Алекс Лоренц "Щань. Повесть"

Дождливый октябрь 1994 года. Жизнь медработника Прохора Сенникова кувырком катится под откос. Беспросветное безденежье – не самая страшная беда, что пришла в его дом. У маленького сына неизлечимая болезнь. С женой разлад. Чтобы развеяться, Прохор едет на выходные с сослуживцем Женькой Бергом на рыбалку. Они останавливаются на ночёвку в пустующем домишке на хуторе Щань. Ночью Женька исчезает из дома. Дверь заперта изнутри на щеколду. За дверью кто-то есть. И это точно не пропавший сослуживец. Книга содержит нецензурную брань.

date_range Год издания :

foundation Издательство :Издательские решения

person Автор :

workspaces ISBN :9785006065079

child_care Возрастное ограничение : 18

update Дата обновления : 06.10.2023

Щань. Повесть
Алекс Лоренц

Дождливый октябрь 1994 года. Жизнь медработника Прохора Сенникова кувырком катится под откос. Беспросветное безденежье – не самая страшная беда, что пришла в его дом. У маленького сына неизлечимая болезнь. С женой разлад. Чтобы развеяться, Прохор едет на выходные с сослуживцем Женькой Бергом на рыбалку. Они останавливаются на ночёвку в пустующем домишке на хуторе Щань. Ночью Женька исчезает из дома. Дверь заперта изнутри на щеколду. За дверью кто-то есть. И это точно не пропавший сослуживец. Книга содержит нецензурную брань.

Щань

Повесть




Алекс Лоренц

Дизайнер обложки Юлия Фирсова

© Алекс Лоренц, 2023

© Юлия Фирсова, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-6507-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Во-о-о-н он, магазин-то наш сосновоболотский, – показал Федя. – Там про свою Богдановку спрашивайте. Людка, продавщица, тута усё знаить.

Кирпичная коробка магазина несуразно вклинивалась в безлюдную деревенскую улицу.

– Спиртику-то возьмёшь? – Прохор запустил было руку в рюкзак, который всю дорогу держал на коленях.

– Не-не-не! – Федя остановил его жестом широченной ладони. – Я ж кодированный, мне нельзя.

«Ну дела! – мысленно присвистнул Прохор. – Сколько ему? Года двадцать два, двадцать три? А уже кодированный».

– Да ты возьми, возьми! – подхватил Женька. – Мы на деньги, прямо скажем, небогатые. В морге нынче много не платят. Сам не выпьешь – так подгон кому сделаешь. Это ж в наше время универсальная валюта, понимаешь!

– Ишь ты, – усмехнулся Прохор. – Где слов-то таких набрался, чёрт?

– Знамо где. Телевизор нынче все смотрят. Хе-хе!

– А у меня вот телевизеря нету, токо радио, – похвалился Федя. – У нас тута у деревне ни у кого нету. У одного заезжего токо был… Ферьмер. Прибыл к нам соткуда-то с чёртовых куличек. Не то с Великого Новгорода, не то с Твери, не то соттудова соткуда-то – с северо?в, понял? Сельское хозяйство подымать, понимашь. Вот у няво был телевизерь, а у других – ни у кого.

– А почему, собственно, «был»? – поинтересовался Прохор. – Свистнули?

– Да не! Грохнули его, ферьмера-то! – Федя прыснул со смеху, на лобовуху «жигулёнка» брызнула слюна. Он прикрыл рот ладонью. Отсмеялся – взял из-под ручника ветошь, небрежно вытер стекло. – Чем-то, значт, кому-то не угодил, – пояснил он.

– Ну, в общем, не обессудь, дружище, денег не дадим, – вернулся к теме переговоров Женька. – Самим нужны. Зарплаты маленькие, задерживают часто – сам знаешь, как оно щас.

– Да ладно вам, мужики! – Федя дружески хлопнул его по колену – так, словно они знали друг друга с пелёнок, а не полчаса назад познакомились. (Прохор с Женей шли от главной трассы по сосновоболотской дороге, а Фёдор с сельсовета ехал. Видит – двое чапают. С виду приличные. Отчего не подбросить, раз по пути?) – Я ж вам так, по доброте душевной помог, – заверил он. – А то ж сколько идтить пришлось бы. Подольше порыбачите, вам еще во-о-о-о-о-он куда. Пиликать да пиликать. Считай, время выиграли. Если русские друг другу помогать не будут, кто ж будет? Вон какие времена непростые…

– Ну, спасибо тебе, брат. Век твоей доброты не забудем.

