Я лежу на снегу в горах. На мне лыжный комбинезон. В ногах ощущается тяжесть от громоздких ботинок. Снежинки падают на лицо, от чего мышцы подёргиваются. Кроны темных сосен беззвучно раскачиваются на краю склона. Сосны никогда не падают, прочно приделаны. Порыв, затем движение, затем снова порыв.
Слышны звуки сноубордического лагеря. Музыка маленьких ресторанчиков, голоса, гул подъёмника. Я знаю, что будет дальше: арендованные шкафчики для аутфита, фуникулер в деревню, бряцанье ботинок об асфальт, автобус, обветренные мясные лица, слипшиеся волосы, тесный номерок.
Много лет назад я также лежал в сугробе у подъезда. Мне пять или шесть. Рядом бабушка беседует с соседкой. Обсуждают, что за хулиганы вышвыривают пакеты с мусором из окон. Эти пакеты не долетают и повисают на деревьях, а потом со временем прорываются и завонявшийся за это время мусор частями сыплется всем на головы. А это мы с Юрцом.
И вот мне 26. Я в Бангкоке на пряной, людной Коасан-роуд. Патлатый, потный таец в бандане кусает микрофон в переполненном баре, а компания за соседним столом подпевает ему, размахивая в воздухе зелеными бутылками с Бинтангом. От жары тела людей кажутся мягкими. Протискиваясь между гостями, официантка-таечка пытается не дотрагиваться до их потных тел. Она без белья с неидеальной грудью, молодец.
Сколько длится звук, исчезая?.. Сколько длится память, исчезая?.. Они – лишь импульсы, дрожащие, истончающиеся, иссякающие в черноте. Я вернусь туда ещё более больным и более пустым, вернусь и не почувствую ничего.
– Если музыка – это язык образов, то Шнитке – это шизоидный ромб, Шёнберг – текст из одних подлежащих, Лео Брауэр – средневековые крепости в полях, – рассуждал Темо.
– А кто Моррисон? – уточнила Ника.
– Возможно, Моррисон – это природа? – отозвался Марк.
Ника перемела к Темо. Они в полголоса вели беседу. Она громко рассмеялась и на секунду с улыбкой оперлась лбом на плечо Темо. Вот это да! Сукин сын, нашел ключик!
Марк кинул взгляд на Фила. Тот не обратил внимания. Горьковатая ревность мгновенно перебила послевкусие косяка, с которым не могли справиться три бокала красного. Быть может, ВСЕ ЭТО БЫЛО НУЖНО ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ НИКА ПОЗНАКОМИЛАСЬ С ТЕМО? – прорезалось в омраченном уме Марка.
– Дамы и господа, я приглашаю на сцену «Guns’n’Roses», – гнусавым голосом конферансье огласил Темо и переключил трек.
– Просим! – подхватила Ника и захлопала ладошкой по ноге. – Мы достаточно разогреты для рока! Пушки и розы! Пушкин и розе? Нагружай!
– Белые розы, белые розы… блин, а как будет по-английски «неприкрыты шипы»? – спросила Ника.
– Rose is a rose is a rose is a rose, – тихо произнес Марк.
– Uncovered sheep’s/ships? Разоблаченные овцы или раскрытые корабли? – заблеял Филипп, передразнивая ее. Ника не выдержала и прыгнула, чтобы наподдать ему. Они вместе повалились на пол. Фил крепко обнял ее и загрыз в шею, от чего она довольненько завизжала.
Темо равнодушно перекинулся взглядом с Марком. Его верхняя губа изогнулась.
После мягкого психоделического рока композиция звучала грязно. А может быть гости готовы к модальному джазу? Не попробовать ли тихонько подстелить.
– Я всегда был убеждён, что секс – это самое глубокое духовное переживание, которое дано людям, – произнес Марк, глядя на то, как Филипп и Ника катаются по полу как по ромашковому полю.
– А сейчас?
– А сейчас мне кажется, совместное музицирование – глубже. Оно требует подготовки, работы. Музицирование как бы подальше от физиологии, повыше. Если бы меня спросили, следующий миллион лет ты хочешь непрерывно трахаться или импровизировать, я бы выбрал музыку.
