Чармили Энн Белл "Взгляни на меня"

– Конечно, – отозвался Том, поправил висящий на стуле пиджак и сел за стол. – Но должен спросить тебя ещё кое о чём очень важном…

– О чём?

Я аккуратно наполнила стакан, бесшумно поставила рядом с салфетками и насторожилась, немного напуганная сменившимся тоном.

– Даже не знаю, как лучше выразиться… – Том вздохнул, будто набираясь смелости, и, видимо, заметил удивление в моих глазах, проговорил весело, с обезоруживающей улыбкой: – Почему здесь только одна тарелка? Ты сильно переоцениваешь мои способности, считая, будто мне по силам справиться в одиночку с целой курицей.

– Я попробовала чуть-чуть, чтобы убедиться, что мясо не пересушено, и со вчерашнего вечера не притрагивалась. А сегодня никакого аппетита нет, – сказала я, пожала плечами, предчувствуя, что ничего, кроме чая и клубничного печенья, в желудок не затолкать. Иначе бы непременно стошнило.

Внезапно ударивший по сердцу страх, навязчивое ощущение непрерывной погони ещё вспыхивали внутри болезненными отголосками, как разряды электричества. Я села на стул напротив Тома и обхватила себя руками, словно пытаясь согреться. Вытравить холод, пробравшийся в кости.

– Что-то случилось? – в вопросе сквозило неподдельное, обескураживающее беспокойство, вызывающее грустную усмешку. Том по нелепой случайности, из-за проигрыша раскалённым нервам оказался на этой кухне. Не знал обо мне ровным счётом ничего, но в обычном вопросе звучало больше заботы, чем в милых пожеланиях Дэйва, который оставлял после себя ужасный кофе, тосты и пару десятков фунтов.

– Так, ерунда, – отмахнулась я. – Давай ешь и продолжай рассказывать.

– А разве теперь не твоя очередь? – Том помедлил несколько секунд в нерешительности и сомнении, взялся за вилку и нож, стал отрезать кусок от поблёскивающего мяса. В его чётких движениях читались сдержанность и сосредоточенность, но по глазам я догадалась, что Том действительно был голоден, пусть и старался это скрыть вместе с тяжёлыми мыслями о Джейн.

– Я просто официантка, Том. Рассказать совсем нечего.

Прожевав отрезанное мясо и запив соком, он улыбнулся, прищурился, вглядываясь будто в самую душу:

– Неужели? Тогда начни с тайны о том, кто научил тебя так потрясающе готовить.

– Никто. Однажды я обнаружила, что готовка здорово успокаивает, приводит голову в порядок, настраивает на правильный ритм. Это мощное лекарство, которое всегда помогает.

– Значит, всякий твой шедевр рождается в очередном поиске спокойствия? – чуть нахмурив брови, спросил Том. Вилка брякнула, ударив край тарелки.

– Видимо, да, – я постучала пальцами по столу, отбивая мотив песни Элвиса Пресли, вдруг зазвучавшей где-то в бездне памяти. «Нет такого номера, нет такого места»[2 - Строчка из песни «Return To Sender» Элвиса Пресли.]. – А готовлю зачастую гораздо больше, чем могу съесть. Вношу в коллекцию новые рецепты и отношусь к приготовлению, скорее, как к хобби и простому способу настроить баланс и отвлечься, стать собой.

– Стать собой? – эхом повторил Том.

– На работе я должна быть приветливой и учтивой даже с похотливым, самонадеянным сбродом, в компании друзей стараюсь не болтать глупости, не распахивать душу, потому что им не обязательно знать то, что в любом случае изменит отношение ко мне. Может, я ошибаюсь и напрасно приписываю им негативную реакцию, но пока не попытаешься – не узнаешь. А пытаться мне, в общем-то, и не хочется. Боюсь всё испортить, заставить людей ощущать неловкость. Поэтому достаточно жить так: дома, следуя пунктам рецептов, оставаться наедине с упорядоченными мыслями и осознавать, кто ты на самом деле.

– И кто же ты, Вивьен?

Устало откинулась на спинку стула, в сознание с напором сокрушительной бури пробирался голос Пресли, и я тихо произнесла снова:

– Просто официантка.