Они распрощались, Федя лихо ударил по газам и скрылся за поворотом главной сосновоболотской улицы. Мотор старого «жигулёнка», покашливая, затих вдали.

Прохор с Женькой остались одни посреди одноэтажных деревенских домов, в которых как будто теплилась жизнь. Занавески на окнах, столетники в горшках. Вот только никого вокруг. Ни старухи на завалинке, ни шкодной детской мордашки за окном.

Сонно.

Напротив магазина – сельсовет. Бывший. Окна, двери заколочены. Рядом остановка с волнистым навесом. Краска – синяя, жёлтая – покрылась слоем грязи, растрескалась. Сквозь асфальтированную площадку пробился гордый, стрелой устремлённый ввысь хвощ.

Никто этой остановкой больше не пользуется. Сосновоболотский сельсовет упразднили – закрыли и автобусное сообщение с деревней. А тут, между прочим, несколько сотен душ. Повезло, кто машиной какой-никакой в советское время обзавестись успел. А кто не успел… да шут его знает, как они выживают, ей-богу! Оно и в городе-то жизнь такая стала, что впору удавиться. А тут… Магазин да, наверное, школа полудохлая – больше ничегошеньки и нету.

Погода стояла хмурая, но пока без дождя. Дня три назад перестал, до того неделю лило не переставая. Теперь земля подсохла – и Прохор рассчитывал, что до Богдановки они доберутся легко.

Впервые за несколько лет он выбрался за город.

Все эти годы становилось хуже. Из некогда цветущего областного центра родной город на глазах превращался в большую помойку. Зарплаты и пенсии обесценивались, зато на каждом углу открывались шарашкины конторы по продаже того, сего, пятого, десятого. Торгаши, пьянство, грязь, криминал… Как в дурном сне.

А тут ещё до?ма такое, что врагу не пожелаешь.

Он всерьёз – и всё чаще – задумывался: а не покончить ли со всем этим? Бывало, ночи напролёт, лёжа рядом с охладевшей к нему женой, размышлял над разными способами.

И однажды почти решился. Выбрал место – самый высокий в городе мост. (Мост Самоубийц – так он в народе называется.) Но…

Оказалось, даже незначительная с виду случайность способна круто поменять ход событий.

У него в кармане лежала последняя в его жизни – как он сам думал – пачка сигарет. Он купил её хмурым утром в ларьке на остановке недалеко от дома – как всегда. К обеду, то и дело выходя в серый внутренний дворик морга, скурил полпачки. Около часа пополудни покурить вышел и Женька – только что заступил на смену. Как всегда, в прекрасном настроении. Как это называется?.. Неисправимый оптимист – вот.

Нельзя сказать, что тридцатипятилетний патологоанатом Прохор Сенников дружил с бесшабашным юным санитаром Женькой Бергом. Так, приятельствовали. Друзей у Прохора совсем не осталось – те, что когда-то были, за годы семейной жизни потерялись из виду. Женька и Прохор вместе курили, после трудового дня пару раз захаживали на кружку пива в замызганную закусочную по соседству.

Должно было так случиться, что ровно в тот день, когда Прохор приготовился свести с проклятой жизнью последние счёты, Женька мимоходом обмолвился: «Эх, сейчас бы рвануть куда-нибудь подальше, на рыбалку! И чтоб вокруг никого! Наедине с осенью, так сказать. Так ведь у Паустовского было?»

Глядя, как ветер срывает с тощего клёна листву, Прохор Сенников вспомнил ту осень, когда был пятилетним мальчишкой. Родители на всё лето отправили его к бабке и деду в Богдановку, а забрали обратно в город только с первыми ноябрьскими холодами, когда растревоженная дождями земля покрылась ломкой ледяной корочкой. Он вспомнил, как, одевшись потеплее, дни напролёт пропадал в дичающем деревенском саду, наблюдал за косяками журавлей, что спешили в тёплые края наперегонки с рваными иссиня-серыми облаками. Вспомнил, как удалой ветер обгладывал кроны, как падала на зеркальную поверхность остывшего пруда душистая жёлтая листва. Неказистые деревенские домики, разбросанные по пригорку. Рощицу с тихим маленьким кладбищем, где позже похоронят деда, а вскоре после и бабушку.

