Однако Серебровский, похоже, твердо решил отправить меня в Россию и продолжал приводить все новые и новые доводы. Наконец однажды я прямо ему сказал:
– Мне не нравится обстановка у вас в стране. Мне не нравятся большевики, которые ею правят.
Он казался удивленным:
– Большевики не нравятся? А что с ними не так?
Я ответил:
– Судя по всему, у них есть привычка стрелять в людей, особенно в инженеров.
Серебровский улыбнулся и тихо сказал:
– Ну, я большевик уже много, много лет. Я вызываю у вас опасения?
Я испытал глубокое потрясение. У меня не было точного понимания, как должен выглядеть большевик, но уж точно не как этот уравновешенный человек и хороший профессионал. Мои познания о Советской России в то время были практически нулевыми; одно время я просматривал статьи в газетах и журналах, но из них явствовало, будто там творится непонятно что, и я отказался от чтения. Мои представления о большевиках были расплывчатыми, тем не менее у меня сложилось впечатление, что все они – кровожадные невежды; и после этого признания русского профессора я стал внимательнее присматриваться к нему.
Именно настороженность с моей стороны заставила мою память сохранить один эпизод. Инженер, показывая нам золотопромышленный рудник, предупредил Серебровского, чтобы тот держался подальше от лотков. Его манеры, такие сдержанные на протяжении всех дней нашего знакомства, вдруг переменились. Он вспыхнул, как римская свеча, и тихим напряженным голосом попросил меня сообщить нашему проводнику, что он и сам горный инженер и прекрасно знает, как себя вести в шахте. Внезапно он показался мне совсем другим человеком, властным, привыкшим к уважению.
Вспоминается еще один случай, который меня тогда удивил. Я организовал встречу Серебровского с главным управляющим рудника Джуно, одного из крупнейших в мире предприятий по добыче золота. Мы добрались туда ко времени обеденного перерыва и увидели управляющего выходящим из туннеля в рабочей одежде, заляпанной грязью.
Когда я представил его Серебровскому, тот выглядел растерянным. Он отвел меня в сторонку и спросил:
– Вы хотите сказать, что это главный управляющий?
Я ответил:
– Да, именно он.
Мы втроем пошли в столовую компании, чтобы пообедать. Выбрали себе еду и сели за один из длинных столов, на которых стояла еда, и взяли себе кто что хотел. Конечно, никакие столы ни для кого не были зарезервированы, и рядом с нами сидели простые горняки, они слушали нашу беседу и иногда вступали в разговор.
Этот эпизод произвел сильное впечатление на Серебровского; он после этого много со мной говорил: никак не мог осознать тот факт, что главный управляющий сел обедать со своими рабочими и это было чем-то само собой разумеющимся.
Я ничего из ряда вон выходящего в этом не увидел. Объяснил ему, что никаких классовых различий между служащими и рабочими на Аляске нет.
– Неужели в России по-другому? – удивился я. – Мне казалось, там все равны.
Серебровский как-то задумчиво на меня посмотрел.
– Пока не совсем так, – сказал он, затем добавил: – Но будет так, и довольно скоро.
После этого ему, кажется, еще больше захотелось взять меня с собой. Он часами описывал красоты девственных уголков Сибири и других восточных территории России.
– Ваша Аляска прекрасна, – говорил он, – но ее нельзя сравнить с нашими золотодобывающими территориями. И потом работы, открывающие новые перспективы, здесь уже завершены. На Аляске возможностей отличиться и преуспеть больше нет. А в России мы только начинаем, и такой человек, как вы, найдет работу, достойную его талантов.
Его красноречие против воли подействовало на меня. В конце концов я привел в качестве контраргумента мою семью. Я сказал, что у меня есть жена и две маленькие дочки и я их очень люблю. Не могу же я взять их с собой в такую страну, как Россия, а оставлять в Америке на долгие годы не намерен.
Серебровский не принял мое возражение.