Обрывок 6

В тесное пространство кухни в светло-лиловых цветах вдруг ворвалась оглушающей волной тяжёлая, густая тишина. Я медленно водила ногтями по бугоркам выпуклых узоров на желтоватой скатерти и смотрела Тому в глаза. До неприличия долго. Смотрела так же прямо, как и он во время разговора о семье, ничего не стесняясь и не стыдясь. Нескрываемо пристально. Рассматривала каждый дюйм бледного лица с заострёнными чертами. Меня невероятно увлекали его удивительные глаза. И таким неприкрытым любопытством можно было и у закалённого славой актёра вызвать неловкость, какое-то смутное, пульсирующее чувство неудобства, будто кто-то настойчиво и жёстко пытается вгрызться тебе в душу. Забраться внутрь и всё выскрести наружу. Добраться до самого мерзкого секрета, истлевшего воспоминания, пустого обещания.

Но я не собиралась распарывать его неведомый, заслонённый множеством масок и ширмой полуправды внутренний мир. Этот мир бился в нём, как в сосуде с невидимыми трещинами. Внешне сосуд оставался прекрасным и целым, но с оборотной стороны был изрисован сколами. Том зарабатывал миллионы, изрезал над облаками половину планеты, едва успевая вздремнуть в самолёте. Везде дружелюбный, вежливый, улыбчивый, с невероятным запасом терпения, убеждённый в том, что занимается любимым делом, приносит пользу, находит истинного себя во вращающемся месиве. Его уцелевший мир противостоит сомкнувшейся вокруг горла реальности. Руки в карманах, вспышки фотокамер мерцают на ткани безупречного костюма, скользят по лицу, как яркие пощёчины, от которых не чувствуешь боли. Всюду жадность и трепет, крики и вкрадчивые вопросы, шаги по ковровой дорожке, истина и игра, подчинение обязательным правилам. Том постоянно что-то внутри себя склеивал по кусочкам, создавал, менял роль, по завету отца не оставлял сил на жалость к себе. Свыкался с мыслью о неизбежных, перекраивающих жизнь переменах, срастался с хронической усталостью, а её не заглушал до конца ни один отпуск, ни один выходной в глубоком безмолвии. Душа деформировалась, изменялась то в муках, то в наслаждении, трещала по швам и затягивала понемногу старые раны, зарастала новыми. Он знал цену успеха и исправно платил по счетам, чётко обозначив границы, переступать которые позволял далеко не всем. Отчаянно берёг свой хрупкий мир, угодив в кипящее жерло шоу-бизнеса.

Но тем вечером он ел запечённую курицу, запивал яблочным соком и не запрещал дочери проститутки, простой официантке смотреть на него в упор. Слова на мгновения теряли смысл и силу, пропадали в звоне ножа и вилки, в ударе стакана о поверхность стола.

И я ничего не упускала, с удовольствием и любопытством обводила взглядом, словно мысленно рисовала портрет, впервые за годы напоровшись на желание схватиться за карандаш и запечатлеть эти глаза. Слегка расширенные чёрные зрачки с крапинками отражённого света виделись мне огромной, непостижимой, загадочной Вселенной, бесконечной и одинокой. Застывшие блики казались всполохами звёзд, которые разрывали тьму космоса, сгорали и уносили за собой следы невысказанных тайн. Цвет глаз безумно завораживал, было бы интересно подбирать нужные краски. Переливы оттенков голубого и зелёного, как вихрь морской волны или мягкое утреннее небо. Ломанные линии розоватых сосудов тянулись из внешнего уголка глаза. Строго очерченные веки с едва заметными пятнами синевы от утомления или бессонницы. Изгибы тонких морщинок, похожих на сеть прожилок листьев, длинные изогнутые ресницы… С момента нашей первой встречи несколько лет назад, тех ускользающих секунд в толпе, взгляд Тома почти не изменился. Я на удивление чётко запомнила это. То же сияние чистоты, смесь сочувствия и осуждения, гибкий, неистощимый ум, покоряющая красота. Только налёта наивности, наверно, уже не осталось. Та детская нежность и ласка стёрлись, исчезли в беспросветной глубине зрачка, застыли в прошлом. Том прожил свою боль, дробящую и дикую, прожил целую жизнь за то время, пока мы барахтались по разным полюсам реальности, не пересекаясь, как две параллельные.

