Группа авторов "Русская армия на чужбине. Галлиполийская эпопея. Том 12"

Общность экономической и моральной катастрофы Европы неизбежно диктовала необходимость общих усилий для восстановления старого, разрушенного здания. Но вместо солидарности между народами установился антагонизм и рознь, восторжествовал грубый государственный эгоизм и интерес господствующей национальности. Картина раздора и междоусобицы роняла моральный вес и значение Европы во всем мире. Европа была поражена бессилием. Старый мир востока и запада держался на таких колоссах, как Германия и Россия. После окончания войны Америка отошла от европейских дел, Англия не имела сухопутной армии. Осталась Франция как единственная сила для установления нового порядка на континенте и целая система малых, слабых, неокрепших государственных новых образований. Слабость этих сил тотчас же сказалась. Европа не могла справиться с задачей укрепления мира. Турецкие отряды Кемаля в несколько десятков тысяч скорее всякого вооруженного сброда, чем войска, являлись грозной опасностью для востока. Авантюрист д’Аннунцио, захватив Фиуме, дерзко бросал вызов всей Европе. Франция не могла исторгнуть от Германии наложенные на эту последнюю денежные обязательства. Но нигде не сказалось так бессилие Европы, как в русском вопросе. Известно выражение Клемансо: «России больше нет». Россия была признана пустым местом на карте Европы.

Усталая после мировой войны, Европа вначале сделала попытку одолеть большевизм как общего врага России и ее союзников. Но эта слабая попытка обнаружила все бессилие Европы, обнаружила также, что восстановление России в ее прежней мощи совсем не входит в расчеты западных держав. Когда была одержана победа над Германией, престиж союзников был велик. И малейшего усилия с их стороны было достаточно, чтобы воля их была исполнена. В это время германские войска, в количестве 500 тысяч, занимавшие Юг России, оставляли его, возвращаясь обратно в Германию. Было очевидно, что с их уходом вся эта огромная область, населенная более 40 млн. жителей, оставленная без вооруженных сил, будет охвачена анархией, вслед за которой тотчас же появится большевизм. Необходимость спасения всего этого русского края была настолько очевидна, что и генерал Вертело, а после Верховный комиссар по делам востока Франше д’Эспере дали обещания занять Юг России двенадцатью дивизиями пехоты и четырьмя кавалерии. Но вместо этого в Одессе высадились всего одна бригада французского десанта и такое же количество греческих войск. Они высадились в Одессе, заняли Севастополь, но не пошли дальше. Англия оказала поддержку Добровольческой армии, боровшейся на Кубани и на Дону против большевиков, присылкой в Новороссийск снаряжения и обмундирования. Но скоро обнаружилось, что союзники вовсе не намерены оказать бескорыстную помощь России. Россия была разделена на сферы французского и английского влияния. Восторжествовали интересы угля и нефти. Началась политика использования слабости России для извлечения своекорыстных выгод. Англия вела двойную игру. То, что делалось руками Черчилля, разрушалось политикой Ллойд Джорджа, а этот последний строил свои политические расчеты на поддержке большевистской власти, ослабляющей могущество России, опасной для интересов Англии в ее индийских владениях. В Закавказье Англия покровительствовала независимой Грузии и не допускала Добровольческих войск для занятия Баку. На севере генерал Марш предал армию генерала Юденича и поддержал образование независимой Аатвии и Эстонии.

Франция ставила ставку на могущественную Польшу. Бесцельно простояв в Одессе, французские войска внезапно ее бросили. Никогда еще моральному престижу Франции не было нанесено такого удара. Россия была брошена на произвол судьбы.

Россия переживала участь Польши времен ее упадка и ее разделов. Но разделы Польши совершались не дружественными союзными державами. Сознание несправедливости совершаемого было присуще даже участникам польского дележа XVIII века. Императрица Екатерина II в свое оправдание объявляла, что она возвращает России отторженные от нее земли. Мария-Терезия плакала, по циничному выражению Фридриха Великого, «плакала, но все-таки брала».

История знает разделы Польши, названные смертным грехом, тяготевшим над Европой, но история еще не знала расчленения дружественной державы ее же союзниками. Нельзя без чувства глубокого волнения читать слова из речи Черчилля, произнесенной им на англо-русском собрании в Лондоне: «Сила Лиги Наций будет испытана в русском вопросе. Если Лига Наций не сможет спасти Россию, Россия в своей агонии разрушит Лигу Наций. Всем легкомысленным, всем неосведомленным, всем простодушным, всем поглощенным личными интересами – я говорю: вы можете покинуть Россию, но Россия вас не покинет.

