Владимир Маркович Гринспон "Девяностые. Север. Повести"

Девяностые. Север. Повести
Владимир Маркович Гринспон

В книге собраны произведения автора, написанные в зрелом возрасте, отражающие интересные моменты детства, юности, зрелости. Действие повестей и рассказов охватывает время с середины прошлого века до нынешних дней.

Владимир Гринспон

Девяностые. Север. Повести

Мозаика жизни

Предисловие

Оглядываюсь назад и представляю прошедшее в виде мозаики, состоящей, как и положено, из маленьких каменных кусочков. А каждый кусочек – это событие в жизни, запомнившееся до сих пор. Я решил написать про свою жизнь маленькими рассказиками – этими кусочками мозаики, выбирая самые запомнившиеся и, на мой взгляд, интересные.

Это не автобиография, не роман и даже не сборник рассказов. Это попытка рассказать детям, а еще больше внукам и более отдаленным потомкам о своей жизни. О детстве, учебе в школе и институте. О воспитании детей, спорте, увлечениях, пристрастиях. О некотором жизненном опыте, что приходит не сразу, об ошибках и их исправлении и стремлении избежать.

Особенно хочется рассказать о тех временах, когда еще не было ни мобильных телефонов, ни компьютеров, да и телевизоры в домах стали появляться на моих глазах. А собственный автомобиль относился к разряду волшебно, несбыточной мечты. Да что автомобиль! Телефон в квартире был страшной удачей и предметом зависти.

У кого хватит терпения прочитать эти осколки моей истории, могут сложить мозаику и увидеть картину – картину моей жизни, к счастью, пока еще не оконченную.

Первые воспоминания

Часто задумываюсь, а с какого возраста я себя помню? Обрывочные детские воспоминания проявляются, как мне кажется лет с двух. Например, четко видится, как я сижу в тазике в женской бане, пускаю пластмассовую лодочку, а девочка, лет десяти, показывает мне, как она закрывает глаза мыльной пеной.

– Смотри, Вова, – нету глазок!

Потом смывает пену.

– Есть глазки!

И смеется. А я, отчетливо помню, думал:

– Вот, дура, глаза пеной закрывает, потом щипать будет. Кого думает обмануть?

По рассказам родителей я понимаю сейчас, что это была дочка хозяйки, у которой мы снимали комнату в послевоенном Ленинграде. Отец был офицером Военно-морского флота, провоевал всю войну на Балтике. Да и мама тоже прошла там почти всю войну вместе с отцом.

Ленинград. Весна 1945 г.

Поженились они в мае 1944 года, а через некоторое время маму уволили из армии в связи с беременностью. Она ждала моего появления и мужа с фронта в после блокадном Ленинграде. К счастью, дождалась обоих благополучно.

Потом, когда мне было 2 года, мы переехали в оккупированную Германию, в городок Варнемюнде близ Ростока, где отец прослужил 2 года, а мы с мамой обеспечивали ему крепкий домашний тыл по мере возможности в голодной послевоенной Германии. Воспоминаний об этом отрезке жизни у меня в памяти не сохранилось. Только из рассказов родителей знаю несколько историй.

Сразу по приезде в Германию, я двухлетний карапуз, высунувшись в окно второго этажа и окинув взглядом площадь с немецкими, естественно, представителями неожиданно для родителей внятно и убежденно произнес – НЕМЦЕВ НАДО БИТЬ!!!

Откуда у меня в этом возрасте была такая политическая подкованность, никто объяснить не мог. Скорее всего, я слышал разговоры взрослых на эту тему и делал выводы. Особенную роль, конечно, в этом возможно сыграл тот факт, что пятеро членов маминой семьи погибли от прямого попадания немецкой авиабомбы. Погибла мать и четверо братьев и сестер. Самого маленького, полугодовалого, звали Вова. Его памяти я обязан своему имени. И никогда не забываю своего, так рано погибшего дядю-тезку.

