Она внимательно слушала и, когда он сделал паузу, сказала:
– Фрау Хайзе рассказывала, что об этом поприще вы мечтали с детства.
Макс же подумал о том, какие еще подробности его биографии могла донести бывшая помощница до студентки юридического факультета. Так как узнать об этом не представлялось возможным, просто сказал:
– Это правда. Детское увлечение было сильным. В жизни все оказалось не так, как это описывалось в детективных историях, прочитанных в детстве и юности.
Потом он помолчал немного, рассчитывая на то, что кандидатка тоже пожелает что-то произнести, но она вежливо молчала. Макс продолжил:
– Возможно, Мартина рассказывала вам, что я швейцарец и в Германии оказался по воле случая?
– Да, – коротко ответила она.
– Как мне кажется, ваша родина также где-то в другом месте.
– Намекаете на мой акцент?
– Скорее, пытаюсь определить, какой язык для вас родной.
– И что же получается?
– Вы грассируете как француженка, но вряд ли ею являетесь. Я знаю французский и акцент французов, когда они говорят по-немецки.
– Весьма занимательно, господин Вундерлих. Вы не первый, кто говорит мне такое. В моем родном языке твердое "р" и, видимо, поэтому мое грассирование на немецкий лад приводит к тому, что слышите вы. Пожалуй, это уже не исправить.
– И не надо. Звучит совсем неплохо, в какой-то степени оригинально. Так ваш родной язык польский?
– Не угадали, господин Вундерлих. Мой родной язык русский.
Это было неожиданно. До сих пор он не встречался с русскими. Тот факт, что в далеком его детстве на их ферме проживал один русский, вряд ли можно было считать достойным упоминания. Тот русский общался исключительно с родителями, и Максу не было до него никакого дела. И вот перед ним настоящая русская.
– Так вы русская?
– Не совсем так. Моя мать русская, а отец немец, – она на секунду замолчала. – Точнее, как здесь говорят, русский немец. Вы слышали о таких?
Макс покраснел:
– Признаться, фрау Бергер, нет.
– Странно, ведь таких, как я, в Германии много. Русские немцы уже давно начали переселение в Германию.
– Видимо, то, что я из Швейцарии, каким-то образом оставило этот факт за границами моего внимания, а среди моих клиентов русские еще не встречались. Но думаю, если мы начнем сотрудничать, вы заполните мои пробелы в этой части немецкой жизни.
Она рассмеялась, показав два ряда безупречных зубов, а он решился спросить:
– Вы замужем, фрау Бергер?
– Нет, – коротко ответила она.
Макс предложил кофе. Она с радостью откликнулась на предложение. Он спросил разрешения закурить, она с удовольствием составила ему компанию. Максу это не очень понравилось. После Мартины он часто думал, что, появись в его жизни новый помощник и снова женщина, хорошо бы было, чтобы она не курила. Тогда бы это как-то ограничило его собственное пагубное пристрастие. Видимо, и в этот раз не получится. Сделав несколько затяжек, сказал:
– Фрау Бергер, вы уже поняли, что моя деятельность не совсем вписывается в каноны тех знаний, которым вас учат в университете. Однако случаи, с которыми приходится сталкиваться, порой очень занимательны. У вас еще не пропало желание практиковаться у меня?
– Напротив, господин Вундерлих, я очень хотела бы попробовать. Когда выходить на работу?
Он расхохотался.
– У меня не придется отсиживать с 8-ми до 17-ти. Еще одна особенность моей деятельности: работаем, сколько нужно и когда есть работа.
Она удивленно взглянула на сыщика. Макс сразу же пояснил:
– Да, работа есть не всегда. Это должно быть вам понятно. Сейчас как раз такой период. Так что, "выйдете", когда я вам позвоню. Но не думайте, что ждать придется долго. В этой жизни каждый день что-нибудь случается.
Она засобиралась, а Макс обвел блуждающим взглядом офис: сейф, ширму, за которой скрывался его хозяйственный отсек, окно на шумящую Шиллерштрассе. Взгляд заскользил по компьютерному столу и задержался на фотографии, переданной ему стариком Паулем Боттом. Он едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу.
– Фрау Бергер, прошу вас задержаться еще ненадолго!
Она улыбнулась и снова присела на диванчик. Ему пришлось коротко пересказать историю с убитым в 45-м русским. Потом он прошел к столу, взял фотографию и передал ее Катрин Бергер.
– Этот русский в нижнем ряду слева. А на обратной стороне фото есть записи. Попробуйте прочесть.
Катрин перевернула фото и внимательно изучала записи. Ей потребовалось совсем немного времени, чтобы сказать:
– Господин Вундерлих, здесь все просто. На снимке выпускники Московского высшего технического училища 1939 года. Разумеется, не все. Видимо, только одна группа по какой-нибудь специальности. Кстати, это одно из престижных учебных заведений России. Существует и сегодня. Человека, который вас интересует, зовут Федор Спицын.