Веселье царило на улицах, когда я ехал сюда нынче вечером. Улицы были залиты тысячами, десятками тысяч народа, чувствующего, что настал момент, когда он может радоваться и торжествовать великую победу в великой войне. И есть ли здесь кто-нибудь, кто станет отрицать, что народ сполна заплатил за свое право оглашать воздух криками радости? На декоративных щитах, на улицах, начертаны наименования всех полей битв, рассеянных по всему земному шару, на которых ради праведного дела дралась наша молодежь, завоевывая себе место в истории.

Но видел я также, рядом с этими счастливыми толпами, мрачную фигуру русского медведя. Переваливаясь, ступал медведь через степи, через снега, шествуя на окровавленных лапах, и он здесь среди нас. Его тень падает на наше веселье. Он стоит на страже, снаружи у дверей залы совета союзных держав. В Версальской галерее зеркал он пребывал недалеко от нас. И здесь, нынче вечером, мы ощущаем гнет его присутствия. Мир переделать невозможно без участия России. Невозможно идти по пути победы, благоденствия и мира и предоставить эту огромную часть человеческой расы на жертву мучениям во тьме варварства».

Война внесла глубокие изменения в психологию народных масс. Миллионы людей были оторваны в течение трех лет от родного очага, от своего привычного труда, от мирного уклада жизни. Они приобрели навыки военных лагерей и походов, сроднились с жизнью боевых приключений, лихорадочного возбуждения на полях битв во всех частях света. Они не хотели вернуться вновь к условиям повседневного труда с его заботами о добывании насущного хлеба. Множество людей из трудовых классов, выдвинувшиеся на военном поприще, уже не мирились со своим прежним социальным положением и не хотели снова сделаться конторщиками в магазинах, встать у станка на фабрике или спускаться в шахты на тяжелый труд.

Много было разоренных и обездоленных войной, множество семей потеряли своих единственных кормильцев и впали в нищету. На улицах Лондона можно было видеть инвалидов с кружками на груди, просящих милостыню. Гнет безработицы, наступившей после прекращения военных заказов, выгонял на улицы толпы рабочих. И наряду с этим роскошь новых богачей, разжившихся на общем бедствии войны, била в глаза и вызывала злобу и зависть. Росло возмущение несправедливостью существующего строя. Рабочие не хотели мириться с тяжелыми условиями своего существования. Производительность труда упала, наступило то, что было названо деморализацией труда.

Но такая же деморализация наступила и в области капитала. Развилась нездоровая спекуляция, не останавливающаяся ни перед чем, лишь бы нажиться – и такая же деморализация в политике. Гладстон говорил, что он никогда не приступал к произнесению речи в парламенте, не совершив про себя мысленно молитву. Какому богу молился Ллойд Джордж, когда он говорил свою известную речь о торговых сношениях с большевиками, не видя в этом ничего предосудительного, подобно тому, как в торговле с африканскими дикарями и людоедами? И английские судьи, прославленные за свое правосудие, применяясь к новым принципам британского правительства, морально опустились до того, что отказывали в иске русским торговым фирмам, хотя на запроданных большевиками товарах значились их торговые клейма. Никогда еще государственные люди не доходили до такого откровенного цинизма. Основы правовые и моральные, невидимые подпорки общества и государства, были расшатаны.

Общее явление обнаружилось во всех странах Западной Европы. Народные массы выступили на историческую сцену, их удельный вес поднялся, они выступили бурно, с притязаниями на свое место под солнцем, в осознании своей силы, с психологией неимущих, с враждебностью к зажиточным классам, без уважения к старым заслуженным авторитетам и старым традициям. Революция в России и крушение Германской империи не только подорвали монархический принцип, но и авторитет власти в Европе. Повиновение в силу почитания старых авторитетов исчезло, исчезло и сознание целого, и массы добивались вырвать силой то, что они хотели получить для себя. Воды вышли из берегов и бурными потоками стремились проложить новые русла. Наступил период массовых забастовок и рабочего движения, приближающегося к большевизму. Во главе правительств встали демагоги, вся задача которых сводилась к умению играть настроениями народных низов.