– Конечно, вы можете взять семью в Россию, – сказал он. – Мы им предоставим все самое лучшее. Проезд первым классом на лучших пароходах от Аляски до России для всех вас. Лучшее жилье, где бы вы ни оказались. Денежное содержание, достаточное для всей вашей семьи в России, вдобавок к оплате в американских долларах.
Так как я не соглашался, он настоял на том, чтобы вернуться со мной и осмотреть тот рудник, которым я управлял. Он познакомился с моей женой и дочками, рассказал им о России. Если бы против его предложения выступила моя жена, вопрос, вероятно, был бы решен именно там и тогда. Но она, казалось, была весьма заинтригована идеей такого приключения. И перспектива заработать и накопить много денег, естественно, привлекала нас обоих.
Но мы не стали торопиться с принятием решения до Серебровского. Он уехал, твердо пообещав, что мы скоро получим от него известия. Вскоре я получил от него из Москвы телеграмму с предложением поехать в Нью-Йорк и заключить контракт с Амторгом – советской организацией, которая занималась покупками и продажами в Америке, в том числе приобретением инженерных услуг. В то же время Серебровский телеграфом перевел мне деньги на проезд в Нью-Йорк плюс дополнительную сумму, достаточную для оплаты обратного пути на Аляску, если я не буду удовлетворен предложенным контрактом.
Поскольку дорожные расходы до Нью-Йорка в любом случае были оплачены, отказываться от этого предложения не имело смысла. 22 февраля 1928 года мы вчетвером выехали с Аляски, которую считали родиной больше, чем любую другую часть мира. Мы все еще не имели четкого представления о том, что собираемся делать; я был настолько не уверен относительно поездки в Россию, что оставил семью на Западном побережье, а сам отправился в Нью-Йорк, чтобы все обсудить.
В Нью-Йорке я обнаружил, что условия моего контракта вполне удовлетворительные – все соответствовало тому, что ранее предлагалось. Однако в Амторге я впервые столкнулся с советской волокитой; пришлось заполнить так много документов и подписать так много бумаг у разных мелких начальников, что прошел целый месяц, прежде чем все было улажено. Я вызвал жену и дочерей в Нью-Йорк, и в марте мы отправились через Атлантический океан в Россию, в большом волнении, что вполне объяснимо.
Мой контракт был заключен на два года, и срок этот казался мне достаточно долгим; разумеется, я ни за что не подписал бы его на более продолжительное время. Никто из нас тогда не предполагал, что мы отдадим этой стране целых десять лет жизни; столкнемся с множеством приключений, о которых даже помыслить не могли. Думаю, зная, что ждет нас впереди, мы бы повернули обратно, несмотря на привлекательный контракт.
Но жизнь устроена по-другому; иначе трудно было бы добиться цели. Мы отплыли в довольно бодром настроении, и больше всего тревожила нас разве что морская болезнь. Мы купили несколько книг о России, чтобы почитать в пути, но из-за корабельной качки приходилось лежать в койках, и получать знания нам хотелось не больше, чем пищу. Мы отправлялись в Советскую Россию, практически ничего не зная об этой стране, ее своеобразных идеях и обычаях.
Глава 2
Прохладный прием в москве
Билеты у нас были куплены до Шербура, но пароход еще находился посреди океана, когда однажды в дверь каюты постучал посыльный и передал радиограмму от Серебровского из Лондона. Мой русский профессор просил меня остановиться в Лондоне, чтобы помочь ему с докладом о технологии горных работ в Соединенных Штатах. Мы высадились в английском порту и поехали в Лондон.
Ознакомившись с докладом, я еще больше, чем раньше, поразился величайшей работоспособности этого русского. Он пробыл в Соединенных Штатах всего лишь несколько месяцев и каждый день проводил в делах. Тем не менее нашел время написать очень большую книгу с огромным количеством иллюстраций, в которой привел самые современные методы добычи золота, используемые в нашей стране. Он готовил эту книгу для публикации на русском языке и хотел, чтобы прежде, чем он выпустит ее в свет, я проверил фактический материал. Я нашел совсем мало такого, что требовалось изменить в его труде.
