаконном наследнике. Мальчик был царевичем и должен был остаться царевичем, пусть даже тысяча Борисов Годуновых утверждала бы обратное. Если Иван мог жениться четырежды, так почему бы не семь раз?
Самое большее, что Годунов мог сделать против нежелательного наследника, это задумать переселение его вместе с его матерью в город Углич, где был царский дворец, подходящий для их проживания. Теперь не остается сомнений в том, что с самого начала козней против маленького Дмитрия Годунов стремился лишить московитов наследника трона, чтобы, когда придет время, самому занять место после нынешнего царя, слабовольного, неспособного Федора, служившего лишь носовым украшением государственного корабля, тогда как Годунов был его капитаном и рулевым в одном лице.
Поэтому для всех, кто изучал этот вопрос, не стало сюрпризом то, что вскоре после переезда в Углич Дмитрия с матерью ужасная весть пришла в Москву. Маленький царевич Дмитрий был жестоко убит прямо средь бела дня во время игры с товарищами. Убийцу никто не видел: он появился из ниоткуда и таинственным образом исчез.
Было сказано, что вскоре после обеда, когда мать и ее приближенные по московскому обычаю отдыхали после трапезы, маленький царевич играл с четырьмя своими сверстниками во дворе, няньки и мамка присматривали за детьми. Женщины не сводили глаз с играющих. Даже когда царевич – в процессе игры – забежал за угол и на мгновение исчез из виду, за ним тотчас бросились вдогонку. Однако именно в этот момент и случилась трагедия. Дмитрий был найден в луже крови с зияющей раной в горле. Остальные дети в ужасе разбежались, убийцы нигде не было видно.
Услышав страшную весть, прибежала обезумевшая от горя мать убитого царевича. Вместе со своими людьми она жестоко избила нянек, мамку и всех, кто попался под руку. Она рыдала и голосила над телом своего дитя, словно блаженная. Во дворце забили в набат, угличане хлынули в ворота, не понимая, что им теперь делать, и среди других пришел Битяговский, агент правителя Годунова. Едва увидев этого человека, Мария Нагая указала на него пальцем и закричала: «Вот убийца!»
Для угличан этого было достаточно. Они тотчас напали на Битяговского и его родственников, находившихся поблизости, и порезали их на куски.
Далее началось официальное расследование, инициированное Годуновым. Расследование проводил боярин по имени Шуйский, позднее это имя будет у всех на устах. В результате расследования было объявлено, что Дмитрий не был убит; он упал на ножик, который держал в руке во время игры; ножик вонзился в горло, и рана вызвала немедленную смерть.
Две сотни угличан, обвиненных в расправе над Битяговским и его семьей, были казнены или понесли наказание. Мать царевича, причастная к убийству Битяговского, была сослана в отдаленный монастырь, где ей предстояло провести остаток жизни.
– Все это случилось, – сказал в завершение мой отец, – около четырнадцати лет назад. За это время царь Федор умер бездетным. Есть основания предполагать, что Борис Годунов, избранный на царство после кончины Федора (ибо род Рюрика на том пресекся), был как-то причастен к его внезапной смерти.
К тому времени, о котором я веду рассказ, Борис Годунов правил в Москве уже четыре или пять лет.
– Запомните все это очень тщательно, – сказал мой отец. – Многое зависит от того, насколько точно вы будете знать события, о которых я вам рассказал.
– Если так, – ответил я, – расскажите мне все еще раз с самого начала.
Отец повторил свой рассказ, и я задал ему множество вопросов, чтобы удостовериться, что я правильно запомнил историю.
Наконец, я задал вопрос, который не давал мне покоя.
– А теперь, отец, скажите, почему я должен был услышать эту московскую историю, как это связано со мной или с тем заданием, которое вы намерены мне поручить?
– Я скажу вам, – очень серьезно ответил отец. – Этот маленький царевич Дмитрий, якобы, убитый четырнадцать лет назад в Угличе, мертв не более, чем вы и я; он все еще жив, и еще сыграет, я уверен, важную роль в делах, которые…
– Погодите, отец! – прервал я его в полном изумлении. – Как такое возможно? Разве не было явно и окончательно установлено, что Дмитрий мертв? Ваш рассказ такой подробный, такой убедительный. Даже если, как вы говорите, царевич жив, как он, или кто-либо другой разубедит целый народ, который добрых четырнадцать лет верил в его гибель?
– Московиты, – ответил отец, – особенный народ в этом отношении, они по-прежнему сохраняют любовь и верность роду Рюрика, хотя все Рюриковичи только и делали, что попирали эту любовь и преданность. Вы увидите, что эта привязанность, пережившая столетия варварства, без труда преодолеет столь незначительное препятствие, как четырнадцать лет скорбного убеждения в том, что последний Рюрикович мертв. Стоит только ему восстать из могилы, и вы увидите, как радостно его встретят.
– Но верно ли, что он и впрямь восстал из могилы? – спросил я в замешательстве и сомнениях.
– Очень даже верно. Похоже, был некий Симон, доктор маленького царевича в Угличе, которого Годунов угрозами втянул в заговор с целью убийства ребенка. Но этот Симон был предан царскому роду и, притворяясь, что следует греховным замыслам Годунова, он в последний момент все переиграл и подменил юного царевича мальчиком-рабом. Мальчик, одетый в одежду царевича, был убит вместо него, тогда как сам царевич был увезен в безопасное место.
– Но мать узнала бы своего сына, – возразил я.
– Мать знала о заговоре и о контр-заговоре и сыграла свою роль. Неужели вы не понимаете, что таким образом ее сын остался жив, а если бы она заявила, что погиб не ее сын, Дмитрию пришлось бы жить под страхом очередных козней Годунова!
– Путь так, хотя, признаюсь вам, отец, я все еще не до конца убежден, – но какое отношение эта кровавая история имеет к нам? Что нам до России, ее царей, бояр-убийц и их распрей?
– А вот что. Дмитрий, избежавший гнева Годунова, был вывезен в убежище в Польшу. Здесь он тайно воспитывался. Ему привили любовь к нашим религиозным устоям, в тысячу раз более важным для вас и для меня, ибо мы любим нашу святую церковь и с радостью отдадим нашу энергию, да что там, – нашу жизнь ради служения ей. Его также научили любить ее, быть ее детищем, как и мы, и ненавидеть еретические утверждения о том, что может существовать иная церковь, отличная от нашей святой католической и апостольской, воплощения самого Христа на земле.
Теперь мне стало ясно, к чему вел отец. Пришло время этому царевичу заявить о своих правах на московский трон. Для этого ему потребуется помощь. Польша может заинтересоваться его судьбой, судьбой русского царя, воспитанного в католической вере и способного привести к истинной вере весь русский народ!
Это была дерзкая затея, ее масштаб захватывал воображение, едва проникнув в него.