Почему-то растерянно сыщик посмотрел на кандидатку и медленно произнес:
– Точнее, звали. Действительно, все просто, когда знаешь язык, на котором это написано.
Она испытующе посмотрела на Макса:
– Надеюсь, вы не собираетесь заняться этим, пока ваши клиенты только готовятся к походу к вам?
Ему стало почти стыдно, но он все же возразил:
– А что здесь особенного, даже пожелай я этим заняться?
– Я рассуждаю так. Этот человек погиб в 45-м. Еще раньше он попал на фронт. Он был тогда совсем молод, и, вполне вероятно, не оставил после себя потомства. А вся остальная его родня скорее всего уже вымерла. Вот если бы кто-то вздумал заняться этим тогда, то этот человек, возможно, отыскал бы кого-нибудь. Но случилось так, как случилось. Разве я не права?
Макс молчал. Ей не откажешь в логике. Как легко какая-то студентка разбила его легкомысленные планы! И она, пожалуй, права. Чтобы как-то парировать, сказал:
– А если он оставил потомство? Я, фрау Бергер, верю в его величество случай.
Все так же логично она ответила:
– Безусловно, это исключать нельзя. Но разве вы возьметесь за это? Как я поняла, вы не финансируетесь государством. Если бы вы были каким-нибудь шейхом из Арабских Эмиратов, могли бы, конечно, на досуге заняться этим. Из исторического, так сказать, интереса.
И тут она права. Догадалась, что он не купается в деньгах, приносимых ему сыском. Ему осталось только сказать:
– Если бы я был шейхом, наверное, не стал бы частным сыщиком.
Она вдруг улыбнулась:
– Мне предстоит поездка в Россию. Еще не знаю точно, когда. Попутно я попробовала бы что-то выяснить. Мне тоже интересно, можно ли от случайно всплывших через много лет фактов протянуть ниточку в прошлое. Тем более, что эти факты не касаются важных исторических персон, а относятся к простым историям простых людей. Но только попутно, господин Вундерлих. Никаких высокозатратных начинаний.
Ему начала нравиться его новая помощница. Он уже был в нее почти влюблен – пока не за ее женские качества, а исключительно по причине ее неоспоримой логики, так необходимой в их деле. Молодец Мартина: она прислала неплохую замену себе.
Новая помощница снова встала с диванчика. Уже почти покинув офис, Катрин Бергер обернулась и сказала:
– Мне вот что пришло в голову, господин Вундерлих. Вы ни разу не подумали о том, что подобные расследования могут привести к нежелательным последствиям? – спросила она так, как будто поинтересовалась, что он ел сегодня на завтрак.
Макс дернулся всем телом.
– Что вы имеете в виду, фрау Бергер? Вы словно пытаетесь нагнать на меня какой-то мистический ужас.
– Ничего особенного, Россия – страна непредсказуемая.
– Надеюсь, не более, чем остальное человечество. Взгляните на карту, фрау Бергер. В какое место на ней ни ткни пальцем, попадешь в зону конфликтов – больших или малых.
– Речь идет не о военных и политических конфликтах, а о потемках русской души.
– Я не верю, фрау Бергер, в особенности человеческих душ в связи с их этнической принадлежностью, – он немного помолчал и добавил. – Равно как сомневаюсь в приписываемой душе природе. Я верю в разум.
Она снова улыбнулась загадочной улыбкой, а он подумал о том, что смысл этой загадочности пока ему не доступен.
***
Катрин Бергер ушла, посеяв смятение в его душе, о существовании которой он несколько минут назад так неопределенно высказался.
Тем не менее, в его жизни наметился некоторый поворот. И как бы там ни было, у него снова появится сотрудница, с которой можно будет посоветоваться в тяжкие минуты раздумий над очередным ходом в каком-нибудь новом расследовании. А новые расследования не заставят себя ждать. И нужно сейчас думать о них, а не об удовлетворении собственного исторического любопытства. Вот даже неопытная студентка аккуратно сообщила, что дело не стоит выеденного яйца. И ведь как поразительно точно она схватила его собственные сомнения, терзающие его всякий раз, как только он начинал думать об этом русском, убитом в 45-м. Одном из миллионов других русских и нерусских. Она мягко так сказала, что ей это тоже интересно. Это понятно – не хотела обидеть нового шефа. Почувствовала его готовность броситься головой в омут, не считаясь с последствиями!
Макс взял в руки фотографию, некоторое время рассматривал ее, потом, потянув выдвижной ящик стола, положил ее туда рядом с иконкой, которая долгие годы хранила адрес, с которого когда-то было отправлено письмо в далекую Россию.