Покончив с этой работой, я забрал семью и отправился в Берлин, где, по словам одного американского друга, можно было встретиться с инженерами, как американцами, так и немцами, которые работали в России и могли бы дать мне ценные советы. В то время сотрудничество между Россией и Германией было очень тесным; русские нанимали сотни немецких специалистов, чтобы те помогли им наладить работу промышленных предприятий, а также закупали в Германии оборудование и материалы для новых заводов, промышленных отраслей и транспортных линий. Сотрудничество оказалось удачным для обеих стран, и я уверен, что многие немцы и некоторые русские были разочарованы, когда приход к власти Гитлера разрушил эти отношения.
Инженеры в Берлине держались дружелюбно и старались быть полезными. Они предупредили меня, что принципы работы инженеров в России совсем иные, чем в Соединенных Штатах и большинстве других стран. Инженеры в России, говорили они, никогда не спускались в шахты в рабочей одежде, как инженеры в Соединенных Штатах. Они заверили меня, что я не смогу ничего добиться, если не буду соблюдать обычаи страны; я должен хорошо одеваться, носить перчатки, если направляюсь на рудник, и, отдавая приказ, должен написать его у себя в кабинете и отослать исполнителям с нарочным.
Я слушал все это с серьезными опасениями; даже представить себе не мог подобной линии поведения. С тех пор, когда проходил практику на приисках, я трудился бок о бок с рабочими, носил такую же одежду, а зачастую выполнял ту же работу, что и они. Я представить не мог, как инженер может хорошо справляться с делом, если будет стоять в стороне, разодетый в парадные одежды, в перчатках, не принимая непосредственного участия в производственном процессе.
В Берлине я впервые узнал, что работавший со мной Серебровский – куда более важное должностное лицо в России, чем мне казалось раньше. Как мне сказали, он – один из самых высокопоставленных промышленников, занимающий несколько высоких постов, и необыкновенно влиятелен. Он самый большой босс в моей отрасли, золотодобыче.
В те дни в Берлине было много русских: и эмигранты, и командированные советские чиновники. Некоторые эмигранты придумали для себя нехитрый бизнес. Они внимательно следили за новостями в советских газетах о закупочных миссиях, посылаемых в Берлин из Москвы. Накануне прибытия такой группы они посещали заинтересованные немецкие фирмы и рассказывали немцам, что имеют друзей среди русских уполномоченных и могли бы посодействовать, чтобы закупки производили в данной фирме. Немцы предлагали им процент с выгодной сделки.
Чаще всего эмигранты связей в закупочных миссиях не имели и никак не могли повлиять на результаты дела, даже если у них действительно находились там случайные знакомые. Но по закону средних чисел советские закупщики приобретали некоторое количество товаров в фирмах, с которыми существовала такая договоренность, и ловкие эмигранты, таким образом, неплохо зарабатывали на жизнь без всякого риска или вложения капитала, точнее, вообще ничего не делая.
Один из советских представителей, находившихся тогда в Берлине, проникся ко мне симпатией и упорно пытался дать какой-то совет, хотя по-английски говорил очень плохо. Наконец он нашел переводчика, которому доверял, и провел вечер за описанием советской правоохранительной системы, прочно укоренившейся и необходимой в сложившихся в России условиях. Он сказал, что я не должен беспокоиться, если работающие со мной русские будут внезапно исчезать при странных и даже, возможно, таинственных с моей точки зрения обстоятельствах. Он убеждал меня, что сейчас нет другого способа навести в стране порядок. Сотрудники органов госбезопасности очень активно действуют на шахтах и предприятиях. Но мне, по его словам, следует воспринимать этих сотрудников как помощников, а не помеху в работе и не волноваться из-за них.