Это не была политика, руководимая высшим государственным интересом в предвидении задач и целей будущего, а политика обходов и зигзагов от одного случая до другого, политика, не внушавшая к себе ни доверия, ни уважения. Рабочие массы путем активных выступлений добивались удовлетворения своих классовых интересов под угрозой дезорганизации промышленности и разрушения государственного порядка. Ллойд Джордж приходил к соглашению на совещаниях с рабочими организациями, и их постановления преподносились парламенту как готовое решение. Старый парламент Англии, окруженный вековым уважением, был унижен в своем значении, низведенный до роли учреждения, скрепляющего акт, навязанный ему соглашением премьера.

На этой же почве заигрывания с настроениями рабочих масс сложилась и политика сближения с большевиками. Красин уже был в Лондоне, и в марте последовало заключение торгового договора с советами. Мировая война, предательство большевиков, Брест-Литовский мир были забыты.

Зверский режим большевизма, явно разоблаченный в низости злодеяний, ими совершенных, в массовых расстрелах заключенных, в убийстве заложников, в казни епископов и священников, в гонениях на православную церковь, в грабежах и насилиях над мирным населением, в подлом убийстве русского государя, своею смертью запечатлевшего верность данному слову, – ничто не помешало премьеру Англии протянуть руку тем, кто был запятнан кровью и грязью неслыханных преступлений перед человечеством. В глазах английской демократии большевизм стал рисоваться как сила, сломившая царизм.

Старые предубеждения против России вновь всплыли на поверхность, и ненависть к самодержавию, как к режиму еврейских погромов и жандармского произвола, овладела общественным мнением Запада. Рабочие массы были воспитаны в тех же идеях классовой борьбы. Им внушали, что только пролетариат является носителем прогресса и ему одному принадлежит будущее. Их развращали лестью и демагогией. И когда в Москве провозгласили диктатуру пролетариата и торжество тех самых идей социализма, на которых рабочие воспитывались и на Западе, то, естественно, они стали видеть в большевизме нечто свое, совершенное пролетариатом, и солидаризировались с большевизмом. В Москву, как во вторую Мекку, стали стекаться последователи социалистических учений.

Из Москвы шли директивы и указания. К словам Ленина, этого грязного маньяка лжи и предательства, прислушивались во всей Европе. Горький превозносил Ленина, ставил его выше Петра Великого, объявлял его замыслы планетарными, попутно трунил над западным мещанством, которому угрожал нашествием гуннов, и над русским народом, этим ленивым, бездарным и пассивным существом, который заслужил свою жалкую участь и не внушает даже сострадания. Получалось отвратительное зрелище – превознесение гнусного явления большевизма.

Если бы одну сотую злодейств и преступлений, совершенных большевиками, позволил себе какой-нибудь абсолютный монарх, султан мароккский, то вся Европа была бы охвачена негодованием, а здесь кровавая оргия, мучительство нелепой и злобной тиранией целого русского народа не только не вызывало возмущения, но встречало сочувствие. Все это было сделано пролетариатом во имя социальной революции. И этим все злодеяния получали оправдание. Все антибольшевистские силы стали рисоваться как силы реакции.

Для общественного мнения Западной Европы не имело никакого значения, что это были русские патриоты, что белые войска были той Русской армией, которая начала мировую войну, что они боролись, оставались неизменно верными союзниками, все это ничего не значило. Таковы были чудовищные искажения русской действительности в затемненном сознании западноевропейского общества.

Только в Америке неуклонно обнаруживалось резко отрицательное отношение к большевизму. В ноте, направленной к Италии, правительство Северо-Американских Соединенных Штатов высказывается против европейской конференции, которая повлекла бы за собою два последствия, а именно признание большевистского режима и почти неизбежное разрешение русского вопроса на основе расчленения России.

«Хотя Соединенные Штаты и глубоко сожалели о выходе России из числа воюющих в критическое время и о несчастной сдаче ее в Брест-Литовске, однако Соединенные Штаты вполне понимали, что русский народ никоим образом за это не был ответствен.

Соединенные Штаты неизменно сохраняют веру в русский народ, в его высокие качества и в его будущее и уверены, что восстановленная, свободная и единая Россия вновь займет руководящее положение в мире, объединившись с другими свободными народами в деле поддержания мира и справедливости.

Мы не желаем, чтобы Россия в то время, когда она находится в беспомощном состоянии во власти не представляющего ее правительства, для которого единственным правом является грубая сила, была еще более ослаблена политикой расчленения, служащей чьим-то другим, но не русским, интересам.

Теперешние правители России не правят по воле или с согласия сколько-нибудь значительной части русского народа – это является неоспоримым фактом. Силой и лукавством захватили они полномочия и органы правительства и продолжают пользоваться захваченным, применяя жестокое угнетение в целях сохранения в своих руках власти.

Соединенные Штаты не могут признать суверенитет нынешних правителей России и поддерживать с ними отношения, обычные между дружественными правительствами. Это убеждение не имеет ничего общего с какой-либо особой политической или социальной структурой власти, которую пожелал бы избрать сам русский народ. Оно основывается на ряде совершенно иных фактов. Эти факты, которые никем не оспариваются, привели правительство Соединенных Штатов независимо от его воли к убеждению, что существующий в России режим основан на отрицании всех принципов чести и совести и всех обычаев и договоров, служащих основанием для постановлений международного права.

Ответственные руководители этого режима часто и открыто провозглашали и хвастались, что они готовы подписать соглашения и договоры с иностранными державами, не имея в то же время ни малейшего намерения соблюдать подобные сделки и выполнять такие соглашения.

Большевистское правительство находится под контролем политической партии, имеющей широкие международные разветвления, и этот международный орган, широко субсидируемый большевиками из государственных источников, открыто преследует цель возбуждения революции во всем мире.

По мнению правительства Соединенных Штатов, у него не может быть общей почвы с властью, понятия которой о международных отношениях столь чужды его собственным понятиям и претят нравственному чувству.

Не может быть взаимного доверия и веры, не может быть даже уважения, если приходится давать залоги и заключать соглашения двум странам, из которых одна с самого начала держит в уме циничное отрицание своих обязательств».

Справедливые указания правительства Северо-Американских Соединенных Штатов, полные веры и дружбы к русскому народу, не были услышаны в Европе, и Англия, а за ней и Франция и другие государства встали на путь сближения с советами и одновременно расчленения России.

Последствия были таковы. Если взглянуть на карту России в ее современных границах, то можно увидеть, что Россия потеряла приобретения Петра Великого и Екатерины II, отрезана от Балтийского моря и отброшена в Азию.

Политика же соглашения с большевиками привела к тому, что в Москве укрепился III Интернационал. Преступное сообщество, даже в революционном подполье представлявшее серьезную угрозу, превратилось теперь во всероссийскую власть и использовало все огромные богатства страны и неисчерпаемый людской материал для партийной цели всемирной революции.

В области экономической – шестая часть земного шара, благодаря совершенному над нею коммунистическому опыту, изъята из международного торгового оборота, и Россия из страны, вывозящей хлеб и сырье на многие сотни миллионов золотом, превратилась в страну, нуждающуюся в привозном хлебе для прокормления своего населения.

Все уверения о возможности эволюции большевистской власти оказались пустым вымыслом. Никакая торговля, никакой вывоз из России сырья стал невозможен. Голод, наступивший в ближайшее же лето, ясно обнаружил, что русский народ под большевистской властью обречен на вымирание. Таковы были последствия западноевропейской политики в отношении России.

А в Галлиполи и на Лемносе 50 000 русских, оставленных всеми, являлись на глазах у всего мира живым укором тем, кто пользовался их силой и их кровью, когда они были им нужны, и бросил их, когда они впали в несчастье.

* * *

В последних числах ноября председатель Совета министров Аейг сделал заявление в комиссии по иностранным делам, что политика Франции в отношении Советов остается точно такой же, как и предшествовавшего министерства.

Председатель Совета министров добавил, что он склонен разрешить коммерческие сделки между французами и русскими, он также не считает нужным продолжать блокаду, чтобы не сделать русский народ ответственным за ошибки его правителей. Что же касается генерала Врангеля, то после его поражения Франция считает себя свободной от всяких по отношению к нему обязательств и только из гуманных побуждений Франция приходит на помощь его солдатам.

Из заявления Лейга было ясно, что французское правительство было готово вступить на тот путь, который указан был Ллойд Джорджем, – если не прямого признания большевистской власти, то соглашения по торговым делам и сближения с ними. Неминуемым последствием такой политики являлся и отказ от всякой связи с Русской армией. Как только заявление Лейга стало известно генералу Врангелю, он тотчас же уведомил наших представителей в Париже, что оно произведет на армию удручающее впечатление. «Не могу верить, – заявил генерал Врангель, – чтобы интересам Франции отвечало обратить организованную и крепкую духом армию, ей дружественную, в стадо беженцев, озлобленное против союзников, бросивших их на произвол судьбы. Положение армии очень тяжелое, и только надежда на использование ее по прямому назначению, то есть в борьбе против большевиков за освобождение Родины – все равно, теперь или позже, – может сохранить ее, иначе должно наступить разложение». И действительно, распространившиеся слухи о перемене французской политики произвели удручающее впечатление на русских. Была потеряна уверенность в завтрашнем дне, каждый спрашивал себя – что же с нами будет?