Марк дотянулся до прохладных клавиш лэптопа. Зазвучала композиция с одной из поздних пластинок Кейта Джарретта – «Last Dance». Джаррет играл здесь в нетипичной манере. Он лаконичен, нетороплив, словно застенчивый подросток в незнакомой компании. В его фразировках много воздуха, благодаря чему больше работает то, чего он не договаривает чем то, что он говорит.
– Потеря близкого человека – тоже сильнейший духовный опыт, – сказал Темо. – Разве нет?
Многие музыканты на протяжении карьеры развиваются от простого к сложному. И где- то на этом пути обретают собственный стиль. Но всякое усложнение – это учеба, поиски. В то время как подлинное творчество – это часто возвращение к себе. Дойдя до конца в своей эволюции большинство музыкантов остаются там, по сути, завершив становление. В зоне технического совершенства их мастерство находится в трудно досягаемой безопасности. И лишь немногие, дойдя до этого персонального предела, находят силы, чтобы освоить возврат и, будучи обогащенными многолетним опытом, вновь обращаются к простате.
Джаррет был невероятно гнутым с первых пластинок. Он был из тех, кто начал со сложного. Септаккорды сыплют из его рояля так плотно, что слух не успевает их подбирать. Слушатель выпадает. И Джаррет не ждёт его. Единственное спасение – отдышаться в топоте теплого контрабаса или барабанных брейках в надежде, что следующие пассажи будет доступнее. И, конечно же, это не так. Джаррет становился еще сложнее на протяжении 80-ых, 90-ых и даже нулевых, но в «Last Dance» он обретает смирение. Он раскаивается за всю ту сложность, которой терзал нас. Все, что было в его музыке до – эгоизм, после – спокойствие и любовь. С ними он возвращается из своего музыкального скитания.
– Еще вина? – спросил Филипп, которому было некомфортно без разговоров. Никто не ответил. Кажется, он был единственным, кто не слушал пианиста.
Вступило контрабасное соло. Струны набирали бемоли и тяжелели, тяжелели, пока окончательно не свалились в тугую фломастерную контроктаву. Басист ушел очень далеко. Оставалось ждать, где он вынырнет. И вот – он на поверхности, подхватывает Джаррет, в музыке вновь появляется аллюзия начальной темы, которая теперь воспринимается совершенно иначе.
– Друзья, не хочу вас расстраивать, но вино закончилось! Надо грести в магаз, – недовольно проговорил Фил, который сам же и выхлебал последние полбутылки.
Должна ли великая музыка быть красивой? Джаррет отвечает: нет, не должна. И приходит к красоте.
– Ну что, идём в магаз?
Надо пошевеливаться, если хотим успеть. Стрелки торчат на половину одиннадцатого. Темо и Ника увлажнились в уголке и не обращали внимания на происходящее. Вот хитрожопый мудак. Марк вздохнул, похоже компанию Филу придется составить ему.
Диодный свет коридора резал глаза. В углу дверей – наклейка с динозавром. Старый добрый трицератопс с тремя рогами. Наверняка, лепил щенок из 38 квартиры. Интересно, почему от трёх рогов эволюционно отказались? Или это всё выдумки учёных?
Фил с восхищением змейкой провел пальцем между металлическими кнопками лифта. Спустился по левому столбику и поднялся по правому, завершив полный круг в точке, откуда начал.
– Жаль, что в этой кабинке нет кнопки «Повторить коктейль!» или «Вызвать массажистку!».
Супермаркет располагался с обратной стороны дома, но чтобы добраться до него приходилось обогнуть огороженную парковку. Московские инфраструктурные несовершенства.
Марк наступал точно в следы Фила, чтобы не черпануть кроссовки снег. Парный спорт требует доверия, а Фил постоянно менял темп.
Над входом в магазин предательски двусмысленно светилось «С*ПЕРМАРКЕТ». Так сразу и не сообразишь, что буква «У» перегорела.
«На тебя давит атмосферный столб весом 750 тонн? Щас коньячком подлечим. Терпи, Савва. В армии же терпел…». У входа как обычно тёрлись левые типы.
Прямиком по курсу стоял торговый остров-стекляшка с гаджетами и чехлами для мобильных. Вся лицевая витрина – с изображением Путина. Путин с голым торсом на рыбалке, Путин верхом на лошади, Путин в терминаторских очках, Путин на трибуне. Всего около десяти Путиных на любой вкус. На некоторых чехлах поверх портрета был налеплен золочёный герб или триколор с надписью «Верю в Россию!» – двойной патриотический эффект длится дольше.