Еще об одном случае из жизни в Германии рассказывали родители. Однажды я пропал! Пропала и дочка папиного сослуживца на год старше меня. ЧП-на оккупированной территории пропали (а может, похищены?) дети советских офицеров! Нас нашли под вечер на пляже. Под холодным осенним ветром мы сидели в песке все в соплях. Подружка, на правах старшей, сняла с меня пальтишко и надела поверх своего. Хорошо хоть хватило ума, не лезть в воду. Я помнил мамины рассказы о зубастой большой рыбе, что живет в волнах и хватает маленьких детей.

Но первое отчетливое, не отрывочное, воспоминание относится к послегерманскому нашему периоду. Мне лет пять. Отец служил командиром тральщика. Стоянка его была в Ломоносове, где мы и жили, в 60 км от Ленинграда. Помню празднование Первомая на кораблях. Отец взял меня с собой. Неяркий весенний день, спокойное море свинцового цвета, корабли пришвартованные кормой к стенке, яркие флаги праздничной расцветки на каждом – от кормы, через мачту, на нос. Матросы в парадной форме.

У причала стояли корабли и покрупнее папиного тральщика, но торжественный банкет, как и по другим памятным датам, был назначен именно на нем. Причина была простой – на тральщике проходил срочную службу кок (повар по морскому), который «на гражданке» успел поработать одним из ведущих поваров в ресторане гостиницы «Астория", что на Невском. Кок был чудесный! Из винегрета, к примеру, строил средневековые замки. Помню, наверху каждой башни были зубцы из морковки и в них лежала горошина. Я, как любитель зеленого горошка, (а удавалось его попробовать только в праздничных салатах) выудил все горошины еще до банкета, за что получил от кока дружеский подзатыльник. Еще помню свисавшую на проводе с потолка кают-компании (офицерской столовой) грушу с кнопкой. Я нажал кнопку из любопытства и как в сказке через минуту явился вестовой (дежурный матрос) и, не обнаружив никого из офицеров, обратился ко мне – какие, мол, будут приказания? Восхитившись происходящим волшебством, я важно попросил стакан компота и через минуту с наслаждением выуживал любимые сухофрукты, запивая божественным нектаром.

После дружеского застолья на папином корабле все начали расходиться, а папин боевой товарищ, капитан первого ранга, командир эскадренного миноносца пригласил нас на свой корабль. Показав мне всё интересное – пушки, приспособления для сбрасывания глубинных бомб, торпедные аппараты, зенитки, ходовую рубку и прочее, он пригласил нас в свою каюту похвастаться обстановкой. Как человек кавказский (помню двухметрового роста красавца осетина с усами), он постарался украсить свою каюту восточными мотивами. Со стены спускался, покрывая стол и пол перед ним роскошный красный осетинский ковер, украшенный кинжалами.

– Ну что, Вова, красиво у меня?

Я сказал, что красиво, а у папы лучше! У отца в каюте из украшений была только зеленая трофейная бархатная скатерть со скромным орнаментом.

– Смотри, с досадой сказал хозяин, какой у меня большой и красивый красный ковер! А у папы твоего только маленькая зеленая скатерть!

Я помялся и спросил:

– А можно сказать?

В том смысле, не обидитесь, мол?

– Говори.

– Дурак красному рад! Выпалил я с опаской, но решительно.

Капитан первого ранга расхохотался.

– Молодец, Вовка! Вот как надо своих защищать!

Он повернулся к ковру, снял со стены трофейный немецкий офицерский кортик и протянул мне.

– Бери. Заслужил!

Помню, как мне не терпелось поскорее добраться домой и всласть насмотреться на подарок. Рукоятка из слоновой кости, в торце которой настоящая фашистская свастика, длинный трехгранный штык – лезвие и шикарные ножны с бронзовой отделкой. Жаль только не разрешали мне выносить кортик во двор, но все друзья по очереди приходили посмотреть и поиграть в фашиста.