Условия первоначального расселения в Галлиполи были тяжелы. Приходилось устраиваться в полуразрушенных зданиях, часто без окон, без печей и с дырявой крышей. Все приходилось делать своими руками, при большом недостатке материалов. Положение в лагере, находившемся в нескольких верстах от города, по тесноте палаток, отсутствию дров, печей в достаточном количестве, было крайне тяжело. Из этого положения удалось выйти благодаря исключительной энергии и настойчивости генерала Кутепова. Спасло и то, что во главе французского командования мы встретили таких людей, которые не формально исполняли предписания своего начальства, а, понимая и участливо относясь к русским, входили во все нужды их положения и оказали им и моральную поддержку, и материальную помощь, насколько они были в силах. Генерал де Бургон, этот старый военный, понимавший те связи чести, которые соединяли союзные армии между собой и прилагавший и ранее все усилия, чтобы улучшить жизнь наших людей в Галлиполийском лагере, поспешил успокоить тревогу, вызванную известием об изменении французской политики. «Не может быть и вопроса, – писал он, – о разрушении организации армии, но какое бы ни было ее дальнейшее назначение, французские власти так же, как и вы, стремятся обеспечить благодаря этой военной организации безусловный порядок и дисциплину. Воспользоваться армией как вооруженной силой не входит в намерения французского правительства. Таким образом, военная организация должна иметь ту цель, чтобы свести к минимуму риск возможных осложнений, в ожидании того назначения, которое будет указано. Мы рассчитываем на помощь как личного авторитета генерала Врангеля, так и на его влияние на армию, для того чтобы спокойно провести этот период ожидания». В лице адмирала де Бона, этого исключительного по благородству человека, мы нашли настоящего друга, который не остановился перед тем, чтобы в донесениях своему правительству защищать Русскую армию от всего того вреда, который могли нанести ей неправильные распоряжения из центра.

Старый адмирал переживал вместе с русскими все их страдания, понимал всю боль их национального унижения, понимал, что это те же люди, которые своей кровью оказали помощь для спасения Парижа. Он не раз сопровождал генерала Врангеля при его поездках в военные лагеря и, видя тот бодрый дух, который господствовал среди русских войск, он признал, что безумие среди того бессилия, которым поражена вся Европа, сводит на нет такую силу, какую представляют собой русские войска, умеющие так бодро переносить все невзгоды и всегда готовые идти в бой со своим врагом. Адмиралу Дюминилю точно так же мы обязаны тем, что в тяжелую минуту он помог нам выйти из критического положения. Организация армии была сохранена, и авторитет главнокомандующего не был подорван. При поездках главнокомандующего в лагеря, он лично мог убедиться, какой бодрый дух господствует среди войск. Войска встречали своего главнокомандующего с таким воодушевлением, что ясно было, что они готовы за ним следовать и уверены, что только с ним они могут найти путь из, казалось бы, безвыходного положения. Вскоре, вслед за известием о декларации французского правительства, было получено сообщение от старшины дипломатического корпуса М.Н. Бирса о дальнейших предположениях французского министерства. Международная обстановка, тяжелое финансовое положение и соображения внутренней политики лишают французское правительство возможности взять на себя задачу сохранения армии. Единственная возможность продолжить помощь – это рассматривать всех эвакуированных как беженцев, исключительно с гуманитарной точки зрения. Только при этом можно рассчитывать на получение средств. Ради этого необходимо придать делу помощи характер благотворительного почина самих русских, создав в Париже не политическое, а общественное объединение, для приискания средств и оказания помощи всем беженцам. Это сообщение, подтвержденное потом и официальным представителем Франции в Константинополе, произвело большое смущение в русских константинопольских кругах. Ясно было, что французское правительство не только хочет свести армию на положение беженцев, но хочет окончательно устранить генерала Врангеля, передать распоряжение денежными средствами и попечение о беженцах в руки организованного в Париже благотворительного комитета. До этих пор вся организация помощи велась Центральным Объединенным Комитетом при участии и в полном согласии с представителями Главного командования. Организация эта была налажена и давала хорошие результаты. С этого же времени начинается ряд трений. Естественно, что если Главнокомандующий устранялся французским правительством, то кто-нибудь должен был занять пустое место и каждая из организаций, по весьма понятным причинам, стремилась взять в свои руки и средства, и дело благотворительной помощи. Все те, кто был настроен против армии, подняли голову. А недовольных было много, было много раздраженных людей, готовых винить и Кривошеина, и генерала Врангеля, и штаб, и гнилой тыл в бедствиях, их постигших. Оставшиеся за штатом, не сумевшие найти новых мест и новых окладов, озлобленные и ожесточенные, целой толпой наполняли посольский двор, этот центр, откуда исходили все слухи, сплетни, злословия и клевета по городу. И в рядах войск были, конечно, такие, которые не могли выдержать тяжелых испытаний. Гражданская война, со всеми ее ужасами, тяжелое переживание наших неудач, безвыходность положения создали много недовольных. Иные потеряли всякую волю и истрепанные, привыкшие к разгулу, даже доблестные офицеры, теперь с надорванными силами, с разрушенным организмом, подавленные морально, представляли элемент, разлагавший армию.