Молча глядя друг другу в глаза, мы постепенно осознавали, что всё самое важное, раздирающее сердце и рвущееся криком к горлу так и не произнесли. Разбрасывали словами лишь намёки, никак не решаясь приступить к непростой теме, освободить душу. Вырвать то, что мешало вдыхать.

– Почему ты расстался с Джейн? – для этого вопроса не нужно было искать смелость, собираться с духом. Я задала его, не прилагая особых усилий, не чувствуя жала смущения. Поворачивать беседу в сторону проблем Тома было гораздо проще, чем самой рассыпаться в откровениях.

– Нам не хватало времени быть вместе, – Том, отложив вилку и нож, ответил сразу, без раздумий, словно уже давно ждал возможности. Затем выдержал долгую паузу, осязаемую, видимую, как зияющая пропасть, и туда мигом опрокинулись все сомнения и опасения, провалились годы, в бешеном течении которых мы ещё не знали друг друга и не могли угодить в ловушку одиночества и тоски. Так окончательно закрепилась наспех слепленная, легко разрушаемая иллюзия. Навязчивое ощущение того, что мы знакомы уже десятки лет и по старой привычке после тяжёлого рабочего дня делили на двоих ужин, обсуждали перегибы жизни, советовали, смеялись… Возможно, нам обоим попросту было безразлично, как на сердце отпечатается этот ни на что не похожий вечер. Было плевать на душевное состояние незнакомца, сидящего напротив. Зрело лишь неуёмное стремление выбить боль из груди. – Наши графики всё реже совпадали, разлука не шла на пользу, мы теряли связующую нить. Места для любви не оставалось, насколько бы ужасно это не выглядело со стороны. Я на съёмках – она возвращается домой, навещает родственников, звонит мне и притворяется, что не в обиде. Джейн хватается за на новый проект, зачитывается сценарием, улетает на другой континент, когда мне только удаётся наметить свободную неделю в забитом под завязку расписании. Отношения по графику удобны далеко не всем. Иногда встречи начинались в ресторане и там же заканчивались. Мы садились в такси и разъезжались в противоположных направлениях, потому что мне рано утром в аэропорт, а Джейн нужно готовиться к спектаклю.

– Но ты любишь её?

Отчего-то мне захотелось усомниться в том, что разбитые чувства могли бесследно иссякнуть после града грубостей в пылу раскалённых нервов.

– А ты любила тех мужчин, с которыми не было шанса двигаться дальше? – поставив локти на стол и подперев ладонями подбородок, спросил Том. Его сверкающий взгляд, парализующий и неотрывный, вонзился стрелой точно в переносицу, пригвоздил меня к стулу.

– Я хорошо к ним относилась.

Блестящий ответ, подумала я, разрезав ногтем завиток диковинного растения на скатерти. Отзвук правды, её мутные очертания только распаляют интерес и заставляют проявлять большую настойчивость. Том, очевидно, внимательно следил за поворотами разговора и сводил к нулю мои попытки отмолчаться, а, может, размышлял одновременно и вслух, и с самим собой, используя меня в качестве живого материала для сравнения.

– Разве это одно и то же, Вивьен? Любить – значит всего-то хорошо относиться?

– Порой достаточно.

– А если недостаточно, то что тогда?

– Тогда, скорее всего, люди и расходятся. Понимают, что необходимо на чём-то совершенно ином, крепком и непробиваемом, строить общее будущее.

На губах Тома сверкнула хитрая улыбка, не изменившая, однако, хмурого и сосредоточенного выражения лица:

– Получается, никто из них не добился твоей любви?

– Наверно, другая я из недалёкого прошлого принялась бы спорить и доказывать обратное, ведь действительно же была счастлива. Но сейчас, обдумывая те отношения, я вижу, что это вовсе не любовь. Даже толком и вспомнить нечего: постель, кофе, вечеринки в клубах, эта кухня… – Вдруг стало смешно и больно: – Господи, да мы только и делали, что ели и занимались сексом! Хоть так и можно вкратце, выбросив практически целиком остальное, бегло описать будни мужчины и женщины, всё-таки между сексом и завариванием кофе по утрам у них происходит что-то ещё, неотъемлемое и важное. И без этих звеньев всё неизбежно распадается.