Стремясь помочь мне добрым советом, он заставил меня изрядно поволноваться. Нарисованная им картина постоянного наблюдения структур НКВД за работой на предприятиях показалась мне настораживающей. Мне никогда не приходилось работать в таких условиях, и перспектива привыкать к ним не понравилась. Я не видел необходимости столь строго контролировать работников на шахтах и заводах.
Мы несколько дней прожили в Берлине, который в 1928 году был оживленным, беззаботным городом, и прекрасно провели там время. Люди, с которыми я встречался, проявляли интерес к моей поездке в Россию, и их рассказы об этой стране оказались очень полезными. Серебровский встретил нас в Берлине и предложил поехать вместе с ним в дальнее путешествие на поезде через Польшу и Россию в Москву.
В Лондоне и Берлине существовала привычная нам цивилизация; но, когда мы попали в Польшу, все четверо почувствовали беспокойство. Наш поезд пересек немецко-польскую границу посреди ночи, нас разбудил рослый солдат, который распахнул дверь купе и наставил на нас армейскую винтовку через дверной проем. Мои маленькие дочки были до смерти напуганы, да и я чувствовал себя не слишком спокойно. Когда мы уже подумали, что он готов выстрелить, появился второй мужчина в форме и вежливо попросил у нас паспорта. Он перекинулся несколькими словами с солдатом на своем языке и скривил губы в усмешке, определив по визам, что мы направляемся в Россию. По его поведению мы заключили, что этот поляк не одобряет иностранцев, которые едут помогать русским.
После такого приключения уснуть мы уже не смогли, и наше настроение не улучшилось, когда мы утром увидели за окном польские равнины, все еще покрытые глубоким снегом, хотя был уже апрель. Снаружи было очень холодно, и поезд не очень хорошо отапливался. Условия не стали лучше, когда мы пересекли восточную польскую границу и пересели в российский поезд. Местность за окном оказалась такая же равнинная и совсем не живописная, а в поезде стало еще холоднее.
Я отправился на поиски Серебровского, когда российский поезд отошел от пограничной станции, и в конце концов обнаружил его в вагоне-ресторане. Такого счастливого выражения лица я у него никогда раньше не видел: перед ним лежало несколько ломтей черного хлеба грубого помола и стояли два стакана чаю. Он пригласил меня разделить с ним эту еду, уверяя, что такого хлеба больше нигде в мире, кроме России, не достать. Я попробовал и решил, что никто, кроме русских, есть его не станет. Впоследствии, однако, я тоже полюбил русский черный хлеб и скучал по нему, когда уехал из страны.
Наша маленькая семья была не слишком счастлива, когда мы приехали в Москву. Польская и российская унылая сельская местность, холодные поезда вызвали у нас ощущения, что, возможно, мы совершили ошибку, согласившись провести два года в такой обстановке. И Москва оказала нам холодный прием. Несколько друзей, закутанных в меха до самых глаз, пришли на вокзал, чтобы встретить Серебровского, последовали объятия и приветствия. В восторге от встречи, Серебровский совсем забыл о нашем существовании и пошел по длинному перрону, окруженный друзьями. Мы в конце концов отыскали носильщиков, которые забрали наш багаж, но, выходя из здания вокзала, успели только увидеть Серебровского, отъезжающего в большом лимузине.
Я слишком плохо ориентировался в российских условиях, чтобы забеспокоиться в тот момент. Но мы не приготовились к такой погоде; девочки были одеты в легкие платья и короткие носки, а на вокзале было совсем не жарко. Я сказал им подождать минутку, пока найду такси, понятия не имея, что в 1928 году такси в Москве практически не существовали. В тот момент, по сути дела, я начал охоту за транспортом, который мог бы меня хоть куда-нибудь отвезти, и эта охота не заканчивалась в течение десяти лет, пока я летом 1937 года не сел в Москве на поезд, который увез меня из России навсегда.