Пруд тот был большой, заезжие по незнанию называли его озером. Дед просыпался рано поутру, брал банку с червями, рыболовные снасти и уходил на поросший шепчущим камышом бережок в тени старых ив. Возвращался к завтраку с богатым уловом. Попадались линьки, лещики, плотвички. Иногда клевали окунь, карась, а то и крупная щука. Иной раз дед брал с собой Прохора – если удавалось добудиться: в мёртвый утренний час мальчонка спал как убитый. Особое время. Всё вокруг застывает – словно янтарём залили. По-особенному тихо. Вода чистая-чистая – глаз не оторвать.

Повзрослев, Прохор бывал на рыбалке лишь пару раз в пору не очень-то бурной молодости – с теми самыми друзьями, что потом растворились в наслоениях времени. Никогда это занятие его толком не привлекало. А теперь он вдруг понял: вот что нужно – затеряться на пару дней в глуши да порыбачить.

А что сейчас там, в Богдановке? Уж двадцать лет как нет бабушки с дедушкой. С тех пор мать с отцом ездили туда лишь на Пасху – и то не каждый год. Отец умер восемь лет назад, мать – три года. Прохор уже давно ничего не знал о деревне.

«А давай рванём в выходные! – ответил он Женьке. – Есть одно хорошее местечко у меня на примете».

Решимость отправиться на тот самый мост не то чтобы сдулась, но превратилась в нечто иное – безобидное. Теоретическое.

У Женьки Берга от удивления округлились глаза: говоря о рыбалке, он ничего конкретного не имел в виду и уж тем более ни на что не надеялся. Не дожидаясь вопросов, Прохор сказал: «С меня харчи, с тебя рыболовное».

В тесном сельмаге пахло пылью и хозяйственным мылом. На прилавке – нехитрые хозтовары, пыльные банки с консервами, пачки папирос да бутылки с палёным алкоголем. Деревянные полки для хлеба пустовали. Наверное, хлеб в Сосновое Болото завозили один-два раза в неделю, и местные его тут же разбирали.

За прилавком на табуретке сидела скучающая квадратнотелая продавщица в засаленном колпаке и видавшей виды вязаной кофте. В ответ на приветствие она с тупым удивлением вытаращилась на незнакомцев.

Прохор рассказал, что его предки родом из деревни Богдановки, что сам он провёл там почти всё детство. Спросил, осталось ли что от деревни.

– Вымерла Богдановка. Никого нету. И домов больше нету. Сгорело всё. Токо кладбище остало?ся.

– А пруд?

– Пересох пруд, – безжалостный ответ.

– Как же так… – опешил Прохор.

– А чаго ж вы хотели. Его уж сколько лет чистить некому было. Он же тамошнай, колхознай. Колхоз развалился. А нашим-то, сосновоболотским, он без надобности. У нас своё, ту?тошное озеро, большое.

Можно было бы остаться в Сосновом Болоте, обосноваться на берегу, но Прохору хотелось убраться как можно дальше от людей. А в большой деревне собеседники завсегда найдутся, даже если они тебе не нужны.

Нет, так не пойдёт.

– Вы в Щань поезжайте, – посоветовал старик. Словно из-под земли вырос. – Тама тож озерцо имеется. Дюже красивое, рыбы немерено, людей нико?го. Я помо?ложа был – часто туды ходил. Тута, у Сосновом Болоте, – ето так, для олухов. А вы, вижу, робяты сурьёзные.

Дед объяснил: Щань, мол, – это такой хутор; из Соснового Болота как раз прямиком через Богдановку, кило?метров пятнадцать.

Женя Берг тут же достал неведомо где и как добытую карту советского Генштаба 1989 года, разложил на пустой части взбугрившегося прилавка. Они с Прохором склонились над ней, стали рассматривать.