Из дошкольного детства помнится еще американский фильм Тарзан. Меня на него брала с собой мама. Было аж 4 серии. Показывали их сначала одну, недели две, потом следующую…

Так что, пока ждали очередной фильм, все мальчишки во дворе осваивали трюки из предыдущих серий. Двор оглашался то особенным зовом Тарзана, то трубными звуками слоновьего стада, а особенно лихо получались переливчатые сигналы черных дикарей и уханье любимицы Тарзана шимпанзе Читы. Кроме звукового подражания, конечно, осваивались и «спортивные» трюки из фильма. Главным было раскачивание на лианах. Отсюда впоследствии пошел термин «тарзанка». К горю хозяек во дворах резко возросли количества хищений бельевых веревок. Ну и количество наказаний ребятишек за эти пристрастия.

Но самый опасный трюк у нас был связан не с Тарзаном, а с цирком. Посмотрев в Ленинградском цирке номер акробатов на подкидной доске, мы нашли подходящую доску, положили ее серединой поперек круглого бревна и предложили конкурс на роль «акробата». Руководили, правда, этим ребята постарше, школьники. Но исполнителем выбрали моего ровесника, шестилетку Вовку Кондрашова по кличке «Толстый». Он был действительно довольно упитанным малым, любил хорошо поесть. Жил он на первом этаже и мы иногда любили наблюдать, как он важно трапезничал на своей кухне сидя лицом к окну. Особенно «виртуозно» он ел вареную картошку, отрезая солидный кусок сливочного масла, осторожно кладя его на картофелину и, посолив, откусывал кусок. Потом повторял процедуру. С тех пор такой способ есть картошку у нас в семье назывался «картошка по – толстововски».

Так вот комплекция, наверное, и спасла Вовку Толстого от последствий полета «под купол цирка». Его поставили на один конец доски и двое ребят спрыгнули на другой – верхний – конец с крыши сарая. Вовка подлетел хорошо. Не под купол, но до крыши сарая точно. Метра на два с половиной. Полет вверх был изящен и непринужден. Спуск был, мягко говоря, похуже. Хорошо, что для приземления ему достался кусок земли без камней, железяк и других опасностей. Обошлось без переломов и травм. Больше на полет с доски никто в нашем дворе не соглашался.

    Ломоносов

Жильё

С трех лет и до пятого класса, то есть, до 12 лет жил я в коммунальной квартире в доме, принадлежавшем КЭЧ (квартирно – эксплуатационной части) Балтийского флота. В таком жилье расселяли семьи офицеров флота. Двор состоял из двух жилых 4-этажных домов, а напротив замыкала дворовую территорию трехэтажка Военно-морского училища связи. Квартиры в домах были двух, трех и четырех комнатные. Но заселены были по принципу – одна комната – одна семья. Наша квартира на первом этаже была четырехкомнатная, но нам как семье с двумя детьми (у меня к тому времени уже был братишка Костик) выделили 2 смежные комнаты. Напротив, через коридор, жил старый отставной мичман с линкора Марат дядя Коля с женой тетей Катей. А за дверью одной из наших комнат, загороженной шкафом, жил офицер с женой и дочкой. В квартире еще обитали два кота. Один общий – Мишка, а другой старый – Пассат, которого боцман дядя Коля забрал с линкора. Была в квартире ванная, туалет с рукомойником и довольно просторная кухня с большой дровяной плитой. Зимой её топили дровами и угольком и готовили на ней еду. Летом же обходились примусами, керосинками, керогазами – были такие огневые приспособления на керосине.

Мы с братишкой в фуражках с белым верхом. Между нами – Вовка Толстый

Жили дружно. На зиму шинковали капусту под засолку в одну большую бочку. Потом всю зиму каждый брал по надобности. Вообще народ переживший войну, а на Балтике еще и блокаду, жил дружно, без мелких дрязг и свар. Приведу лишь один яркий пример. Когда в соседнем подъезде нам предложили освободившуюся отдельную двухкомнатную квартиру, мама отказалась.

– Что я там одна весь день делать буду.

Вокруг

Дома наши стояли на окраине города. Метрах в ста находился главный вход в огромный, переходящий дальше в лес, старинный парк. Парк был разбит еще при царе Петре и был заполнен дворцами и памятными местами. Дубовые и липовые аллеи выходили на большие живописные пруды соединенные неглубокой речкой, пробивавшей себе путь среди каменистых отмелей и замшелых огромных валунов.