За период Гражданской войны, когда офицеров переманивали то в украинские войска на службе гетмана, то к Петлюре, то в разные организации немецкой ориентации, то к полякам, в войска Булак-Булаховича

, – выработался особый тип авантюристов, подобных ландскнехтам Валленштейна, готовых служить кому угодно, но и готовых во всякое время на предательство. «Перелеты», как их называли в смутное время на Руси. Были и офицеры, подобные Слащеву

, этому когда-то доблестному защитнику Крыма, а теперь морально деградировавшему человеку. Был «матрос» Баткин, когда-то, по поручению адмирала Колчака, объехавший всю Россию для произнесения патриотических речей, а теперь – продавший себя большевикам и служивший их тайным агентом в Константинополе. Был и Секретев

, совершенно спившийся и погрязший в разгуле, был и полковник Брагин, продававший впоследствии русских в Бразилию как белых негров, плантаторам Сан-Паоло. Все эти люди и им подобные шумной толпой требовали, клеветали, старались захватить что-то и всеми средствами повредить тем, кого они ненавидели в данное время. Генерал Слащев издавал брошюры, требовал суда общества и гласности. Он обвинял генерала Врангеля, что последний не принял его плана защиты Крыма, и уверял, что если бы он, Слащев-Крымский, встал бы во главе войска, то Крым был бы спасен снова. А вместо этого он уволен и принужден влачить тяжелое существование беженца. Генерал Врангель обещал будто бы всем своим офицерам материальную помощь, а теперь утаил какие-то деньги и оставил его, генерала Слащева, на произвол судьбы. Какой-то анонимный автор обличал в «Записках строевого офицера» все стратегические ошибки штаба Главнокомандующего, как будто бы это в данное время имело какой-либо смысл, кроме желания обличения и нанесения вреда Русской армии. Вот от какой заразы приходилось оберегать людей.

Нелегко было выбраться из узла интриг, недоброжелательства, сплетен и мелких происков, отстоять армию и от «союзников», готовых затянуть мертвую петлю на ее шее, и от морального разложения внутри ее самой. И если тем не менее удалось выйти из этого положения и не застрять в топком болоте морального упадка, то это произошло потому, что в среде самих же русских нашлись люди, сохранившие в себе здоровые нравственные силы, чтобы дать отпор разлагающим влияниям. Нашлись и среди иностранцев такие, которые выказали столько человечного участия к бедствиям и страданиям людей. Сестра милосердия французского госпиталя Жанны д’Арк, не ограничиваясь тем, что заботливо ухаживала за своими ранеными, сама искала – где и как бы помочь людям, всегда с особой приветливостью и добротой оказывая русским всевозможные услуги. Американец, еще с Екатеринодара принимавший участие в помощи русским и привязавшийся к ним, теперь не оставил их в несчастье, и сколько русской молодежи обязаны ему возможностью окончить свое образование! Седой мулла, встретив в переулке Стамбула такого же старика, русского беженца, в обтрепанной одежде, кладет ему в руку пять лир и поспешно отходит, чтобы тот не возвратил ему деньги. В переулках Галаты и на крутых спусках у моста можно было видеть старую женщину, пробирающуюся поздно вечером. Она искала заброшенных детей – под мостом, в пустых дворах мечетей. Она ловила их, часто отрывавшихся и убегавших от нее, вела к себе, обогревала, кормила и после устраивала в приюты. Эта старая женщина была еврейка. Вот такому участию к человеку и обязаны русские своим спасением.

