Сплетение песен и чувств
Антон Тарасов
Кто знает, что будет впереди, какие испытания, обретения и потери ждут своего часа, где встретит нас любовь? Судьба совершает порой непредсказуемые повороты, чтобы преподнести подарок, когда ты уверен, что все хорошее уже закончилось и впереди не ожидаешь ничего светлого и счастливого. Но прежде судьба проведет человека через цепь проверок, чтобы сделать подношение, которое не мог предвидеть и ожидать. Может ли страсть залечить душевные раны или хотя бы сделать так, чтобы они ощущались не так явно, не врезались бы в душу, не причиняли боль?.. Ведь яркое чувство должно быть настоящим, подделка же заставляет чувствовать что-то другое, только не то, что нужно.
Антон Тарасов
Сплетение песен и чувств
Посвящается братьям Меладзе
Чувство первое.
Любовь
– Эй, ты это чем там занимаешься? – мастер покачал рукой высокий деревянный стул, на котором сидел Артём. Василич не терпел, когда кто-то тратил время на какую-нибудь, в его понимании, ерунду, или вовсе ничего не делал.
Стул закачался. Артём вынул из левого уха наушник:
– Что?
– Спрашиваю тебя, чем ты тут занимаешься, – стараясь перекричать шум конвейера и работавших неподалеку насосов, снова повторил мастер. – Ты чего, музыку слушать сюда пришел или работать, студент? А?
– Так линия стоит, ждем, загружаемся – спокойно ответил Артём. – Я же здесь, никуда не ушел. Какие претензии?
Начальник махнул рукой и пошел дальше по цеху, по пути недовольно поглядывая на стоявшие тут и там горы картонных коробок. Артём снова сидел в наушниках, где негромко играло радио. Так было проще. Вокруг было слишком шумно. От шума болела голова. Лязганье металла, гул насосов, скрип конвейера, постукивание упаковочного автомата – все это было настолько громко, что, выходя из цеха, он невольно вздрагивал.
Наконец, мороженое прошло скороморозильный тоннель и показалось на упаковочной линии. Артём насторожился:
– Упаковщицы, давай работать – крикнул он, не вынимая наушники, от чего крик получился особенно пронзительным. – Мороженое идет!
С лестницы, ведущей на верхний ярус, соскочили две девицы в белых халатах, ярко-оранжевых рабочих перчатках и белых платках. Упаковочный автомат громко застучал – мороженое, завернутое в глянцевую красную обертку, загрохотало по конвейеру. Девушки ловко начали укладывать его в коробки, проталкивая их по направлению к Артёму. Артём соскочил со стула, заклеил скотчем коробку и поставил ее на тележку.
Работа убивала своей монотонностью. Артём трудился уже второй месяц. Сдав сессию досрочно, он устроился на хладокомбинат разнорабочим. Нужны были деньги. Стипендии катастрофически не хватало даже на еду, не говоря уже о чем-то другом. К тому же, Артём планировал сходить в начале осени на пару концертов. И не один.
Алина, его одногруппница, с которой он встречался вот уже полгода, тоже жила в общежитии. Артём даже умудрился подработать у друзей в автомастерской, чтобы подарить ей на день рождения букет роз. На лето она уехала к родителям в Архангельск. По вечерам они обменивались короткими смс-сообщениями.
Алина писала, что хотела бы сходить куда-нибудь, так как учебой сыта уже по горло.
«Ага, сыта по горло, – думал про себя Артём. – Все преувеличиваешь. Вот я сыт этой работенкой по горло, это да. А ты совсем далеко сейчас и даже не представляешь, как здесь дует из холодильной камеры и как отвратительно воняет бракованное мороженое, которое здесь хранится просто в ведрах».
Как-то он написал ей об этом. В ответ пришло много смайликов и фраза – «Приятно, что ты делаешь это ради меня». Артём взбесился; правда, решил ничего не отвечать. Он просто лег спать, глаза закрывались сами собой. Болели ноги, ныли руки, чесались ладони от постоянного контакта с водой и клеем для этикеток, который готовился из колотых вафель и выглядел просто отвратительно.
А на следующий день после обеда он снова сидел на своем высоком деревянном стуле в ожидании того, когда же, наконец, можно будет отгрузить норму смены, пятнадцать тонн, и отправиться обратно в общежитие. Снова на Артёме были наушники. Музыка спасала, музыка лечила, музыка заставляла не думать о том, насколько странно все происходящее.
– Слушай, красавчик, отпустишь меня на перекур, присмотришь тут за девчонками? – спросила у Артёма высокая, бритая ежиком бригадирша. Из-за уха у нее торчала сигарета, ее кончик задевал край дурацкой детской панамы, – Я тебя тоже потом на десять минут до большого перерыва отпущу. А?
Артёму ничего не оставалось, как согласиться. Он продолжал заклеивать коробки, складывать их на телегу, и время от времени отвозил их, чтобы выгрузить в приемное окно холодильной камеры.
– Как ты думаешь, Жанна – лесбиянка? – спросила Артёма одна из укладчиц, Ира, когда он в очередной раз вернулся с пустой телегой и начал быстро заклеивать уже ожидавшие его коробки. – Все-таки странная она.
– Я ничего не думаю – бросил Артём.
– Я не верю – не унималась Ира. Она давно уже строила глазки Артёму. Как-то, когда они работали в дневную смену, даже уселась с ним в столовой за один столик.
– Мало ли, что ты не веришь, это ведь ее дело – Артём заклеил три коробки, и, взяв их вместе, с грохотом поставил на телегу, – А ты лучше не отвлекайся, а то снова не доложишь в коробку, а потом огребать, все вскрывать и пересчитывать.
Ира показала Артёму средний палец.
– Ты совсем не джентльмен, Тёма, – через пару минут Ира снова решила обратить на себя внимание, – Я с тобой по-хорошему, а ты начинаешь грубить.
– Вообще-то меня послала именно ты, – Артём выключил плеер и продолжал заклеивать коробки.
Неожиданно он буквально швырнул одну из них Ире. Другие упаковщицы замолчали, но уже через пару секунд продолжили свои разговоры, не обращая никакого внимания ни на Иру, ни на Артёма.
– Бери и пересчитывай, ты опять не докладываешь! – Артёму хотелось сказать что-нибудь совсем грубое, но рядом проходил мастер:
– Снова стоим, не работаем? – громко и издевательски спросил он.
– Неа, в одной коробке не хватает, пересчитывает.
Мастер вздрогнул и мгновенно забыл об Артёме.
– Ах ты, сука, а нам потом рекламации приходят!
– А материться не надо, а, – Ира начинала вскипать. Ее уже далеко не в первый раз ловили на том, что она не докладывает мороженое в коробки. Несколько раз приходили жалобы из магазинов, которые при приемке товара не поленились его пересчитать. Начальство устроило ревизию: во время одной из смен бригады Артёма за спиной стояли начальник цеха и инженер и внимательно следили за укладчицами. Двоих из них, в том числе Иру, уличили в нерасторопности и оштрафовали, правда, ненамного.
Мастер неистовствовал. Прибежала Жанна; на бегу, словно старый и не очень исправный паровоз, выдыхая табачный дым. Они с Ирой друг на друга орали.
«Бабские разборки, – подумал Артём. – Что за работа, хотя, платят не так и плохо. Еще месяц поработаю, и ноги моей здесь не будет».
Артём нащупал висящие на шее провода от наушников, включил плеер, сделал громче. Сразу и мастер, и бригадир, и Ира с ее сплетнями и приставаниями оказались где-то далеко, несмотря на то, что заклеивая коробки, Артём продолжал все это созерцать.
Смена заканчивалась. Артём почти не чувствовал ног, как будто бегал на очень длинные дистанции – и это повторялось раз за разом. Артёму было семнадцать – и еще никогда он не уставал настолько сильно. Когда он работал первые дни, ему казалось, что работа эта просто для него непосильная. Спустя почти два месяца он чувствовал усталость, но вполне с ней смирился.
«О чем думает сейчас Алинка? Чем занимается? Вспоминает ли обо мне? – Артём шел по пустырю за хладокомбинатом и размышлял. – Нет, наверняка вспоминает, как же без этого».
Он не носил с собой на работу телефон. На предприятии было полным-полно случайных людей, замки в шкафчиках были не настолько надежными, чтобы им безоговорочно доверять. А брать с собой в цех телефоны не разрешали – их звонки сильно отвлекали, к тому же были случаи, что трубки проваливались в канализационные ниши в полу или тонули в ведрах с вареньем и карамелью.
Рисковать Артём не хотел: чтобы купить, пусть и простенький, мобильный телефон, ему пришлось два дня вкалывать в автомастерской. И если обычно он подавал инструмент или помогал мыть машины, то в тот раз его попросили ассистировать мастеру, который менял покрышки. Стояла поздняя осень, неожиданно похолодало, пошел снег, и в автомастерскую выстроилась огромная очередь. Хозяином автомастерской был отец одногруппника Артёма, Паши. С одной стороны, он был благодарен ему за возможность заработать немного денег, с другой – понимал, что в чем-то все это экстремально и отчасти нелепо: к автомобилям Артём был совершенно равнодушен.
В общежитии пахло жареной картошкой и чем-то тухлым. Артём зашел в комнату – на три месяца он остался в ней совершенно один, все остальные разъехались на лето. Часы показывали полночь. За окном было совсем светло, как бывает светло-летней петербургской ночью, стоит только вспомнить ее зимний вариант. На телефоне Артёма ждало непрочитанное сообщение: «Привет! Как дела? Работаешь? А у нас в Архангельске тепло. Я купалась сегодня. Целую, твое Солнце».
Артём уселся на стул писать ответ. Конечно, он написал, что у него все хорошо, что работает и думает о ней каждую минуту, ждет, когда они снова увидятся. Никакой реакции. «Видимо, уже спит» – подумал Артём. Спать хотелось и ему.
Душ был на этаже в конце коридора. Из-за одной из дверей раздавались стоны, за другой кто-то слушал группу «Кино», где-то громко матерились – вокруг кипела жизнь, а Артёму хотелось спать. Он плелся в душ и думал об Алине. В какой-то момент ему захотелось, чтобы так же стонала Алина, а он обнимал ее и…
Артём поморщился. Это было слишком банально, предательски банально. Разве в этом смысл отношений? Все это – обыденность, достойная лишь того, чтобы таковой являться, но не более.
В душе вода из горячего крана текла тоненькой струйкой и была едва теплой. Артём выругался, но это было совершенно бесполезно. Его никто не слышал, да и если бы услышал, ничего бы толком не изменилось.
«Хорошо, что вообще на лето горячую не отключили – думал он. – Все-таки своя котельная, и на том спасибо. Цивилизация, прогресс. Спасибо государству за наше счастливое детство. И юность. Не согнемся. Стерпим. У нас в деревне вообще не знают, что такое горячая вода. Ее просто нет, и не ожидается».
Запах шампуня был каким-то сладковато-опьяняющим. Артёму показалось, что от него даже сильнее хочется спать. Он вывернул кран с холодной водой. Из душевой лейки с силой вырвался ледяной, безжизненный поток. Артём подставил под него голову. Так он стоял несколько минут, потом обтерся, натянул штаны и поплелся обратно в комнату.
Он хорошо помнил, как закрыл дверь, сел на кровать, налил из чайника в кружку немного холодной воды и с жадностью ее выпил.
Потом подумал об Алине, мысленно обнял ее.
Было тихо.
Артём проснулся в десять утра с чувством, что он даже не ложился. На телефоне его терпеливо дожидалось смс-сообщение: «Доброе утро! Какой-то ты странный. Устаешь или прикидываешься?». Отвечать не хотелось. С каждым днем Алина все больше задевала самолюбие Артёма, словно не доверяя тому, что он чувствовал и к чему стремился.
Холодильник лениво вздрогнул, когда Артём открыл его, чтобы взять кефир. Артём думал об Алине. Где-то у него даже была ее фотография. Искать ее? Нет, надо позавтракать. Через четыре часа Артёма снова примет в свои объятия шум хладокомбината, выбросы аммиака, пар, которым щедро обдавали оборудование, сквозняк из холодильной камеры.
Пространство жизни стремительно сокращалось. Сон, тягостное пробуждение, прогулка и мимолетные часы и минуты до обеда, пешая прогулка до хладокомбината, работа, дорога обратно, попытки сопротивляться сну.
Артём вставил в уши наушники и включил радио. Он старался не прислушиваться к песням, которые там звучали – для него они были лишь фоном. Фоном жизни, которая словно застыла на месте и не хотела двигаться дальше. Под музыку легче мечталось об Алине, о том, что у них, вполне возможно, что-нибудь получится.
В лицо ударил свежий летний воздух. Артём вышел из общежития, слегка покачиваясь в такт музыке. Рядом была железнодорожная платформа, мост, большой парк с несколькими аккуратными прудиками. На берегу одного из них Артём любил подолгу сидеть, разглядывая кувшинки, ряску и парящую над ними мошкару.
На противоположном берегу на разостланном прямо на траве большом одеяле расположилась парочка. Громко смеясь и обмениваясь поцелуями, они потягивали пиво, и ничто происходившее вокруг их не интересовало. Артём крутил колесико радиоприемника в надежде набрести на что-то, похожее на хорошую музыку. Хорошую – то есть соответствующую настроению. Впрочем, Артём сам затруднялся определить свое настроение.
«Где-то, где-то посредине лета ты осталась навсегда… Но ведь Алина со мной, я никуда от нее не уезжал, не убегал, не покидал ее, мы скоро встретимся – думал Артём. – Как меня раздражают песни, в которых все надумано, все неправда! Такого не бывает, не может быть! Ведь не оставишь любовь, если она есть. Не бросишь где-то далеко, все равно вернешься. Как можно сидеть и мечтать, когда тот человек, которого любишь, находится от тебя не так уж и далеко. Ерунда».
Артём зажмурил глаза и повернул лицо к солнцу. Оно нещадно пекло, согревало и вместе с тем обжигало. Нужно было возвращаться в общежитие обедать, чтобы далее все пошло уже по накатанному кругу, по протоптанной за два месяца тропинке бытия.
В общежитии не было почти никого: летом оно пустело, и ничто не напоминало о том кипящем муравейнике, что был здесь в течение всего года.
– Готовишь? – спросила Артёма вахтерша, баба Даша, – Это хорошо. А вот во второй комнате не пойму, чем занимаются. То орут, то трахаются. Но никто не выходит, ничего не готовит уже третий день. Как там с голоду не померли еще, прости Господи.
Артём стоял у газовой плиты и опускал в кипящую воду пельмени. В его комнате был холодильник – старенький, вечно гудящий, но холодильник. Его привезли родители соседа по комнате. Артёму в нем была выделена полка. Морозильную камеру делили на троих, прикрепляя на пакеты маленькие записочки, содержавшие фразу «Не трогать» и имя. Артёма в холодильнике всегда дожидались кефир, пельмени и замороженные овощи с рисом, гавайская смесь.
– Готовлю, баба Даша, скоро на работу – вздохнул Артём. – А Вы не волнуйтесь, там пьют, как водка закончится, так выйдут. А с голода не помрут, водка-то калорийный продукт все-таки. И вон, глядите, в туалет-то бегают, значит, живы!