Возле вокзала стояло несколько одноконных саней, возницы были до глаз закутаны в шубы. Я не знал ни слова по-русски, а они не знали ни слова ни на каком другом языке и не проявляли ни малейшего любопытства к тому, что я пытался им сказать. Я метался возле вокзала битых два часа, с каждой минутой злясь все больше, пока жена и дочери дрожали от холода в вокзальном помещении. Наконец появился маленький человечек в кепке с надписью «Гид», говоривший по-английски. Вскоре мы уже ехали на паре русских саней в гостиницу, где оставались весь следующий месяц, проведенный в Москве.
С того дня я наблюдал, как сотни американских инженеров приезжали в Россию, и страдал вместе с ними. Те первые дни, когда все говорят на совершенно незнакомом языке, когда еда, обычаи и магазины не похожи ни на что, виденное раньше, нелегко пережить. Нас отвезли в гостиницу, в которую теперь селят иностранных туристов и обслуживающий персонал в ней говорит на нескольких языках. Но в 1928 году здесь жили только русские, и никто вообще не говорил по-английски. Мы нашли ресторан на третьем этаже, следуя за своим носом, но несколько дней не в состоянии были заказывать еду, пока не обслуживали кого-то другого и мы хотя бы могли указать на их блюда. Стало ясно, что я не продвинусь в своей работе в этой стране, пока не выучу хоть что-то из здешнего языка.
На следующий день после нашего приезда началась русская Пасхальная неделя. В сотнях церквей в Москве почти непрерывно, днем и ночью, звонили в колокола в течение пяти или шести дней. Для наших ушей колокола звучали резко и непривычно, не давая уснуть. Мы понятия не имели тогда, что это была последняя русская Пасха, которую отмечали с размахом; вскоре после этого власти разрушили большинство церквей, а оставшимся было запрещено звонить в колокола. В те дни русские были очень дружелюбны и гостеприимны по отношению к иностранцам, как были бы и потом, будь им это разрешено. Несколько русских, с которыми мы познакомились, пригласили нас домой и угостили куличами и творожными пасхами, специально приготовленными к празднику.
Свой первый месяц в Москве я провел, знакомясь с организацией центрального аппарата вновь созданного треста «Главзолото», с которым мне предстояло сотрудничать. Я также работал в комиссии, которая должна была составить перечень стандартного оборудования для использования на рудниках и обогатительных фабриках и разработать чертежи подходящего небольшого оборудования, которое можно было бы сразу изготовить на советских заводах. Я был впечатлен тем фактом, что планы развития золотодобывающей промышленности строились в гигантских масштабах и, казалось, были доступны огромные средства.
Большой советский весенний праздник, 1 Мая, пришелся на первый месяц нашего пребывания в Москве. Должен признаться, что с политическим образованием у меня были большие проблемы, и я даже не знал, что 1 мая – праздничный день. Это Международный день труда в Европе, но его никогда не отмечали на рудниках Аляски, где я провел большую часть трудовой жизни. Для меня еще не нашли переводчика, и приходилось объясняться на ломаном немецком с помощью русского служащего, говорившего по-немецки. Когда мы заканчивали рабочий день 30 апреля, он пригласил меня прийти в управление в девять часов утра на следующий день, и я понял, что будет нечто особенное.
Задолго до назначенного часа я пришел в правление, и улыбающаяся русская девушка прикрепила ленточку мне на пиджак, после чего мой коллега, говорящий по-немецки, взял меня за руку и вывел на улицу, где собрались остальные служащие, строящиеся в колонну. Я понятия не имел, что происходит, но отправился вместе со всеми. По пути к нам время от времени присоединялись другие группы, и, наконец, мы добрались до перекрестка с кольцевым движением в части города, совершенно мне незнакомой. Это была наша временная цель. Мы стояли и ждали.
Примерно спустя час мой говорящий по-немецки гид объяснил мне, что ему надо отлучиться на минутку по какому-то срочному делу, и оставил меня с группой, где говорили только по-русски. Я не подозревал, что он просто от меня сбежал, но именно так он поступил и в тот день больше не появился. Погода выдалась холодная, а я был одет достаточно легко, чтобы чувствовать себя комфортно. Мы двигались очень медленно, поскольку улицы были забиты людьми, шедшими в таких же колоннах, как наша.