8
Когда в конце февраля 1917 года новости о революционных выступлениях в Петрограде докатились до Москвы, здесь тоже началось революционное брожение. Павел Николаевич Севрюгин с восторгом "бродил" вместе с другими представителями его класса, считая, что революция принесет новые возможности таким промышленникам, как он. Севрюгин даже поучаствовал в революционном митинге возле гостиницы "Метрополь". Нацепив на грудь красный бант, Павел Николаевич с трудом протиснулся поближе к трибуне, где выступал очередной оратор, стянувший с головы шапку и энергично "рубивший" воздух правой рукой. Севрюгин пытался понять, подтвердят ли слова выступавшего его собственные мысли о новой жизни. Слышно было плохо, и Павел Николаевич попытался еще ближе протиснуться к трибуне, но натолкнулся на широкую спину мужика, который совсем не желал посторониться, чтобы пропустить Севрюгина. Более того, мужик с сердитым лицом развернулся в сторону размечтавшегося буржуа, скользнул взглядом по его недешевой одежде и сказал:
– Вот царя сбросили, а скоро и буржуев начнем резать.
Эти слова неприятно поразили Севрюгина и он, не переставая, думал о них по дороге домой. Когда он переступил порог своего особнячка, решение уже было принято. Павел Николаевич крикнул супруге:
– Голубушка, надо уезжать!
Марья Никитична Севрюгина всплеснула руками.
– Куда, Паша?
– Ты еще спрашиваешь! Как все – в Париж.
Супруга бурно возразила:
– Что-то я не слышала, чтобы все уже собирались.
Павел Николаевич сверкнул глазами:
– Когда услышишь, поздно будет. Именно сейчас, пока еще тихо. Через полгода, думаю, все завертится.
– Что завертится, Паша?
– Не понимаешь? Буржуев резать будут, – ответил Севрюгин словами мужика с митинга.
Последние слова мужа оказались для Марьи Никитичны более доходчивыми, и она, пустив слезу, заикаясь спросила:
– А как же все нажитое? За что мы в твоем Париже жить будем?
– Капиталы я уже перевел в иностранные банки. Все ценное заберем с собой.
– Как же ты заберешь наши мануфактуры?
Павел Николаевич подивился вдруг проявившейся хозяйственности супруги. До сих пор она ни разу не продемонстрировала своей озабоченности делами мужа – напротив, вместе с дочерьми успешно тратила доходы, приносимые текстильным бизнесом. Спокойно ответил:
– Попытаюсь продать. Много за это уже не возьмешь, но что ж…, – Павел Николаевич нервно сунул руки в карманы так и не снятого теплого пальто. – Когда речь идет о сохранности головы, приходится чем-то жертвовать.
Супруга снова пустила слезу, к ней присоединились дочери. Севрюгин топнул ногой:
– Довольно! Начинаем собираться. И держите язык за зубами!
Перепуганная Марья Никитична почти завопила:
– А на чем же мы поедем, Пашенька? Война ведь.
– Железные дороги работают. По Николаевской до Петрограда, оттуда с Варшавского вокзала на Норд-Экспрессе сначала по Варшавской ветке до станции Вержболово, а оттуда по Прусской восточной дороге через Берлин до самого Парижа. Не пропадем, голубушка. Капитал – он везде капитал, и у немцев, и у французов…
Успокоенные главой семейства домочадцы принялись за сборы. Они заняли две недели. Это время в основном было потрачено на споры матери и дочерей о том, что брать с собой, а что оставить. Павел Николаевич молча наблюдал за этим, но в женские разборки не встревал. Закончив официальные дела, он то и дело наведывался в собственный кабинет, где подолгу размышлял, что делать с его личным богатством. Кое-что он продал, но оставалось много вещей, расстаться с которыми было выше сил Павла Николаевича. И он тщательно упаковывал каждый предмет, который занимал свое место в одном из прочных чемоданов "Самсон", приобретенных Севрюгиным задорого по такому случаю. Однажды, забыв о существующем в доме запрете, супруга без стука вошла в кабинет. Павел Николаевич как раз занимался упаковкой канделябра о четырех подсвечниках. Он сверкнул глазами, а Марья Никитична, уставившись на канделябр и словно вспомнив что-то, прошептала:
– Паша, уж не тот ли это канделябр?
– Какой – не тот? – вспылил Севрюгин.
– Из церкви Святителя Григория Богослова.
– С чего ты взяла?
– Тогда ходили слухи, что именно четыре подсвечника имел тот церковный канделябр.
– Ну и что? Мало ли канделябров с четырьмя подсвечниками? Не лезь не в свое дело.
Но супруга продолжала твердить:
