Юлия Волкодав "Сочинские рассказы"

– Я не знал, что ты за коммунистов, – осторожно заметил Алекс. – Ты не говорила.

– Почему за коммунистов? – оторопела я. – Я вообще ни за кого. Мне просто герой нравился! Он такой смелый, такой правильный, такой…

Хотела добавить, что несчастный – на той приснопамятной иллюстрации он ещё и с палочкой был, – но догадалась заткнуться. Уж больно странное было выражение лица у Алекса.

Помимо музея, в Сочи есть ещё и памятник Островскому. С него-то мы и начали. Островский на постаменте стремился в светлое будущее: волосы назад, нога занесена в то самое будущее, которое так и не наступит, полы плаща развеваются. Очень красивым был Островский в виде памятника, чем-то на Суворова похож, на ещё одного героя моего странного детства.

Рядом с памятником на скейтах летали местные неформалы. Строители светлого будущего, идейные наследники Павки Корчагина. Плитку украшали непонятные граффити, валялись стаканчики из-под кофе с символикой американской бургерной, оплотом загнивающего капитализма.

Но я упорно не замечала удручающего фона. Мы бодро зашагали по направлению к музею.

– Вот в этом домике он жил и писал «Как закалялась сталь», – голосом профессионального экскурсовода излагала я почерпнутые из какого-то «послесловия» знания.

– Не жил, а доживал. И не писал, а дописывал, – флегматично поправлял меня Алекс, утирая пот – дорога шла круто в гору. – Всего несколько месяцев. Его товарищи по партии сюда на лечение отправили. Очень логично – от болезни суставов лечиться практически на болотах.

– Ты откуда знаешь? – оторопела я.

Алекс при мне читал только Стивена Кинга, и до сего момента мне казалось, что творчество Островского находится далеко за гранью его интересов.

– Я тут уже был, – вздохнул мой несчастный спутник. – И не один раз. Нас со школой каждый год водили на экскурсии.

– И как тебе?!

– Очень нравилось! Особенно…

Но Алекс не успел поделиться воспоминаниями детства, потому что мы пришли к кассам. А тётенька в будке как раз собралась куда-то уходить. Я рванула к ней.

На лице тётеньки отчётливо читалась тоска по холодному квасу, которым торговали через дорогу. К тому же выяснилось, что билеты в домик Островского отдельно купить нельзя – только в комплексе с билетом в Литературный музей.

– А там ещё выставка кукол и деревянной миниатюры, – сообщила кассирша. – Очень интересно, привезли Барби со всего мира.

Вот зачем мне Барби со всего мира, если я хочу в домик Островского? А Алекс говорил не надевать жёлтую маечку с зелёной бабочкой. Тётка подумала, что мне лет пятнадцать, наверное. Сейчас сделает скидку как школьнице.

По комплексному билету мы потопали в Литературный музей. Алекс убедил меня посмотреть всё, за что заплатили. Я так и не поняла, его интересовали Барби или деревянная миниатюра? Мы слонялись по гулким залам, ощутимо пахло нафталином. Скажите, вас тоже пугают чинно сидящие у входа бабушки-смотрительницы? Так вот, если в зале вы одни, бабушки пугают в десять раз сильнее! От одного их взгляда начинаешь подозревать себя в намерении спереть вон ту чернильницу писателя Ивана Иванова, жившего и писавшего в Сочи семьдесят лет назад.

В зале с Барби было повеселее – там верещала девочка лет пяти, которая хотела поиграть с куколками под стеклом «вот прям щас»! На девочку и скачущую вокруг неё маму с сомнением поглядывали другие дети: прокатит истерика или нет? Если прокатит, надо срочно валиться на пол и топать ногами, Барби-то хотелось всем.

Деревянная миниатюра нас вообще не впечатлила, Алекс сам из спичек не хуже клеит. Так что мы пошли в домик Островского, тем более что терпение Алекса уже подходило к концу.

Домик оказался маленьким, друзья по партии не особо расщедрились. Но уютный: с холлом, верандой, садиком. На входе нас встретила бабушка божий одуванчик, предложившая надеть огромные войлочные тапки прямо поверх нашей обуви. Бахилы времён Николая Островского, надо полагать, призванные сохранить паркетный пол. Алекс как-то странно хихикнул и первым ринулся надевать тапки. Я же растерянно поглядывала на бабушку, ожидая экскурсии. Но бабушка невозмутимо прошествовала к своему стульчику и сообщила:

– Тут везде таблички, читайте.

Действительно, по всем стенам висели таблички, сообщавшие, что вот в этой комнатке семья Островского обедала (тут и бублики под стеклом хранились, и чашки на столе стояли), вон в той каморке его секретарь набирал на машинке бессмертный текст, а вот там была спальня парализованного писателя. На кровати лежали две палки, назначение которых я так и не смогла выяснить – таблички на сей счёт молчали. Я точно знала, что в Сочи Островского привезли уже не ходячим, так что палки предназначались точно не для ходьбы. Высокие подушки, кровать с пружинами, в шкафу за стеклом издания романа «Как закалялась сталь» на всех языках мира. Все декорации словно с известной фотографии «Островский в кругу комсомольцев». Собственно, это и были декорации того снимка.

Я рассматривала листочки рукописей под стеклом и размышляла о подвиге писателя, о невероятной тяге к творчеству, о том, каково писать роман, будучи парализованным, незрячим. Словом, мои мысли были исключительно возвышенными. Алекс задумчиво толпился рядом.

Наконец мы вышли на улицу. Здесь, освободившись от пристального взгляда бабушки-смотрительницы, я продолжила свой внутренний монолог уже вслух:

– Нет, я признаю, что в плане писательской техники «Как закалялась сталь» несовершенен. Слог неровный, например, но это объяснимо, ведь Островский воспринимал собственный текст на слух. И сегодня многие темы романа потеряли актуальность, но…

– Солнышко, не старайся. – Алекс щёлкнул зажигалкой, приваливаясь к бетонной стене забора. – Я не поддержу дискуссию. Я не читал.

– Как?! – Я аж подпрыгнула. – И фильм не смотрел?!

– Какой? С Конкиным? Я этого актёра не перевариваю, уж прости!

– С Лановым хотя бы! Вот ты мамонт! Нет, ну как?! Это же классика! Стоп, подожди! Ты же говорил, что сто раз ходил сюда с классом! И ты сказал, что тебе очень нравилось!

Алекс кивнул:

– Только ты меня не дослушала. Нам всем очень нравилось, всему классу. Очень нравилось в войлочных тапках кататься по паркету. Дома-то ни паркета, ни войлочных тапок нет!

P.S. В Сочи до сих пор есть и музей Островского, и улица Павла Корчагина, и памятник писателю, и пара мемориальных досок. Хотя нельзя не признать, что и «Как закалялась сталь», и романтизированный образ автора-героя несколько утратили актуальность для молодёжи. Но бронзовый Островский по-прежнему шагает в светлое будущее, где совсем другие ценности и идеалы.

Кофейная религия (Адлер, Черёмушки)

Пора бы рассказать о доме, с которого начиналась сказочная сочинская жизнь. Как обычный человек представляет себе переезд в Сочи? Как сбывшуюся мечту, разумеется. Большая просторная квартира с видом на море, дом, утопающий в пальмах, с веток которых прямо на твой балкон свисают финики и бананы. Шутка, бананы и финики в Сочи не вызревают, что не мешает желающим о них мечтать.

У нас всё было с точностью наоборот. Пятиэтажное общежитие ещё хрущёвской постройки смотрело окнами… на другое такое же общежитие. Длиннющие коридоры со множеством дверей, за каждой из которых целый мир размером восемнадцать квадратов. Общие кухня, туалет и душевые – места вечных войн и временных перемирий. Огромный муравейник, в котором всегда кто-то ругается, кто-то варит борщ, орут чьи-то дети, а в очереди в душ стоят вернувшиеся с моря отдыхающие, которые всех раздражают. Идиллия.

Нет, совершенно серьёзно. Я влюбилась в это место с первого взгляда. С первого подъёма по невероятно узкой лестнице с выщербленными ступеньками. С той минуты, когда, едва поставив чемодан и переведя дух, увидела в наших дверях заинтересованное лицо Ольги, живущей напротив.

– Приехала? Ну наконец-то! Три дня только разговоров. А чего стоим? Заходи в гости. Кофе будешь? Иди, иди, малого покажу.

Комната Ольги, те же восемнадцать квадратов, решительно отличалась от нашей. На плитке шипела и плевалась сковородка, за столом какой-то ребёнок корпел над тетрадкой с примерами, на диване устроилась с зеркалом и подводкой Анечка, учившаяся рисовать стрелки, а если протиснуться между завалами игрушек, книжек, чистого и грязного белья, стопочками лежащего на всех свободных предметах мебели, можно было добраться до кроватки, в которой спал мелкий. Мелкому было две недели от роду. И именно с ним меня познакомили в первую очередь. Я оторопело разглядывала младенца, думая о том, что в моём родном городе новорождённых детей до сорока дней вообще никому не показывают. Такая степень доверия подкупала.

Кофе тоже сильно отличался от того, к которому я привыкла. В моём родном городе кофе – это растворимый напиток, который иногда пьют с молоком. В Сочи кофе варят, а всё растворимое или из кофемашин Алекс вообще называет «какава» и за кофе не считает, хотя в безвыходных ситуациях пьёт. Но в общий зачёт выпитых за день чашек «какава» не идёт.

Ольга отработанным движением отправила в маленький пластиковый чайник, каковой моя мама всегда считала походным кипятильником, три чашки воды и по три ложки кофе и сахара. Вода отмеривалась именно чашками, теми, из которых нам предстояло пить. Когда чайничек воткнули в розетку, из неё натурально посыпались искры. Я испуганно отскочила, а Ольга лишь пожала плечами:

– Пора новый покупать. Больше месяца не живут, заразы.

Свет в комнате мигал, пока чайник не нагрелся. Но какой разливался запах! «Старбакс» отдыхает, хотя в те времена мы о знаменитой американской кофейне и не слышали.

Ольга шуганула с дивана Анечку, словно та была нахально развалившейся кошкой:

– Иди у Толи уроки проверь, хватит марафет наводить! И так красивая!

Анечка фыркнула и гордо продефилировала мимо нас к столу. Мы кое-как устроились на диване с дымящимися чашками.

– Ну а теперь рассказывай! – улыбнулась Ольга. – Как добралась?

Кофе в Сочи – почти что религия. С него начинается любой разговор. Первое, что предлагается гостям, заглянувшим соседям, пришедшему починить кран сантехнику, – это кофе. В любом магазине оборудован уголок с кофеваркой-чайничком, чашками и баночками. Летом продавцы маленьких киосков и павильончиков выставляют на улицу два табурета. На один садятся сами, на втором располагаются аксессуары для кофе. И так, сидя напротив собственной торговой точки, потягивая волшебный напиток и общаясь между собой, они коротают рабочие дни.

Такой любви есть логичное объяснение. Погода в Сочи может измениться десять раз за день. С октября по апрель идут бесконечные дожди, и без чашки кофе порой невозможно подняться с постели. Ещё одна, чтобы открыть левый глаз. Одна, чтобы правый, ну это уже роскошь. Кофе – универсальная пауза в рабочем дне, отличный способ завязать знакомство или преодолеть неловкость.

Спустя неделю сочинской жизни в восемь утра я появилась в дежурном, располагавшемся в соседней общаге магазине в халате и домашних тапочках.

– Кофе закончился! – с ужасом сообщила я.

– Кошмар! – согласилась продавщица и протянула мне золотистую упаковку.

Проснуться утром и не обнаружить в банке кофе – это трагедия, объясняющая, почему растрёпанный человек в халате и тапках бежит в магазин, не трудясь переодеться.

Вскоре обнаружилось, что к семейной жизни я не очень-то готова. Моя первая попытка приготовить плов на общей кухне вызвала общее же веселье. Соседи по очереди ходили посмотреть, как я мешаю в кастрюле рис и мясо. И только тётя Тамара, ещё одна наша соседка, сжалилась надо мной и решительно отобрала поварёшку:

– Так ты приготовишь только кашу. Сковородка есть? Кастрюли оставь для супа. Сначала пассируешь лук и морковь. Потом в том же масле обжариваешь мясо. Туда же рис. Четыре стакана воды. Под крышку. Поперчить не забудь!

Мне ещё не раз приходилось брать кулинарные мастер-классы у тёти Тамары, разбираясь в особенностях местной кухни, называющей соусом томатный суп с мясом и картошкой, видящей принципиальную разницу между тефтелями и фрикадельками, насчитывающей десятки видов хачапури. Но первое, что меня научили готовить, это кофе.

А самое обидное, что я его не пью. Местный вариант лишает меня дееспособности на весь день, и мой кофейный потолок – горячее молоко с привкусом кофеина в Макдаке. Сразу видно, понаехавшая.

Яблоки в карамели (парк «Ривьера»)

– Нам надо срочно встретиться! Я роман написала! – вопил телефон Алекса женским, между прочим, голосом.

Я дотянулась до своего мобильника – восемь утра! С тех пор как славная профессия дворника была оставлена в прошлом, подъём в нашем доме осуществляется не раньше девяти. Чаще – гораздо позже. Наши любимые соседи знают, что стучать в дверь до девяти смертельно опасно. Друзья тоже в такую рань не звонят. И, на минуточку, что за женский голос в телефоне Алекса?!

– Очень здорово, Мариш, – пробормотало моё сонное сокровище. – Но при чём здесь я?

Вот и мне было очень интересно!

– Ну ты же у нас писатель! Я хочу знать твоё мнение!

– Я не писатель… Ну хорошо, пришли по электронке.

– Чего? Да не пользуюсь я компьютерами вашими, интернетами. Украдут рукопись, да и всё. Давай встретимся! В Ривьере сегодня в двенадцать. Не говори, что ты занят!

Когда Алекс положил телефон, я смотрела на него крайне заинтересованно. Нет, я уже привыкла, что у него миллион приятелей женского пола, и они действительно приятели. Как правило, с весьма экзотической внешностью и не менее экзотическими увлечениями: поэты, неформалы, любители полетать с парашютом, гадалки на Таро и прочая, прочая. Среди всей этой братии выделялась только Ольга, банально работавшая учительницей младших классов. И я слишком хорошо знала Алекса, чтобы ревновать. Но позвонить в восемь утра и с ходу назначить встречу в двенадцать – как-то уже чересчур!

– Как я должен высказать мнение о романе, которого не читал? – проворчал Алекс, выбираясь из-под одеяла. – Или Маринка думает, я его быстренько изучу, гуляя по тропинкам Ривьеры?

– А что, залезете на Колесо обозрения, пока оно будет делать круг, как раз ознакомишься с нетленкой, господин писатель, – съязвила я.

Ужасно, когда в семье оба занимаются одной и той же творческой деятельностью. Взаимные подколы – хорошо, если не зависть – обеспечены. Но нам повезло: Алекс на лавры писателя не претендовал, писал редко и неохотно, чаще подкидывал идеи мне. Хотя до моего появления в его холостяцкой жизни что-то в Сеть выкладывал.

– Вари кофе, – буркнул Алекс. – И собирайся. Кто всё время ныл, что ему Ривьеру не показали? Покатаю тебя на карусельках, мороженкой угощу. И не смотри на меня так. Мне совсем не улыбается семейный скандал. Познакомлю тебя с Маринкой заодно. Вы друг другу понравитесь.

И ничего я не ныла. Я вообще карусели не люблю: меня укачивает. И высоты я боюсь, так что на ваше колесо и не полезу. Но погулять по Ривьере хотелось, уж очень много слышала я об этом парке. И видела, как толпы очумевших отдыхающих ломятся туда, едва экскурсионный автобус притормаживает у моста. Посещение Ривьеры входит в экскурсию «Ночной Сочи», так что, быстренько метнувшись на башню Ахун и обозрев город с самой высокой точки, неутомимые курортники штурмуют карусели и тиры. До сих пор поражаюсь их страстному желанию как можно качественнее отдохнуть в единицу времени.

Маринка оказалась типичным представителем друзей Алекса. То есть совершенно нетипичной девушкой – метр в кепке и прыжке, чёрные короткие волосы, чёрный макияж глаз, помада, кажется, тоже чёрная. Или тёмно-синяя. Я не очень хорошо различаю оттенки. Про цвет одежды, я думаю, можно не говорить.

Когда я училась в школе, так выглядели готы. Но готов-ровесников Алекса мне ещё видеть не доводилось.

– Знакомьтесь, девочки! А я за лимонадом. – Алекс феерически быстро слинял.

Мы, конечно, познакомились. Но Маринка оказалась не самым общительным человеком, а я даже не знала, как к ней обращаться – на «вы» или на «ты». К тому же она явно пришла сюда не со мной поболтать.

Алекс вернулся с лимонадом.

– Предлагаю прогуляться по парку и найти какую-нибудь уютную лавочку, – сообщил он. – За Зелёным театром обычно есть укромные места.

И мы пошли гулять по парку. Маринка вдохновлённо рассказывала Алексу подробности случившегося с ней писательства. Как выяснилось, она даже не знала точно, что написала: вроде бы роман, но, может, и сценарий для будущего киношедевра. С жанром тоже неувязочка вышла – то ли боевик, то ли любовный роман, то ли криминальная драма. Бедняга Алекс тщетно пытался внести ясность, но от его вопросов Маринка отмахивалась и вдохновлённо пересказывала сюжет. Я же разглядывала местные достопримечательности.

Итак, Ривьера. Бывшее имение предпринимателя Хлудова, решившего к концу последнего спокойного века Российской империи разбить прежде невиданный парк. Для этой цели он привозит экзотические растения со всего света и прокладывает аллеи, по которым нынче, как слоны на водопой, носятся отдыхающие. В тысяча девятьсот первом году Хлудов разоряется и продаёт имение государству. А в годы Гражданской войны бравые пролетарии уже рубят экзотические пальмы на дрова для костра революции. Ривьеру восстанавливают в шестидесятые, и её новый облик как нельзя лучше соответствует эпохе – аллея писателей, магнолия Гагарина, на месте прежних деревянных скульптур появляются бетонные изваяния.

Сегодняшняя Ривьера – это смесь дореволюционного очарования, советской эстетики и капиталистического настоящего, с «американскими горками», комнатой ужасов, аттракционами пять, шесть, двадцать пять «дэ» (чем дальше по аллейке, тем большую цифру ощущений обещают афиши), конным театром и театром Зелёным, на сцене которого выступают те артисты, кому не хватает зрителей на «Фестивальный» или пафоса на «Зимний». После строительства «Сочи-Парка» в Адлере Ривьера утратила статус самой крупной площадки аттракционов и стала просто парком, где на относительно небольшой территории можно развлечься с детьми или пошептаться в беседке, увитой розами, со второй половинкой.

Но тогда Ривьера меня очаровала. Она казалась мне просто Диснейлендом, где на каждом сантиметре пространства тебе предлагают сказочные развлечения или угощения. В тирах висели огромные мягкие игрушки, по аллеям бродили ростовые куклы, со стороны «американских горок» доносились истошные крики, а в киоске-домике с розовыми ставнями продавали яблоки в карамели! Я остановилась возле домика, не в силах сдвинуться с места. Самые настоящие яблоки! На палочке! Облитые красной карамелью и посыпанные орехами! Словно сошедшие с картинки английского словаря для детей. У вас был такой словарь в детстве? Если вы из поколения девяностых, то наверняка его вспомните. Малиновый такой, с Микки Маусом на обложке. Внутри были диснеевские герои в разных ситуациях, и все предметы подписаны на английском и на русском. Не знаю, учился ли кто-нибудь по этому словарю, но все мои ровесники с восторгом разглядывали картинки часами. И на одной из страниц были эти яблоки среди других чудесных лакомств, которых мы никогда не видели.

Нет, поймите меня правильно, можно прожить счастливую жизнь и без яблок в карамели. Но с ними-то лучше! Так что Алексу пришлось купить мне яблоко «вот прямо сейчас»! Марина от лакомства отказалась, сообщив, что к сладкому равнодушна и утром плотно позавтракала.

Мы продолжили прогулку. Марина перешла к кульминационному моменту в книге, когда главный герой (которого я так и не смогла представить) бросает всё и приезжает ко второму главному герою – спасать, стрелять в бандитов и готовить хачапури. Да, это самый драматичный эпизод – приготовление хачапури в логове поверженных разбойников, в него заложен высокий символизм, который сможет понять только искушённый читатель. Очевидно, я искушённым читателем не была, потому что высокий символизм казался мне полным бредом. Но меня никто не спрашивал. Я вообще яблочко кушала.

А у яблочка были другие планы. Потому что, как выяснилось, откусить кусок круглого, гладкого, облитого уже застывшей глазурью яблока не так-то просто! Особенно если тебе уже не семь лет и зубы у тебя последние, окончательные, тебе с ними ещё долго жить. И лучше бы в любви и согласии. Нож к яблочку не прилагался. И я мучилась теми же проблемами, что и лиса в бессмертной басне Ивана Андреевича.

Наконец решилась. Чёрт с ними, с зубами. Не оставаться же без яблочка. «Хруп» получился таким громким, что я невольно покосилась на спутников. Но нет, они были слишком заняты беседой. У меня ещё был шанс стереть с моськи красную карамель, пусть даже и рукавом. Однако зубы разомкнуть у меня уже не получилось. Совсем. Карамель намертво склеила челюсти. К тому же я понимала, что, даже если мне это удастся, выглядеть я буду как не очень опрятный вампир после обеда.

А разговор тем временем принимал интересный оборот. От сюжета книги Марина перешла к более насущным вопросам книгоиздания:

– В общем, я не знаю, куда её теперь отправить. Адреса редакций надо раздобыть, что ли… А где их взять? В этом твоём Интернете?

Алекс тяжело вздохнул и начал объяснять, что рукописи сейчас принимают исключительно в электронном виде, что для начала надо текст набрать, а потом через Интернет отправить по сайтам издательств.

– А если украдут рукопись? И издадут под чужим именем?

– Да никто не украдёт! – Шёл второй час увлекательной беседы, и Алекс явно терял терпение. – Кому нужно связываться? Скорее проблема обратить на себя внимание! И вообще, на эту тему тебе гораздо больше Юля расскажет. Она у нас и писатель, и юрист, между прочим. Да, Юля?

На эту тему Юля могла бы очень много сказать. Целую лекцию прочитать часа на три. Об особенностях отечественного книгоиздания, амбициях авторов и той реальности, с которой им приходится сталкиваться. Наверное, моя вдохновлённая лекция о трёх собственных книгах и их мытарствах по издательствам разбила бы иллюзии Марины о лёгком хлебе писателя, а заодно и образ маленькой девочки с яблоком на палочке, каковой я, наверное, показалась. И всегда, чёрт возьми, кажусь рядом с Алексом. А может, Марина бы просто не восприняла меня и мои слова всерьёз. Но, увы, лекции не случилось. Потому что красная карамель была чертовски прочной.

Кобзон и выхухоли (Зимний театр)

Памяти Иосифа Давыдовича