Но как только к незажившим ранам прикасалась жесткая рука политики, так тотчас творилось злое дело. Для французов те несколько десятков тысяч человек, которые были выброшены судьбой на берег Галлиполи, на Лемнос и в Константинополь, явились докучливым осложнением, от которого не знали, как отделаться. Для англичан – антибольшевистской силой, которую нужно было ликвидировать, чтобы она не мешала им заключить выгодную сделку с большевиками. И английские генералы, принимавшие такое деятельное участие в помощи русским в армии генерала Деникина, теперь отворачивались от них и оставались безучастными к их бедствиям. Для партийных деятелей левого лагеря русские в Галлиполи оказывались «врангелевцами», которых нужно лишить всякой поддержки и чем скорее с ним покончить, как с силой реакционной, тем лучше. И начиналась кампания клеветы и доносов, направленная на разрушение того, что создавалось русскими в Галлиполи с таким самоотвержением и с таким трудом. Для католических монахов, раз возникал интерес святого престола, русские представлялись как заблудшее стадо, которое нужно было вернуть в лоно католической церкви, и начиналось совращение из православия малолетних детей и измученных, истерзанных бедствиями несчастных русских людей. Для турок, которые так хорошо относились к русским, как только начиналось подстрекательство, русские превращались в гяуров. И тот же добрый мулла, подававший милостыню старику русскому, готов был призывать к резне русских, так же как и армян.

* * *

Струве

, находившийся в то время в Париже, обратился с письмом к министру-президенту Лейгу. «Армия, – писал Струве, – покинула Крым под давлением превосходных сил неприятеля, в уверенности, что, оставляя свою родную землю, она не вынуждена будет положить оружия, но сохранит свою организацию в целях продолжать борьбу в будущем. Решение союзников, угрожающее положить конец существованию нашей национальной армии, не может не вызвать среди войск горячего чувства возмущения. Мы присоединяемся к этому протесту со всеми русскими патриотами и считаем своим долгом привлечь внимание правительства республики на самые гибельные последствия принятого решения». Но этот горячий протест русского патриотического чувства был заглушен другими голосами из противоположного лагеря.

Уже давно левая печать вела кампанию против Белого движения и против Русской армии, боровшейся в Крыму. Партийные деятели эсеров, находившиеся за границей, в чешском, тоже социалистическом, правительстве, и особенно в президенте Масарике и министре Бенеше, нашли себе поддержку и покровительство. Они избрали Прагу своим центром, где и начали издание газеты «Воля России». Оставление Крыма Русской Армией явилось для них давно ожидаемой неизбежной катастрофой, и не без злорадства они заявляли, что Белому движению с его генеральской диктатурой положен конец раз и навсегда. В своих изданиях, подтасовывая сообщения корреспондентов, они изображали эвакуацию из Крыма как паническое бегство. «Население Крыма грузилось на суда, пробивая себе дорогу в порту револьверами и штыками. Число покончивших самоубийством, сброшенных и бросившихся в море – не поддается учету».

«Исход с Юга России начался еще до оставления Деникиным Екатеринодара и Ростова, – писали в «Современных Записках». – После Новороссийска он только на время задержался: переместившиеся в Крым воинские части и беженцы по истечении 8 месяцев снова поднялись, чтобы снова бежать, на этот раз уже за пределы Родины». И это говорилось в момент нашего наивысшего национального унижения, когда люди, зажатые в тиски, с отчаянием боролись за право на уважение к себе, за сохранение достоинства русского имени…