Я отправился на эту демонстрацию в девять утра и шел или стоял в ожидании, не в состоянии даже словом перемолвиться, до пяти часов вечера. Русские, судя по всему, к этому привыкли; они явно пришли готовыми к долгому испытанию и развлекались, как могли, песнями и танцами, чтобы согреться. Я не был таким стойким и непременно сбежал бы, если б знал, где нахожусь, или мог спросить у кого-нибудь, как добраться до моей гостиницы. Но я понятия не имел, в каком направлении двигаться.
Около пяти часов я увидел знакомое здание в центре города. Я знал, что моя гостиница недалеко. Не оглядываясь, вышел из колонны и направился в гостиницу, где наконец смог с удовольствием поесть и выпить.
Позже я узнал, что эти первомайские демонстрации – одно из самых величайших зрелищ в мире. Я видел их несколько, и они произвели на меня сильное впечатление. Но в тот первый раз я был частью демонстрации и даже не знал об этом. Если бы я задержался в колонне еще на пять минут, то добрался бы до Красной площади, которая была конечной целью всех колонн, и промаршировал мимо Сталина и других высокопоставленных российских чиновников на трибуне.
В процессе знакомства с организацией, на которую собирался работать, я узнал, что трест «Главзолото» находился в ходе передачи от одного государственного ведомства другому и теперь центральное правительство брало на себя управление работой рудников, которые до сих пор находились в ведении местных органов. Но поскольку катастрофически не хватало – по сути, их почти не было – опытных рабочих и инженеров, а также недоставало оборудования, организацию разделили на ряд региональных трестов, каждый из которых непосредственно подчинялся центральному тресту в Москве. Так появлялась возможность лучше распределять доступные ресурсы.
За этот месяц у меня появилось смутное осознание того, что промышленность целиком, как практически и все остальное в России, контролировали политработники. Мне объясняли, что центральный трест и все региональные тресты и каждая группа рудников находится в совместном ведении управляющего[2 - В тексте сохранена терминология автора.], не имеющего технической подготовки, и главного инженера. Первый был партийный работник, член коммунистической партии, а второй – ответственный за организацию работ. Но функции этих двух руководителей перекрывались, и, как я обнаружил впоследствии, как только партийные работники лучше узнавали технологию добычи золота, они постепенно брали весь процесс под свой контроль. Однако главных инженеров назначали заместителями управляющих, так что в случае отсутствия одного из них другой мог выполнять функции обоих.
Политический контроль, как я заметил с самого начала, проходил через всю организацию сверху донизу. Во главе таких отделов треста, как добывающий, обогатительный, транспортный, проектный, бухгалтерский и снабженческий, находилось два начальника, один из которых был коммунист, а другой – технический специалист. Не приходилось сомневаться, что технический эксперт был вторым номером, а окончательное слово всегда было за политработником.
Тот первый месяц в Москве был, наверное, самым тяжелым для меня периодом в России. Мне не терпелось буквально зубами вцепиться в задание, а оно ускользало от меня. Сначала не удавалось найти хоть какого-то переводчика, и, даже когда переводчик появился, я не мог понять специфики организации советской добывающей промышленности. Я никогда не сталкивался ни с чем подобным.
Но на самом деле события развивались для меня быстро, согласно российским стандартам времени, которые позже стали привычными. Примерно в середине мая мне сообщили, что я назначен главным инженером группы золотых рудников, разрабатываемых в Кочкаре, на Южном Урале в Западной Сибири. Я немедленно сделал то, что сделал бы на Аляске или в любом другом месте: попросил планы шахт, производственные показатели и сметы расходов, чтобы оценить, имеет ли смысл их разрабатывать.
Я попросил молодого немецкого экономиста, работавшего в управлении, достать мне эти материалы. Он был убежденный коммунист, приехавший, чтобы связать свою судьбу с большевиками. Он сказал:
– При нашей системе вам не нужно беспокоиться о расходах. Если производственные затраты высоки на одном руднике, это компенсируется низкими затратами на другом.
