Ольга Шильцова "Лицей 2023. Седьмой выпуск"

– Лично я в дичайшем восторге от пантомимы Фарады в начале. Эта его пластика – вот это настоящая актерская игра. И тот, кто ему аккомпанирует – вот это задирание ноги, как будто ее рукояткой подкручивает повыше, – тоже блестяще.

Он попытался изобразить, как Фарада задирает ногу, но зашатался и схватился рукой за дверной проем, чтобы не упасть.

– А я, знаешь, – сказал Миша, – на этом примере понял, что в целом это и есть мое отношение к тому времени. Что Герман снимает жуткий конфликт про палачей и жертв. Да, его Лапшин не убивает невиновных, но он силовик… Но главное – все равно тоска и любовь к старикам, это для меня, пожалуй, главное.

Не сразу, но Вадим сообразил, что речь идет про фильм «Мой друг Иван Лапшин».

– Да, тоска по старикам, – согласился его товарищ и затянулся сигаретой. – Очень знакомое и очень живое чувство, которое, знаешь, даже тридцатые неожиданно очеловечивает. Я вот буквально на днях понял, что это отделяет для меня пожилых сталинистов от молодых. Пожилые – как мой покойный дедушка, например, – впитали это как часть своей жизни. И оправдание репрессий не мешало их поколению и ему лично быть добрым человеком. С точки формальной логики это странно, но по-житейски понятно. А вот молодые сталинисты, лишенные в подоплеке всего этого ностальгии, вызывают буквально отвращение.

Он затушил сигарету в стаканчике и подытожил сентенцию:

– И поэтому я думаю, что мы сильно недооцениваем ностальгию как одну из важнейших вещей, делающих человека человеком.

– Да, в точку, – согласился Миша. – Меня воспитывали, то есть били по башке и показывали добро и зло, сестры деда – они родились в девятьсот одиннадцатом, шестнадцатом и двадцать третьем. Бабушка была тридцатого года рождения… К сожалению, время от времени ностальгию использует власть, поэтому я сам для себя не могу сформулировать отношение, например, к Бессмертному полку.

– Я тоже. И я бы, наверное, не пошел. Но тысячи идут искренне. И движение не власть породила – власть возглавила.

– Да, от того, что искреннее, от этого еще больше сам не понимаю, как относиться, – пробормотал Миша и залпом осушил свой бокал.

– Ну так позволь себе такую роскошь, как отсутствие мнения. Вряд ли ты часто этим грешишь.

– Чаще, чем хотел бы, – тихо сказал Миша.

Что ж, подумал Вадим, Черноусов мог бы быть спокоен. Здесь явно не будут стрелять по толпе с крыши.

Миша повернул голову и впервые увидел Вадима. Улыбнулся.

– Привет, Вадим.

Тот сделал шаг вперед, выступая из темноты комнаты к уличному фонарю.

– Как дела? Не зверствуют наши ветераны? – речь шла о преподавателях с кафедры.

Вадим помотал головой. Попытался изобразить ответную улыбку.

– Терпимо.

И в этот самый момент боковым зрением он успел заметить, как там, в комнате, какая-то девушка вдруг забралась на подоконник окна смежной стены, высунулась чуть ли не всем корпусом в окно последнего этажа, держась за раму одной рукой, а потом взяла стоящий рядом чей-то бокал, отпила и, облизав винные губы, хрипло, нараспев произнесла:

– «Это было, когда улыбался только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался возле тюрем своих Ленинград…»

Так она читала почти до самого конца, зевнув лишь на двух строфах в середине перед «Распятием».

Читала она так же, как балансировала в окне: одно неловкое движение – и ты лежишь на асфальте, одно ненужное ударение – и все мгновенно обернется невероятной пошлостью; мыслимо ли, подумал Вадим, читать такое и здесь, но, глядя на девушку, он не мог дать себе отрицательного ответа. Да, сидя в вечернем окне с бокалом кьянти на шумной студенческой вечеринке, она читала так, что на секунду ему даже показалось, что сейчас в дверь постучат и войдут, после чего начнут вспарывать матрасы и выбрасывать на пол, небрежно пролистав, книги.

Он понял это и понял также, что погиб.