Ярусом ниже вниманию покупателей предлагались чехлы с портретом Патриарха, Кужугетыча, Собянина и Лаврова. А где премьер? Патриарх косился в направлении секции женского белья с грудастыми бабищами.
Тут же красовалась забегаловка с шавухой. Заканчивая смену, азиат сонно чистил шомпол из-под горелой курятины, словно ратный меч от крови врагов.
– А может влупим по шаве? – встрепенулся Фил. Поздно, сняли терминал.
Единственная работающая касса СПЕРМАРЕКТА пикала как бит даб-степа. Марк неловко уставился на кассиршу. Она необычно двигалась, в точности как крупное пернатое. Наверное, в прошлой жизни была рябчиком или вальдшнепом, вила гнездо, резко вертела головой. Вот как сейчас, ты видел, видел? Фил ничего не видел. Когда такая схожесть найдена – отвязаться от нее невозможно.
Марк на автомате подошел к кондитерке. Полгода назад он купил здесь вкуснейший маковый штрудель. Много влажной начинки, тонкая корочка. С тех пор он каждый раз проглядывал эту полку, но технологи вывели эту позицию с закупок из-за мелкого срока хранения.
Отдел алкогольной продукции начинался со черной стены кока-колы с изображением Санты. Вот же блин, американский напиток присвоил себе легенду о рождественском деде на оленях и эксплуатирует ее в маркетинговой стратегии несмотря на то, что в головах большинства кола до сих пор ассоциируется сугубо с запивкой.
Научились красиво заворачивать. Филипп держал двумя пальцами как паршивого котенка картонный сундучок с набором мини-шотов. Обычно такие встречаются в дьюти-фри, на ход ноги, пиу-пиу и отпуск уже начался.
Выбор вина – небыстрое дело. Марк отдал инициативу Филу. Сейчас верняк будет вертеть этикетки битых полчаса, апеласьон контроле, Бургундия или Бардо, а вот калифорнийский зинфандел с ничегошной этикеткой, хотя вот по акции и тоже ничего. Свидетели вынуждают нас казаться лучше. И речь здесь не про голубей (которые всегда наблюдают с подоконников). Однако Фил, на удивление быстро, вытащил из глубины полки два испанских пинотажа и уверенно заявил, что надо брать вот это. Марк с уважением кивнул. Пожалуй, этот случай войдет в историю, как самый быстрый выбор вина, с которым ему приходилось иметь дело. Фил маскулинно зажал обе бутылке между костяшками одной руки.
Подвох крылся, где не ждали. Дойдя до витрины сыров – Филипп встал как вкопанный, глядя на желтые бочонки, треугольнички и нарезки с красной кожуркой. Так-так. Он медленно выставил на прилавок вино, шоколадки и йогурты, и принялся читать составы на этикетках. Читать составы сыров! Усатый продавец отдела с крепкими папайскими руками сдернул с крючка тесак и сделал шаг по направлению к нему. Знай своего клиента. Марк вздохнул.
Позади в алко-отделе вертелась магнитизирующая парочка. Двое выглядели как супер-герои Марвела. Мужчина в тяжелых байкерских сапогах выше щиколотки и кожаном плащ с косым бортом. Дама в косухе-поддергайке, на кэблах и в агрессивном вечернем макияже.
– Ты можешь мне объяснить, за кой черт бабы постоянно мажут руки кремом?
В его корзинке: ветка винограда и шоколадка. Что ж неплохо. Завтрак готовить она точно не собирается. Ошибка. Придут, а жрать-то захочется. Надо всегда брать пакован пельменей или пиццу, пусть не богемно смотрится в корзине, зато гарантирована сытая отрыжка и за доставку переплачивать не надо.
Этот слишком соленый, скривился Фил.
Сначала ты боишься их отказа, потом боишься их «да». Женский ум становится мужским, получив возможность сравнения. Нельзя давать им становиться опытными. Сейчас она – мужчина, а он – женщина. Со стороны все так очевидно. Эх, мужчины вечно тонут, а женщины всегда наплаву.
– Это? – спросил он свою спутницу, показывая бутылку красного.
– Почему бы и нет.