Смысла в сказанном я не увидел, но был не в том положении и настроении, чтобы с ним спорить. Я собрал семью, мы снова сели в русский поезд и на сей раз отправились в долгую поездку из Москвы на Урал.
Глава 3
Социалистическое золото
В первые дни своего пребывания в России я был слишком занят, чтобы размышлять о причинах, по которым российские золотые рудники и месторождения до сих пор находились в полном пренебрежении. Наверное, я считал само собой разумеющимся, что виной всему революция и Гражданская война, хотя у меня были смутные подозрения, что Гражданская война уже какое-то время назад закончилась. Мне потребовалось прожить и проработать в России многие годы, прежде чем я сумел понять причины этого пренебрежения, но читателю не придется ждать так долго, чтобы лучше, чем мне в свое время, разобраться в моем российском опыте.
Будучи американцем, я никогда и подумать не мог, что тот, кто обнаружил в земле золото, не захочет его добывать. Поэтому мне казалось вполне нормальным, что большевистское правительство хочет добывать золото и нанимает меня для содействия в этом. Но через несколько лет после того, как я прибыл в Россию, мне рассказали, что решение о возобновлении добычи золота в больших масштабах было принято только после продолжительных споров между влиятельными коммунистическими лидерами, а некоторые коммунистические вожди остались принятым решением недовольны.
Судя по всему, основоположники коммунизма, включая Карла Маркса и Ленина, придерживались мнения, что золото утратит большую часть ценности при коллективистской системе, и один из них однажды саркастически заметил, будто золото при социализме было бы полезно только для пломбирования зубов и с таким же успехом может применяться для изготовления сантехники, как и для чего-либо другого.
Большинство коммунистов, как я узнал позже, были склонны воспринимать любое высказывание основателей их системы как евангельскую истину и потому в течение целого десятилетия после революции не обращали никакого внимания на богатейшие месторождения золота, разбросанные по всей России.
До Первой мировой войны в России велась значительная добыча золота, большая часть – на россыпных приисках. Флот небольших земснарядов действовал на Урале, в Западной Сибири, вдоль реки Енисей и на Дальнем Востоке. Остальное добывали орды старателей, или золотоискателей, разбросанные по всему Уралу и Алтаю, в Западной Сибири и вокруг озера Байкал, вдоль рек Енисей, Лена, а также Амур на Дальнем Востоке.
Что касается рудников, несколько их имелось в довоенной России на Урале, в Западной Сибири и Казахстане, проводилась разведка месторождений в районе реки Амур на границе с Маньчжурией. Почти на всех рудниках использовались устаревшие методы и примитивное оборудование. Практически повсеместно золотая руда добывалась вручную, пропускалась через чилийские мельницы, а затем извлекалось золото. Большинство рудников можно было разрабатывать только до уровня воды из-за отсутствия насосов, и по причине неполного извлечения золота работы велись только с богатыми рудами.
Но и эта примитивная промышленность была практически полностью потеряна в ходе Первой мировой войны и гражданских конфликтов, последовавших затем в России. В течение восьмилетнего периода с 1914 по 1922 год добыча золота на территории России прекратилась практически полностью. При одном-двух исключениях, земснаряды были утрачены, рудники закрыты, шахты затоплены, и во многих случаях были полностью разрушены опоры, здания и горно-обогатительное оборудование. Практически единственными золотодобытчиками, оставшимися в стране, были старатели, которые выполняли свою работу киркой и лопатой или с помощью подъемника с конным приводом.
Между 1922 и 1927 годами, в период до моего приезда в Россию, наблюдался небольшой рост добычи золота, совершенно спорадический по характеру и по большей части из-за восстановления некоторых мелких жильных рудников, для которых собирали оборудование с нескольких рудников, чтобы заработал один, как говорят на шахтерском сленге – наспех сколоченный. Единственными людьми, заинтересованными в этом процессе, были индивидуальные арендаторы, и они получали только ту часть золота, которую можно было извлечь с помощью ртути.