В глазах Тома тусклыми огоньками, гаснущими звёздами отражалась горечь захвативших мыслей. Я прочитала в его замершей позе измождение, неожиданно накатившее с новой, сметающей силой. Но он посмотрел так нежно, чуть исподлобья и слегка приподняв правую бровь. И тогда я вновь ощутила прилив проходящего насквозь тепла, манящего и плавящего душу до основания. И боролась со вспышкой какого-то инстинктивного, неуместного желания преодолеть ничтожное расстояние длиною в кухонный стол и сжать руку Тома, до изнеможения крепко. Так, чтобы кожей улавливать ритм пульса. Но я сидела неподвижно, лишь изредка вырисовывала ногтями причудливые узоры. Нервно, с щемящим беспокойством.

– Вот тебе и исчерпывающий ответ на вопрос, люблю ли я Джейн. Наши с ней дни постепенно, даже закономерно и обернулись сексом на грани усталости и непоследовательной чередой завтраков с осознанием чётких планов, где каждому из нас отводилось всё меньше минут. – Том замолчал. Тишина вновь натянулась струной между углами лиловой кухни, пропитанной запахами яблочного уксуса и туалетной воды, яркие оттенки которой дразнили меня с каждым вдохом. Видимо, чтобы вытравить стойкое, вцепившееся в рёбра желание прикоснуться к Тому, нужно перестать дышать. – Пожалуй, я тоже хорошо отношусь к Джейн.

И потом мы секунд пятнадцать безмолвно рассматривали друг друга, словно ещё не все черты успели приметить. Потом уже не разговаривали о любви и тех, кого должны были ценить чуть больше. Так, как они заслуживали. За чашкой свежего мятного чая обменивались мнениями о кино и театре, пытались собрать из оборванных в памяти строчек целую песню, которая несла в себе кровь и плоть далёких семидесятых:

Последнее, что я помню —

Я кинулся к дверям,

Мне было нужно найти путь обратно,

Туда, откуда я пришёл.

«Расслабься, – сказал ночной сторож, –

Мы запрограммированы принимать гостей,

Ты расплатиться можешь в любое время,

Но уйти — никогда».[3 - Отрывок из песни «Hotel California» группы «The Eagles».]

Как бы ни было жаль, время неумолимо утекало за полночь. Слишком быстро, незаметно и до безумия несправедливо. В сумраке морозной ночи проступал новый день, где мы существовали по отдельности. Я с трудом отвоевала у Тома право вымыть посуду. Он, печально поглядывая на тикающие часы, непринуждённо упомянул о завтрашней церемонии оглашения списка номинантов на премию Британской киноакадемии «Восходящая звезда». Будоражащая и удивительная новость скользнула искрой радости, но в тот миг означала ещё и разрыв, конец вечера в компании простой официантки. Чем больше подробностей его насыщенной, суматошной жизни всплывало в разговоре, тем более нелепой и напрасной казалась наша случайная встреча. С утра его затянет в пучину интервью, нужно быть готовым к вопросам и лавине поздравлений, а меня ждали дорога в «Субмарину Джуд», старый музыкальный автомат, жужжание начальника и пролитое пиво. Всё потихоньку возвращалось на свои места. Как и должно быть. Том мог остаться, я видела в глубине уставших глаз отсветы желания продлить странную глупость, причуду расшатанных нервов – этот мимолётный вечер звенящих полуоткровений. Он хотел остаться, пусть и сам не имел понятия почему. Но вслух ничего не сказал.

– Тебя номинировали на премию, и ты до сих пор молчал? – тщательно обтирая полотенцем тарелку, наигранно возмутилась я. Улыбка впивалась в губы.

– Не пришлось к слову.

– Ты можешь говорить о чём угодно, не дожидаясь подходящего момента. Известно, с кем ты будешь бороться за оранжевую маску?