Почему бы и нет – значит мне плевать, рожай скорее. Интересно, они уже успели заскочить в аптеку? Сейчас будет – лифт, ключи, свет в прихожей. Ой, прости, у меня не окончен ремонт. Музыкальный канал по телеку. А потом, ой, зачесалось, ПЦР на 14 ИППП, красные титры в правом столбце и вперед – 10 дней антибиотики, пробиотики и местно мирамистинчик, а может кое-что из аппаратной стимуляции перепадет, тогда вообще кайф, в 7 утра вставать и чухать в поликлинику до работы.
– Этот слишком пресный, – замахал руками Фил. – Молодой, нет.
– Мы возьмем вот этот, – решительно встрял Марк, ткнув пальцем в первый попавшийся сыр. Усач показал ногтем, сколько будет чекрыжить. Будет примерно грамм 300, говорит. Конечно, он же профи, весь день тут сыры рубит. Когда кинул шмат на весы, зеленое табло пикнуло: 487 грамм. Говнюк косоглазый. На 200 грамм ошибся. Ничего личного?
Там в рыбном отделе девушка разговаривает с карпом в аквариуме. Она что, читает ему молитву? – пытал маму прохожий ребенок в лыжном костюме.
Всех детей так одевают. Они валяются в земле как свиньи, наряжай – не наряжай.
Стоящая первее всех в очереди покупательница в синем пуховике деловито докинула пачку детского орбита к двум банкам энергетика на ленте.
По которому женщины рассовывают покупки по пакетам? Химию отдельно – тут понятно, а остальное?
Вернуться в теплую квартиру так приятно.
– Вы двое такие свежие с мороза, прям как белье после стирки, – сказала Ника.
Вид у обоих был загадочный вид. Темо точно догадывался, что Марку любопытно, каково им было наедине и о чем они болтали. Взгляда он мастерски избегал.
За время их отсутствия перешли на эмбиент. В песочных реющих волнах почти не происходило изменений. Диджей строил мост, чтобы совершить переход в другую тему. Блок за блоком он выстраивал канал, по которому мы сейчас побежим, вах, молодец, я прям увидел этот световой тоннель. Теперь отдых.
– В ней есть прикол, – тихо произнес Темо, когда Филипп и Ника зачирикали о своем, освежив бокалы. – Знаешь, как в турецких чашечках для чая.
Марк скривился. Господи, да в чем угодно есть прикол, чувак.
– Я сказал только, что в ее эмоциях есть прикол и привел пример чашечек, которые вроде как мелковаты, руки обжигают, но.
Манера разжевывать мысли раздражает. Темо не смог закончить предложение. А это раздражает еще больше. Блин, да ты накуренный, разозлился Марк. Накуренный так, что готов звать маму.
– Марк! – громко воскликнула Ника. – Темо мне рассказывал, какой ты космический! Я вот думаю, как ты вообще работаешь на своей работе? Твои коллеги знают, какой ты на самом деле?
Она светилась марципановой морковкой. Марк не ожидал прожарки. И тем более не ожидал, что во время их винного вояжа, они говорили о нем. Эта якобы забота и интерес к его персоне были совершенно не к месту. Звучит почти как жалость.
– Ну, приходится претворятся нормальным. Я не знаю… а чем я должен заниматься? Сидеть на неудобном стульчике без спинки у фортепиано в полупустом джаз-клубе и часами перебирать клавиши Корга с органными бэнками под жиденькие аплодисменты гостей ценителей посложнее?
А рядом на сцене мои лучшие друзья. Такие же потерянные по жизни, сонные, живущие в убитых, необставленных, затрапезных комнатушках люди. И наши матери считают нас кончеными, стесняясь рассказывать о нас подругам.
Марк открыл рот, чтобы забить еще пару гвоздей в гроб своего творческого альтер-эго, и замер. Ани до сих пор нет дома. Он напрочь забыл о ней. Она говорила, что задержится на полчасика. Телефон показывал полночь. Даже не написала.
– Что такое, Марк?
Неприятный спазм ударил под дых. В груди кольнуло чувством страха, как бывает в детстве, когда понимаешь, как убрел далеко от дома и не помнишь, как возвращаться. Марк вышел в коридор и механически набрал ее номер. Пять гудков, шесть гудков. Наконец, она взяла трубку и коротко ответила: «Буду через двадцать минут, захожу в метро». Отключилась. Да ну а что я паникую? Ну, задержалась. Сейчас, наверняка, расскажет.