А в следующую секунду, дочитав до конца строфу, девушка покачнулась и начала в самом деле падать. Как в замедленном кино, Вадим увидел, как Денис, вошедший в комнату и замерший на пороге – честь и хвала спортивным рефлексам, – в один прыжок преодолел расстояние и резко дернул ее за руку. Она все равно упала, но вперед, в квартиру, и осталась лежать на полу.

Кто-то просто закричал.

Кто-то закричал:

– Нашатырь! Блять, аптечка в ванной!

Кто-то другой:

– Воды, воды налейте, там фильтр на кухне!

А Вадим молча стоял в центре комнаты и не знал, что ему делать.

Глава одиннадцатая

Лена Кузьмина в 19:07

Катюх, че по планам на вечер?

Катя Огарева в 19:11

Да особо ничего

Катя Огарева в 19:11

Монографию к завтрашнему читаю

Лена Кузьмина в 19:12

Ой я еще не начинала даже(

Ладно, не я одна

Кто нибудь еще точно не подготовится а так не так страшно))

Лена Кузьмина в 19:13

У Жеки днюха сегодня, он нас с Никитой позвал, сказал что ты тоже приглашена

Катя Огарева в 19:13

У какого Жеки?

Лена Кузьмина в 19:13

Ну приятель Никиты, ты когда последний раз у нас в гостях была он тоже был

Лена Кузьмина в 19:14

Потом еще спрашивала про него

Лена Кузьмина в 19:14

Я решила что он тебе понравился

Катя Огарева в 19:17

Возможно

Катя Огарева в 19:17

Я просто имя забыла))

Лена Кузьмина в 19:18

Мы встречаемся на просвете в 9 у выхода из метро

Лена Кузьмина в 19:18

Сначала у Жеки посидим

Лена Кузьмина в 19:19

Потом погуляем

Лена Кузьмина в 19:19

Потом в клуб мб

Катя Огарева в 19:20

А до мостов успеем?

Лена Кузьмина в 19:21

Если не успеем я тебе такси закажу

Лена Кузьмина в 19:23

Так ты как?

Катя Огарева в 19:23

Думаю

Зажигалка щелкнула прямо перед самым лицом, высветив на секунду большой прямой нос, сведенные к центру брови и смуглый, как будто жирный, лоб. Рука, прикрывавшая сигарету, тоже на мгновение вспыхнула, и Катя увидела просвеченные насквозь фаланги пальцев – красные, словно налитые кровью.

Парень с наслаждением затянулся, прислонился к стене дома и уткнулся в телефон.

Было самое начало первого. В воздухе висела вода.

День рождения не то чтобы не задался – Кате показалось, что его особо никто и не планировал. Чего-то съели, чего-то выпили. Кто-то включил стрим, который не все хотели смотреть, кто-то предложил что-нибудь из настолок, но годных настолок не нашлось. Людей изначально было немного, почти никого из них Катя не знала. Именинника, про которого было сказано, будто бы Кате он мог понравиться, она не помнила совершенно и в какой-то момент была даже готова поклясться, что видит его впервые. Это немного смутило, но она не придала этому значения.

Начали расходиться. И вот тогда, собственно, Лена снова предложила пойти в клуб – какой именно, она не уточнила, а Кате было, по большому счету, все равно. Вернее, не то чтобы даже все равно: в моменты внутреннего заморозка она поддавалась течению, растворялась в нем и шла туда, куда звали. Не как безвольная овечка, но, впрочем, и не как легкий на подъем конкистадор. Один приятель сказал ей как-то, будучи в схожем настроении: по возможности проявляй к жизни интерес энтомолога. Не более и не менее. Катя тогда сочла это слишком грубым. Но интерес антрополога проявлять начала. Зовут в клуб – отчего же не сходить. Полевой эксперимент.

К тому моменту кроме Кати, Лены и ее парня Никиты из гостей никого не осталось. Именинника клуб не привлекал, и он лишь проводил их до метро, вынеся заодно мусор.

Клуб скрывался в подвале одного из домов по улице Некрасова.

За дверью обнаружилась ведущая вниз длинная винтовая лестница в слабом освещении красного, фиолетового и синего цветов. В нос ударил сладковато-удушливый запах кальяна. По стенам висели яркие фотографии обнаженных женщин, а из динамиков раздавалась негромкая для такого места музыка, на которую фоном накладывались томные стоны – слишком артистические, чтобы можно было усомниться в том, что это запись.