Как раз в это время Милюков нашел вполне подходящим переменить курс своей политики. «Крымская трагедия» в третий или в четвертый раз показала непригодность генеральско-диктаторского метода борьбы с московскими правителями, утверждали эсеры. Вслед за ними и Милюков признал, что эвакуация Крыма не временный стратегический ход, удачно выполненный, а катастрофа, с которой уходит в прошлое целая полоса борьбы. Объяснение же катастрофы Милюков находил в неразрывной связи военной диктатуры с определенной социальной группой, не сумевшей отказаться ни от своих классовых стремлений, ни от своих политических взглядов, принадлежащих к прошлому, а не к будущему. Таковое решение было принято Милюковым, так же как и в вопросе германской ориентации, без всякого соглашения со своими политическими единомышленниками. Из среды самой кадетской партии тотчас же последовали возражения на новую тактику, объявленную Милюковым. В газете «Руль», издаваемой Набоковым, писалось: «Зарубежная русская общественность переходит на новые позиции, на которые левая часть ее перешла уже раньше, еще в то время, когда борьба продолжалась. Трагично лишь то, безмерно трагично, что не могут последовать за общественностью те сотни тысяч добровольцев, которые, восприняв прежние, отброшенные теперь лозунги, положили свои молодые жизни на северном, южном, восточном и западном фронтах в неустанной борьбе с большевиками. Не менее мучительно думать о том, какие чувства должны испытывать десятки тысяч эвакуированных из Крыма солдат и беженцев и при виде открывшейся им картины русской эмиграции, от них отрекающейся. Но так или иначе, вопрос решен, как пишет П.Н. Милюков, бесповоротно, даже самыми упорными сторонниками вооруженной борьбы, в среде которых он занимал почетное место благодаря его авторитету».

Но все это нисколько не смущало Милюкова, и он с упорством, достойным лучшего применения, продолжал отстаивать свою точку зрения. И когда ему указывали, что и в Особом совещании при генерале Деникине принимали участие видные кадеты, как Астров

, Степанов

, Федоров

, а Долгоруков

и Струве сотрудничали с генералом Врангелем в Крыму, он, ничуть не смущаясь, заявлял: «Я не скрываю от себя, что кадетизм за истекший период в известной степени испортил свое лицо. Но элементы будущего у нас есть, и без них обойтись будет невозможно».

«Я полагаю, – настаивал Милюков, – что период военной диктатуры окончен. Те, кто еще не убедился в этом, поймут это очень скоро, через небольшое количество недель».

Предсказание Милюкова, несмотря на всю его самоуверенность, не оправдалось. Не только через несколько недель все не усвоили точки зрения Милюкова, но сам он оказался лидером, от которого отказывается своя же собственная партия. Конечно, не все могли с таким легким сердцем признать, что, участвуя в героической борьбе против большевиков, они тем самым «портят лицо кадетизма», как это сделал Милюков.

«Будущее принадлежит тем, – самоуверенно заявил Милюков, – кто окончательно скомпрометировал себя в революции и тем неразрывно связал себя с нею». Очевидно, что к таким «скомпрометированным» людям Милюков причислял прежде всего самого себя, но он забыл, что он был скомпрометирован не только в революции, но и в германской ориентации, а в глазах революционеров в империализме, когда во время самого разгара революционных страстей он настаивал на завладении Константинополем. Но Милюков привык считать себя звездой первой величины, и его ничуть не смущали ни возражения товарищей по партии, ни уроки прошлого.

При большой умственной трудоспособности Милюков никогда не отличался чуткостью, он делал одну бестактность за другой, и, сделав, он тем упорнее защищал свою позицию, чем очевиднее была ошибка. Он думал, что с людьми можно обходиться как с фигурами на шахматной доске, расставляя их по своему усмотрению, и забывал, что политика делается на человеческой коже.

Когда-то в Екатеринодар, в дни больших успехов Добровольческой армии, приезжал Милюков на кадетский съезд, чтобы оказать поддержку генералу Деникину. Тогда в одной из газет была напечатана резкая статья, казавшаяся несправедливостью, о том, что кадеты, приветствующие Добровольческую армию теперь, при ее победах, отказались бы возложить венок на ее могилу в случае ее поражения.

К счастью, не вся партия кадетов заслужила такой резкий, но справедливый отзыв. За Милюковым потянулись все уставшие, гибкие и неустойчивые, все те, кто считал Крым провалившимся делом, генерала Врангеля конченым человеком и искал новой точки опоры; за ним пошли и те, которые не умели самостоятельно идти своим путем и привыкли следовать за своим лидером. Наконец, пошли и те, кто был связан с Милюковым узами давней дружбы и совместной работы, краснели, но все-таки пошли.

«Революция в России совершилась, – утверждал Милюков, – хотя и в безобразных формах, но все-таки совершилась – это нужно признать». Милюков никогда не отличался брезгливостью, он мог пить из мутного источника и утверждать, что это сладчайший демократический нектар. Позиция Милюкова, его новая тактика, не могла не встретить отпора в русских кругах.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69818701&lfrom=174836202) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Старое название современной столицы Турции Анкары. (Примеч. ред.)