– Что случилось? – переспросила Ника.
– Все в порядке, – отмахнулся Марк.
Беседа продолжалась, но он пропускал половину слов мимо ушей. Никак не избавиться от беспричинных чувств, особенно когда это мерзкое чувство тревоги. И это не первый раз. Неделю назад она также пропала часа на четыре-три. Тайные свиданки?
Кое-как он протерпел 20 минут, и еще 20. Аня все не приходила. Марк сделал над собой усилие, чтобы не звонить. Ему хотелось, чтобы она знала, что он взвинчен и ведет счет на минуты, но показать себя испуганным и слабым он не мог.
Ключ хрустнул в личине час спустя. Он не сдержался, вышел к ней. Бросив беглый взгляд и убедившись, что Марк скорее растерян, чем зол, она спокойно стянула «луноходики», мельком поздоровалась с гостями, которые совсем раскисли на полу, и скрылась в ванной, ничего не сказав.
Вы чего в такой темноте сидите? Аня зажгла противный верхний свет. Первое, что она увидела, – пустые бутылки, обертки от шоколадок, стол в табачной трухе с раскиданными по нему раста-причиндалами. Кое-где винные кляксы и пепел. Диванный плед, подушки на полу. Она набрала воды в чайник, щелкнула кнопку и ушла в комнату.
– Прости, я встречалась с другом, – шепнула она Марку. – Подумала, зачем буду вам мешать?
Приторный, высокомерный тон – это хуже привычки разжевывать свои мотивы. За ним с неизбежностью следует мгновенный семейный скандал без я-высказываний, а с что ни на есть переходом на личности. В руках она держала телефон и печатала. Это что, месть такая? Какая-то новая игра? Марк ждал, что она скажет дальше. Какой еще друг в три часа ночи?
Похоже, она и не думала объясняться. Допечатала свою депешу и мягенько спросила, когда уйдут твои гости, мол, устала. С акцентом на слове «твои». В эту секунду Фил выронил бокал с вином – дзиньк. Попало на диван. Не отстирывается? Да ничего он темный, высохнет. Какой бы эта тайная встреча с другом не была, она явно придала ей уверенности. Когда уйдут «твои друзья»?
Марка двигался от обескураженности к бешенству, но не кратчайшим путем, а через районы острейшего саспенса. Да с кем ты там переписываешься? Он оказался настолько не подготовлен к ее дерзости, что не мог найтись. Раньше она так себя не вела.
– Ты могла позвонить?
– Ну, ты тоже мог. Я знала, что ты с друзьями. Че дергать?
– Дергать? – ехидным тоном повторил Марк. – Мы ведь договаривались, я ждал тебя, ей!
Аня, наконец, запеленговала, что он готов к жесткому разговору. Поправив волосы и пробежав глазами по углам, она решила сбавить обороты. Ей ни к чему разбор полетов среди ночи. Нет-нет, не сегодня. Марк резко встал. Пора выпроваживать всех по домам.
Объяснять ничего не пришлось. Когда он вернулся в кухню, Ника и Фил стояли на ногах. Темо потягивался. Марк без слов развел руками. Отлично посидели, надо бы повторить. Ника из коридора махнула на прощание Ане, остальные крикнули, целоваться никто не полез.
Марк только успел сказать, что это пиздец какое странное поведение с ее стороны и она явно чего-то не договаривает, как Аня сделала шаг вперед и крепко обняла его. Было ли это извинением или уловкой – он не понял, не видел ее лица.
А, может, ревнует к Нике? Осадок после того злосчастного двойного свиданья?
– Нам надо сменить обстановку, – наконец, заговорил Марк, наклонившись к ней. – Уедем на выходных в какой-то подмосковные сателлит? Номер для новобрачных, сырники на завтрак, настоящий лес?
Она ответила, когда они уже лежали в постели. Да, но только не на этих выходных. У нее, видите ли, опять важная встреча. Перенести нельзя.
Очевидно, она лжет. Зачем так долго думать? Если действительно есть план на выходные, говори сразу. Пытается показать, что я могу ее потерять?
Марк повернулся на другой бок. Сна ни в одном глазу. Ноготь на ноге цеплялся за простыню, как же бесит. Он дотянулся до него рукой и попытался отодрать.
***
«Мой дорогой Марчелло!