– Ишь, городские! – по-доброму усмехнулся в бороду дед.

Они быстро нашли на карте хутор Щань – всего-то пара домишек у кромки поля. Может, уже и их нет. А за ними, поодаль в лесу, – прудик. В окрестностях этой самой Щани разбросаны мелкие деревеньки с кладбищами – у какой по одному, а у какой по два, по три.

– Страна погостов, блин, – оценил вполголоса Женька.

Они попрощались с сосновоболотскими и отправились к хутору Щань, через исчезнувшую Богдановку.

Дорога шла через всё Сосновое Болото. Детали улиц одна за другой всплывали в памяти Прохора. Много воды утекло с той поры, когда он, прыщавый мальчишка-старшеклассник, в последний раз ехал этим путём на отцовской машине к одряхлевшей бабушке. За двадцать лет, что прошли, успели умереть и бабуля, и Богдановка, и родители, и даже та страна. А Сосновое Болото почти не изменилось. Он ни разу раньше не выходил здесь из машины, не бродил пешком. Но сколько раз всё это проносилось мимо окна старенького родительского «москвича»… Как не запомнить.

Лишь одна перемена была хорошо заметна: появилось много брошенных домов. Они пока стояли – и стояли крепко, – но на них легла неизгладимая печать запустения – смертный приговор.

Богдановки больше нет. Не станет со временем и Соснового Болота. Здесь больше ни работы, ни денег, ни будущего. Где-то в далёких городах кипят страсти, суетятся людишки-муравьишки, а Сосновое Болото неотвратимо превращается в то, что несколько веков назад дало ему название.

Только они покинули деревню, последние дома сразу скрылись за густым березняком – словно бы и нет тут селения. Лишь хриплые крики петухов оповещали, что неподалёку есть тёплое человеческое жильё.

Дожди последних дней сильно размыли грунтовую лесную дорогу, что змеилась в овраг, а затем по такому же крутому склону поднималась в поле.

Прошли мимо одинокого воинского мемориала. Лесистый овраг сменился распаханным полем, где грачи живились жирными дождевыми червяками. Впереди виднелся зелёный полукруг рощицы. Там притаилось крошечное богдановское кладбище.

Все подходы к погосту оказались распаханы. Прохор предложил заглянуть, Женя не возражал – спешить некуда. От дороги до кладбища метров сто по комковатой свежей земле. Грязь налипала на резиновые сапоги, наливала их влажной тяжестью. Задерживала, мешала идти. Сто метров растянулись на все триста.

Стена жухлого кустарника и берёзовых стволов надёжно скрывала кладбище от праздных взглядов. Пока Берг стоял у края рощицы и курил, Прохор сквозь заросли пробрался на погост, стал ходить среди могил. Их было всего-то пара сотен. Все вплотную друг к другу, многие стёрлись – превратились в малозаметные, поросшие травяными космами бугорки. Много брошенных, со сгнившими крестами, облупившимися памятниками, заваленными оградками. Ни единой тропинки.

Где же участок, на котором похоронены бабушка и дедушка? Он видел его всего два раза – оба на похоронах. И, конечно, ничего не помнил.

Вот!..

Выцветший грязно-синий памятник. В правом верхнем углу ржавчина проела чёрную прореху, через которую перекинулась тонкая паутинка. На фотокарточке деду, наверное, лет шестьдесят. Почти таким он запомнился Прохору в последние годы жизни. Гладко выбритый, с зачёсанными назад волосами. С волевым, строгим взглядом.

А бабушка?

Ей памятника не досталось. Не то денег не хватило, не то родителям просто было не до того. Как поставили после похорон простенький деревянный крест, так он тут и остался. Вот, лежит на земле. Повалился, когда перегнило основание. Беспомощно, навзничь.

Рука потянулась было к кресту, чтобы…

Чтобы что? Поднять? Поставить на положенное место?

Смешно. Горько.

Он развернулся и отправился туда, где Женька, терпеливо дожидаясь спутника, докуривал вторую сигарету. А вслед Прохору суровым немигающим взглядом смотрел дед.

До само?й Богдановки – всего километр с небольшим вниз по косогору.

– Ну, Сенников, и где твоя деревня? – спросил Берг.

Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом