И вот я снова в храме Серафима Саровского. Теперь я привит от коронавируса, и можно какое-то время жить свободно.
Здесь всё как обычно: многолюдно, шумно во дворе, пахнет свежей выпечкой, зелень и цветы. Отец дьякон немного похудел, а у отца Димитрия новая причёска а-ля Емельян Пугачёв, а в чёрной бороде появились две седоватые пряди. У молодого отца Виталия (могу ошибаться в имени) отросла небольшая клинышком рыжая бородка. Настоятеля отца Александра не видно, он ещё не здоров, но, говорят, дела уже пошли на поправку, нужна реабилитация… Прихожане (особенно те, кого я всегда выделял) всё такие же, но почему-то все очень серьёзные, озабоченные какие-то… Никакой радости в глазах. Я вспомнил Читу, и слова священника (ныне он митрополит) Димитрия (Елисеева) после окончания Рождественского поста: «Ну что вы такие печальные? Всё! Пост кончился! Можно уже доставать колбасу из-под подушки! Ну, улыбнитесь же!»
А мне радостно, светло на душе. Тем более, пасхальный крестный ход, и возгласы «Христос воскресе!», и храм ещё украшен большими пасхальными яйцами под паникадилом, резными птичками, большими красными буквами «ХВ»… Я ведь на Пасху сюда не приходил, и мне приятно окунуться в пасхальную радость, особенно пройти крестным ходом вокруг храма, когда разбрызгивают святую воду, под капли которой все стараются попасть, тянут вверх ладони… И больше всего в этом обряде, мне кажется, веселее всех священникам, которые машут кропилом над головами прихожан, стараясь окропить самых дальних, сами при этом с мокрыми головами и бородами… и счастливые!
Ещё я заметил, один мужчина, который всегда ходил с корзинкой после чтения Евангелия, почему-то нынче выглядит отрешённым (слово почти точное), в крестном ходе тоже ничего не нёс… Ну мало ли что… Он всегда опаздывал на службу к началу, и в этот раз тоже опоздал, кстати…
Я стоял и думал, что вот так кто-то и на меня обратил внимание. Я пропадал и надолго, а теперь явился и встал на своё обычное место справа между святыми царём Николаем Вторым и сербским королём (кралем) Стефаном Дечанским.
Внутри храма народу как всегда много. В масках человека три-четыре. Читалось Евангелие об исцелении слепорождённого. Интересное место, целая глава, очень подробно евангелист об этом рассказал. Там целое следствие об исцелении в субботу, допросы, которые учинили фарисеи… Всегда что-то новое для себя открываешь в том, что слышано много раз. И в этот раз я представил ощущения этого слепого, который и не видел, кто его исцелил. И только потом, когда ему сам Иисус сказал об этом, и он поверил, что его исцелил именно Христос, и что Он есть Господь.
Домой я купил вкусные булочки с изюмом, которые мы потом за чаем, дома, с наслаждением ели…
6 июня, 2021
Мои воспоминания
О моём «боевом» детстве
Любитель «подвзорвать»
«Поджига» – металлическая трубка, залитая с одного конца свинцом и прорезью для поджигания пороха спичкой. Крепилась такая трубка на деревянной основе с ручкой в виде пистолета. Стреляли, как правило, дробью или картечью. Обычно уходили для этого в лес, стреляли по банкам, по пням. Но мы с братом Павлом умудрялись стрелять у него дома, в коридоре, направив «поджигу» в сторону двери. Дверь толстая, деревянная, обитая клеёнкой, под которой толстый слой войлока. Обивка после стрельб, конечно, превращалась в решето. Стреляли мы с ним по сделанной для этого случая «крепости» – картонной коробке, представляющей собой укрепление с бойницами, зубчатыми стенами, а гарнизон этой крепости – вылепленные мной пластилиновые солдатики. Тогда казалось – это самое лучшее развлечение для меня и для брата!
И вообще, я помню, моя любимая игра в детстве – что-то «подвзорвать». Хотя я не считался отъявленным хулиганом. Учился хорошо, все школьные друзья из порядочных семей… Но со своим дворовым другом Андреем Чериковым мы взрывали баллончики из-под дихлофоса или из-под нитрокраски – бросали в костёр и отходили на безопасное расстояние. Взрывали холостые патроны, которые где-то доставали. Да что холостые! У любого мальчишки дома находились боевые патроны от АКМ или от охотничьих ружей. Мы их тоже бросали в костёр, но не возле дома, как баллончики, а в лесу. Патроны находили на многочисленных полигонах, которые располагались рядом с городом. Специально туда ездили на велосипедах, лазили по окопам, по блиндажам и всегда почти находили несколько патронов. Даже в нашем лесу, в Сосновом Бору, существовал такой полигон, и мы туда ходили.
Ну, про карбид и говорить нечего. Этого добра везде валялось полно, на каждой стройке. Карбид мы клали в бутылку, добавляли немного воды, быстро забивали пробку и вот такой «коктейль» бросали. Получалось много дыму, много шума, много осколков – ребята просто ликовали!
Во дворе. 1978 год
Однажды я чуть не пострадал от таких забав со взрыванием. Какой-то парень принёс очередную «бомбочку»: какой-то металлический цилиндрик, похожий на гильзу. Положили его в костёр и стали ждать. Ждали, ждали, и костёр затух. Я пошёл раздуть огонь. Только наклонился к костру, как раздался взрыв. Меня оглушило, я почувствовал, что по руке течёт кровь. Я не переношу вида крови. Чуть сознание не потерял. Побежали к Андрею Черикову домой, он взялся меня перевязывать. Осколок прошёл, зацепив два пальца на правой руке, со среднего свисал кровавый лафтак и повергал меня в ужас. Андрюха нашёл какую-то тряпку и замотал плотно. Я не помню, сколько я с этой тряпкой ходил, прячась от родителей, но когда размотали повязку, я пришёл в ещё больший ужас – кусок мяса прирос неправильно! Потом, правда, всё зарубцевалось и расправилось, но шрам от ранения до сих пор напоминает мне о моем боевом детстве.
Игры в «войнушку» и стрельба «по ляжкам»
Не знали мы, что такое жестокие компьютерные игры (сами компьютеры тогда считались фантастикой), но мы много смотрели фильмов о войнах – о Гражданской и Великой Отечественной, где тоже много убивали. Вспомним, например, подростков, героев фильма «Неуловимые мстители». Там ведь тоже убийства, показанные на экране. Хотя это преподносилось так – убить врага – это совершенно оправдано и необходимо. Поэтому другая любимая игра в детстве – «войнушка». Бегали мы по подвалам и чердакам друг за другом с игрушечными пистолетами и ружьями и кричали: «Убит! Убит!» А потом пошло повальное увлечение рогатками, рогатульками и самострелами. Рогатки – это понятно – которые камнями стреляли. Рогатульки – это тоже рогатки, но не из веток деревьев, а из гнутой толстой проволоки, и стреляли они «пульками» – тоже специально гнутыми буквой «U» проволочками. Такими пульками мы ходили стрелять «по ляжкам». Спускались в подвал дома и через вентиляционные окна упражнялись в меткости по проходящим девушкам в коротких юбках (кстати, в обществе такие наряды осуждались, и мы чувствовали себя борцами за нравственность).
А самострел – это сделанный из дерева макет винтовки, к которому прикреплялась резиновая ленточка с одного конца и обычная бельевая прищепка (лучше деревянная) с другого. Самыми лучшими «пулями» для метания считались плоды яблочки-дички (размером они с горошину). Дичка вкладывалась в резину, натягивалась и зажималась прищепкой. Нажимаешь прищепку, происходит «выстрел». Било такое оружие довольно далеко, метров с 10 такая «пуля» оставляла на теле синяк. Мы часто устраивали бои в подвалах, в сквере соседней «пожарки». Единственное условие в игре – не стрелять в лицо. Для защиты от случайного попадания использовали очки, противогазные маски. Если кто-то нарушал это правило, его «расстреливали». То есть ставили к стенке и все участники игры стреляли ему в спину. В упор – это очень больно. Однажды я участвовал в таком расстреле. Правило нарушил Пашка К. Его поставили к стене, в подвале и все зарядили свои самострелы. Пашка встал спиной к нам и опустил низко голову. Я помню, у него на футболке был трафарет зубной пастой – Волк из «Ну, погоди!» – и я не стал в него стрелять, пустил свою «пулю» мимо…
Такое вот моё советское детство.
Оружием мы все владеть должны!
В школе я пел в хоре. Руководил нашим хором баянист Шапкин, толстый, просто необъятный мужчина, под которым каждую репетицию ломался стул… Нас возили выступать на заводы, в Окружной дом офицеров Советской Армии, на телевидение… Помню, мы пели такую песенку:
По коням, ребята! В погоню, ребята!
Для подвигов геройских мальчишки рождены.
Оружием солдата, оружием солдата,
Оружием, оружием мы все владеть должны!
Очень энергичная, патриотичная песня. Любовь к оружию закладывается в юном возрасте. Я помню, как отец давал подержать мне табельный пистолет «Макаров», потом брат, потом зять Валерий Алексеев – отец моего племянника Димы…
С двоюродным братом Павлом мы сами делали «поджиги» и стреляли картечью по деревянной двери у бабушки дома, превращая обивку в лохмотья… В армии мы не расставались с автоматом АК-74 на учениях – «калаш» всегда находился за спиной, как часть самого меня. Я служил в войсках связи, и как-то пошёл в деревню, в районе которой шли манёвры, искать потерянную катушку с кабелем. Ходил с автоматом от дома к дому, спрашивал местных, не видели ли они утерянное военное имущество? Как это романтично!
В милиции получил табельный пистолет, с которым ездил во все командировки. И даже вытребовал пистолет на постоянное ношение. Сам заместитель начальника УВД полковник Каргин Николай Николаевич подписывал мне рапорт – так я достал всех. Но стрелять не приходилось. Случалось, правда, когда просто в лесу расстреливал невесть откуда взявшуюся пачку патронов…
Сейчас меня к оружию не тянет. Есть газовик «под ПМ», но я им давно уже не пользуюсь и хочу продать (так что обращайтесь!).
Побывал на выставке оружия, устроенной нашим спецназом. Из редкого там видел пистолет ГШ-18, автомат сотой серии АК-103… Дети и молодые сотрудники фотографировались… Я, если честно, тоже хотел взять самый большой пулемёт и сфотографироваться со свирепым лицом… Потом подумал – какая глупость!
16 ноября, 2011
Первая любовь. Булочки на прощанье
29 октября – памятный для меня день. В этот день в 1983 году Ингодинский военкомат города Читы призвал меня на военную службу.
Вопрос «служить или не служить?» передо мной никогда не стоял. Мой отец – кадровый военный, брат служил в МВД, один родной дядя погиб под Смоленском в 1943 году, а второй прошёл всю войну и вернулся с тремя ранениями. Дед воевал в 1-й Мировой войне (Великой, как её называли) и тоже пришёл дважды раненный. Так что отношение к военной службе у меня правильное. А бабушка говорила так: «Кто не служил в армии, тот не человек!»
Но разговор сейчас не о моей службе в армии, а о дне 29 октября 1983 года. Холод собачий, как сейчас помню. Я надел коротенькую телогреечку без воротника, которую выделил мне отец, кроличью шапку, а под телогреечкой надет импортный польский костюм, который торчал из-под этой телогреечки – видок ещё тот, партизанский. Утром рано, простившись с родителями и сестрой, я поехал на Остров, где располагался Ингодинский военкомат. Там перед призывом я проходил и медкомиссию (поликлиника располагалась на 1-ом этаже, а военкомат на втором), там я и работал почти до самой отправки меня в войска.
Вообще-то, официально я числился фрезеровщиком завода «Автоспецоборудование» в Антипихе, куда поступил сначала учеником, а потом получил 3-й и 4-й разряд фрезеровщика, но благодаря моей классной руководительнице Клавдии Тимофеевне Громовой, которая водила дружбу с начальником 2-го отделения военкомата по фамилии Поповских (который занимался призывом), меня отозвали для оказания помощи военкомату. То есть зарплату я получал на заводе, как рабочий, а на работу ходил в военкомат, как интеллигент.
Чем я там занимался? Приводил в порядок картотеку, сшивал дела, разносил повестки… Там работало несколько человек, таких же привлечённых помощников. Помню юриста Юрия Волкова, пожилого дядьку и двух девчонок – Ларису и… вот вторую я не помню сейчас, как звали. Трудились мы в военкомате довольно длительное время, месяца два-три, поэтому все очень сдружились, вместе ходили на обед в столовую, гуляли по берегу Ингоды. Чай пили, конечно, с работниками военкомата. У одного фамилия, как я уже сказал, Поповских, а вот начальника фамилию я забыл, но вспомню, она где-то у меня есть записанная. Помню, как мы ходили за водой с юристом Волковым на Ингоду с вёдрами. Река ещё не встала, но стояли забереги (замёрзшие участки у берега). Я тогда боялся выходить на лёд, думал, он обломится, но Юрий (Петрович?) сказал тогда, что осенью лёд крепкий, и бояться не надо…
Как же звали ту девушку? А ведь она мне жизнь спасла. Она очень простая. Кажется, работала где-то на фабрике швеёй, в общем, рабочая косточка (как и я, впрочем). Я ей, видимо, нравился, и она постоянно пристраивалась со мной в столовую и просила, чтобы я её провожал на автобус вечером. Она со мной не церемонилась, хватала меня под руку – и вперёд! И вот однажды мы шли с ней вот так, под ручку, к остановке. А там перекрёсток такой дебильный – поворот с Ярославского на мост через реку – машины так и шныряют, а светофора нет. И я зазевался, вылетел на проезжую часть, а тут машина несётся прямо на меня. Девушка меня за рукав буквально из-под машины вытащила, мне только по руке дверкой ширкнуло и разбило часы, купленные на первую зарплату на заводе…
– Ты каво, моя, под машину-то чуть не залез? – улыбалась, глядя на меня, девушка.
Я только хлопал глазами, ошарашенный таким удачным исходом событий.
Но мне нравилась вторая наша работница – Лариса Ананьина. Она более утончённая, интеллигентная. Когда первая девушка-швея отсутствовала, я всегда приглашал в столовую Ларису, да и вообще старался проводить с ней больше времени в разговорах. Мы подружились с ней, но общались только на работе.
И испытал не ведомое ещё чувство, когда 29 октября, в тот морозный день (выходной, к тому же), Лариса вместе с сестрой пришла меня проводить в армию. Они даже принесли мне чего-то съестного, кажется, каких-то булочек собственного приготовления. Я унёсся на седьмое небо! Приход Ларисы стал для меня неожиданным. Лариса обещала мне писать, дала свой адрес (который я – вот память! – до сих пор помню).
Служить я попал в Приморье, в войсковую часть №16662. Очень гордился, что это часть Войск правительственной связи КГБ СССР. Закрутилась моя служба. В первые месяцы не находилось даже минуты написать Ларисе. Потом я, конечно, писал, но ответа не получал. И только почти через два года, в 1985 году, Лариса прислала единственное письмо из Москвы, где она училась. Она написала, что она, скорее всего, останется жить в столице, что сейчас жизнь её бурлит (как раз в Москве проходил XII Международный фестиваль молодёжи и студентов), и что, к сожалению, наши пути с ней расходятся… Вот такая история…
P.S. Остаётся добавить, что по прибытию в часть мою телогреечку забрал старшина роты Катанаев, а польский коричневый костюм я самолично рвал прямо в строю, когда нас переодевали в форменное обмундирование. К моему удивлению, костюм оказался очень прочным, и мне стоило больших усилий оторвать пиджаку рукава и разорвать брюки – изрядно я попотел тогда.
29 октября, 2013
Полжизни в Сосновом Бору
Лечил зубы. Хожу к стоматологу в нашу 3-ю поликлинику в Сосновом Бору. Там в прошлом году сделан ремонт, и теперь это приличное медицинское учреждение – чистенько, светло, кафель, золочёные ручки на новых дверях «под орех»… У кабинета стоматолога, правда, я застал несколько ожидающих приёма женщин, маленькую девочку и пожилого мужчину. Три женщины стояли прямо в дверях – знак того, что они уже готовятся зайти сию минуту. Я подошёл к двери:
– Кто к Кедровой? У меня очередь на 14:30…
– Сейчас зайду я! – Отозвалась одна из женщин. – С острой болью. Потом все остальные…
На дверях, вообще, висел листок в файлике с объявлением: «Уважаемые пациенты! В виду отсутствия воды приём не осуществляется!» Я вспомнил шутки Задорнова о русских, для которых такие надписи ровным счётом ничего не значат. И тоже успокоился, потому что если бы вода действительно отсутствовала, то и приём точно бы прекратили.
Когда доктор Кедрова вышла и пригласила меня, со мной зашла ещё одна женщина, тоже с острой болью.
– Меня там, в коридоре, ребёнок ждёт… – сказала она.
Я уступил. Вышел в коридор и сел рядом со смугленькой черноволосой девочкой, не русской, по всей видимости. Девочка первая со мной заговорила, мы с ней познакомились и стали коротать время за беседой.
– А у вас есть дочки? – спросила она.
– Есть, Валя и Маша, – ответил я. – Маша такая же, как и ты, ей пять лет.
Девочку звали Мадина, она таджичка, по-русски говорит отлично, своего языка не знает, а вот её старшие сестры (их три) знают родной язык. Кстати, показательно то, что с Валей в школе учится только одна нерусская девочка – армянка Моника, а вот у Маши в группе в «Орнаменте» из 25 воспитанников человек десять не русской национальности: мальчик армянин, две девочки армянки Лиана и Гоар, 5—6 таджичек и узбечек, одна киргизка – Машина подружка по имени Бакуля (Бактыгуль). Так что это очень хорошо иллюстрирует, что миграция в последние годы выросла значительно.
Потом я сидел в кресле и глядел в окно. Видел я голубое небо, три жёлтых двухэтажки с терракотовыми проплешинами, три голых тополя и сараи в центре композиции. Я разглядывал эти сараи (стайки по-местному), которые представляли собой бесформенную груду с серой, волнами, крышей, крытой толем, досками, с заплатками из ржавых листов жести, а кое-где и зияющими дырами. Возле стаек этих лежала груда серых старых досок, а сверху приставная лестница, которая, видимо, тоже пойдёт на дрова… Весь этот пейзаж, в общем-то, мне хорошо знаком с детства. Ведь вся моя жизнь прошла не просто в Чите, а в Сосновом Бору (Сосняке, как мы называли его в детстве). Тут жили и живут многие мои родственники: сестра, Крёстная, двоюродный брат с семьёй, двое его детей, племянник Дима и его дети… Здесь в таких же двухэтажках на ул. Кирова жила моя бабушка и тётя Галя… Сами мы жили здесь же на ул. Даурской, потом на Кабанской… – и, получается, моя родная Чита – это, по сути, мой родной микрорайон Сосновый Бор.
Вода тем временем действительно закончилась, и приём всё-таки прекратили.
– Вам повезло, – сказала врач, которую зовут, кстати, Наталья Владимировна.
В конечном счёте, доктор успела полечить мне три зуба, поставить две пломбы. Кстати, впервые в этой поликлинике стал применяться слюноотсос, и теперь не приходится захлёбываться слюной. И вообще, оборудование здесь всё новое. Напомню, что всё лечение проходит совершенно бесплатно, даже бахилы и те – бери из ведра любые на выбор: жёлтые или фиолетовые.
28 ноября, 2013
Самая лучшая служба
30 декабря 1985 года меня зачислили в кадры МВД, и я пробыл в этом ведомстве до 1 сентября 1998 года. А чисто милицейского стажа у меня почти 10 лет. В основном это служба в Отдельном взводе (позже роте и батальоне) конвойной службы, и немного в Межрайонном отделе милиции общественной безопасности (МОМОБ) УВД, где я служил в должности помощника дежурного дежурной части.
В милицию я попал случайно. 26 ноября 1985 года, после службы в Вооружённых Силах СССР, пошёл вставать на воинский учёт. И там, в Ингодинском военкомате, меня и завербовали. В то время в военкоматах дежурили «эмиссары» от подразделений, которые присматривали пришедших из армии дембелей. Я, как законопослушный гражданин, пошёл вставать на учёт в солдатской форме – в шинели, затянутый ремнём со звездой – всё как положено. Там-то на меня и обратили внимание двое «вербовщиков»: Василий Васильевич Замякин и Яков Павлович Шапрынский. Они подошли ко мне, спросили, не хочу ли я служить в милиции? Я такой вариант трудоустройства не отрицал, но не знал, куда конкретно пойти.
– У нас служба – самая лучшая в милиции, – так начали свою агитацию Вася и Яха (так потом я их стал называть). – Если ППСники работают с четырёх и до часу ночи и в выходные тоже, то мы – с 9 часов и до 18-ти, как белые люди. Выходные, праздники, Новый год – дома…
В общем, меня уговорили. Режим работы меня устраивал. Правда, потом узнал, что у конвойщиков много командировок, но как оказалось, в некоторые командировки даже заранее записывались – в Акшу, например, или в Чару. В Акше, в свободное время, ездили на 66-ом на рыбалку на Онон, а из Чары тогда везли дефицит – сгущённое молоко, тушёнку, индийский стиральный порошок и т. д.
Четыре месяца я отучился в Учебном центре УВД, что по улице Баргузинской, и 1 мая 1986 года настал самый первый рабочий день моей долгой службы, которая начиналась с командировки по области. Вместе с бывалым конвоиром Валерой Макаровым и следователем Доржиевым мы возили по местам преступлений некого «предпринимателя» Степанова, народного умельца, который незаконно устанавливал в правлениях колхозов и совхозов селекторную связь, используя при этом детские конструкторы. Помните, продавали такие переговорные устройства с двумя трубочками? Вот с этим «Стёпкой», как мы его называли, мы объездили Нерчинский, Сретенский, Балейский, Улётовский районы. Для меня это стало открытием не только профессии, но и родного Забайкалья: раньше я, кроме Агинского округа, никуда не ездил.
А потом служба полетела. Конвоирования в суды, в психиатрическую больницу («на горку», как говорили), отделы милиции, прокуратуры… Об этом можно бесконечно рассказывать. Летал в спецкомандировки в Актюбинск, Саратов.
Служба конвойная разнообразная, интересная. Помимо конвоя, нас задействовали на различных массовых мероприятиях: футбол, концерты, оцепления, патрули, засады и т. д. Однажды я сопровождал до Забайкальска депортированных китайцев, ловил на барахолке фарцовщиков, стоял на трассе с гаишниками, охранял лес в пожароопасный период – ой, всего сейчас и не вспомнишь…
Мы (конвой) очень дружили с судами, особенно с секретарями. Возникали, конечно, и романы – короткие и длинные. У меня осталась от того времени масса стихов – посвящений Светам, Наташам, Машам и т. д. Однажды мы с Димой Зайцевым, моим другом, даже приняли участие в Новогодней ёлке для детей работников Центрального райсуда, в качестве исполнителей главных ролей.
Про конвой я писал много стихов, которые можно прочитать в моей книге «Стихи».
9 ноября, 2013
От «Пьяного ёжика» до «Резонанса»
«Газеты» начал выпускать ещё в школе
Прошёл День российской печати (лучше бы, конечно, он назывался День журналиста или День российской журналистики). А то получатся, что отмечают его только печатные СМИ, а электронные и интернет-издания вроде бы и ни при чём…
Я почти 16 лет отдал газете «Резонанс», которая в прошлом году приказала долго жить – редакцию ликвидировали.
Писать я начал ещё в школе, в классе в 6-ом. Тогда я выпускал несколько рукописных изданий для своего класса: «Юбилейную газету», «Юмористическую газету». Конечно, газеты представляли собой согнутые пополам тетрадные листки, но всё-таки выходили они периодически, длительный срок и поэтому я считаю их своими первыми школьными СМИ.
А вот журналы я делал потолще – «Наука и техника» и «Пьяный ёжик» (кое-какие выпуски журналов у меня сохранились). Снабжал их иллюстрациями, придумывал ребусы, кроссворды… Стихи свои первые публиковал именно там.