Теоретически правительство владело всем золотом, как и всеми полезными ископаемыми, землями и лесами России. И оно прилагало большие усилия для добычи других полезных ископаемых: железа, меди, цинка и тому подобного, признаваемых полезными при социализме. Но центральное правительство не обращало никакого внимания на золото, и арендаторы, которые управляли несколькими разрозненными рудниками, заключали соглашения с местными органами власти, которым самим не хватало как финансовых ресурсов, так и квалифицированных специалистов для оснащения и эксплуатации золотых рудников. Центральное правительство так мало интересовалось золотом, что не предпринимало серьезных попыток предотвратить его контрабанду, которая в то время велась в больших масштабах через южные границы России.
Летом 1927 года на сцену вышел Иосиф Сталин. Похоже, он не был склонен, как некоторые другие коммунисты, принимать как вечную истину высказывания Карла Маркса и Ленина о золоте. Так или иначе – это открыто не обсуждалось – он заинтересовался золотой лихорадкой 1849 года в Калифорнии и стал читать все, что смог найти, по теме. Среди прочих он прочитал книгу «Золото Саттера» французского писателя Блеза Сандрара, в которой ярко описывается золотая лихорадка. Также он прочел большую часть произведений Брета Гарта и «Историю Калифорнии во время и после золотой лихорадки» Т.Э. Рикарда.
В это время, в 1927 году, Сталин и другие коммунисты, вероятно, начали тревожиться относительно японской угрозы русским дальневосточным владениям. Дальневосточная территория России была так мало заселена в то время, что ее было бы очень трудно защитить. Там нельзя было обеспечить связь и снабжение армии, даже небольшой численности. Естественно, Сталин рассматривал самые разные способы сделать эту территорию более безопасной. И калифорнийская золотая лихорадка дала ему ключ к решению.
Приведенные выше факты являются, конечно, гипотетическими, но в целом подтверждаются книгой, опубликованной в 1936 году Серебровским. Эта книга дала мне первое настоящее понимание обстоятельств, при которых я приехал в Россию. Книга, озаглавленная «На золотом фронте» и опубликованная только на русском языке, была изъята из обращения вскоре после того, как увидела свет, потому что некоторые люди, в ней упомянутые, впоследствии оказались заговорщиками. У меня есть один из немногих сохранившихся экземпляров этой ценной книги.
Книга Серебровского ясно показывает, что воображение Сталина воспламенилось, когда он прочитал о Калифорнии 1849 года. Он был восхищен тем, как быстро оказались заселены западные регионы Соединенных Штатов после того, как в Калифорнии было найдено золото, причем именно это стало стимулом быстрого обогащения.
Можно представить себе затруднительное положение Сталина как коммуниста. Желание быстро разбогатеть является явно индивидуалистическим и капиталистическим, и вряд ли социалистическое правительство должно его поощрять. Также в это время Сталин был вовлечен в борьбу за власть с другими влиятельными коммунистическими лидерами, которые обвиняли его в том, что он отходит от принципов революции.
Между тем речь шла об огромном регионе, слабо населенном и потому в высшей степени уязвимом перед нападением, который мог быть заселен с аномальной быстротой, как случилось с западными регионами Соединенных Штатов после 1849 года, если бы только началась золотая лихорадка. И Сталин знал, что на советском Дальнем Востоке очень много золота, которым практически полностью пренебрегал его теоретический владелец – советское правительство.
В книге Серебровского не уточняется, поделился ли Сталин этой идеей с другими высокопоставленными коммунистами, особенно с представителями оппозиционных групп, которым в то время все еще разрешалось существовать среди коммунистов в России. Сталин, вероятно, знал, что в любом случае ему придется вести длительную теоретическую битву с теми, кто будет указывать на высказывания Маркса и Ленина о золоте при социализме.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69818794&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