Парень с четвертого курса, в майке и рваных джинсах, покачиваясь, поплелся в конец коридора и громко хлопнул дверью туалета.
– Ох, зараза, попадет мне, если проверка будет, – баба Даша погрозила вслед парню кулаком. – Мало того, что пьет, так еще и девиц притащил. Это те, с третьего этажа, глаза бы мои на них не глядели.
– Не волнуйтесь, баба Даша, в обиду Вас не дадим, – Артём помешал пельмени вилкой и добавил огонь. – Да и кто проверит-то? Все в отпусках, нежатся где-нибудь на пляже, не до нас им.
– Дай Бог, – баба Даша вышла из кухни, но снова вернулась.
Стоя в дверях, она смотрела, как Артём неторопливо помешивает пельмени. Видимо, и для нее тишина в коридорах общежития была чем-то совершенно непривычным.
– А ты-то со своей девочкой собираешься съезжаться? – баба Даша говорила тихо, хотя подслушивать было некому. – Если меня комендант общежития спросит, я скажу, что только «за», ты парень хороший, порядочный, почему бы вас и не поселить в одной комнате.
– Спасибо, баба Даша, – Артём почувствовал, как покраснел. – Мы пока только один раз говорили с ней об этом. Не знаю, она сейчас к родителям уехала в Архангельск.
– Смотри, девка она видная, – вахтерша сложила пальцы в кулак, очевидно, желая показать, насколько же видной в ее понимании является Алина.
Но получилось совсем невпопад. За ее спиной в комнату тихо прошагал полупьяный парень с четвертого курса. Снова хлопнула дверь. За ней раздался радостный визг.
– Ишь, бестия, снова девок лапать полез, а они и довольные. Какая же тут любовь у них? Разврат сплошной! Как они вообще терпят его, грязного, немытого, вонючего. Как выходит из своей каморки, так такая амбра поднимается! А они, бедные, сидят там, с ним.
– Каждому свое, баба Даша, – Артём убрал огонь, накрыл кастрюлю крышкой, обернул полотенцем, слил воду и, улыбнувшись, направился в комнату.
Он ел не спеша, сидя перед распахнутым настежь окном. Уличная пыль играла на солнце, с улицы доносился шум шагов, разговоры. Комната была на первом этаже, но из-за цокольного этажа, в котором размещался склад, окно располагалось довольно высоко. Артёму нравилось смотреть туда, где между домов была видна оживленная улица, сновали машины и кипела жизнь. Эти редкие минуты наблюдения скрашивали его однообразные будни.
Вот идет и едва держится на ногах непонятный тип в рваных джинсах. Мелькают грузовики; посапывая, медленно проезжает цистерна. Порыв ветра поднимает пыль с обочины и несет ее внутрь двора.
«Странная штука, – понял вдруг Артём. – Вот я сейчас сижу, ем и смотрю в окно. И мне не нужен никто, настолько мне хорошо и спокойно. Но стоит только доесть и отойти от окна, как снова становится одиноко и как-то неловко от осознания собственного одиночества. Сразу вспоминаю Алину. Что-то она не пишет. Не похоже как-то это на нее».
Дорога на хладокомбинат занимала минут двадцать быстрым шагом. В хорошую погоду Артём шел напрямик, через парк. В плохую в парке было сыро, ноги вязли в грязи при подходе к промзоне. Дорога была тоже своего рода развлечением. Рядом стояла школа, на ее стадионе часто играли в футбол. Чуть далее гуляли с собаками: они бегали по пригоркам веселой поскуливающей и гавкающей стаей, и валялись в грязи. Они составляли полную противоположность тем собакам, которые охраняли хладокомбинат: злые, угрюмые, закормленные до полуобморочного состояния – они не могли не наводить ужас и заставляли отнюдь не улыбаться.
Артём бросил пропуск в коробку, которая стояла на проходной – он всегда приходил одним из последних, только-только успевая переодеться и вбежать в цех, однако никогда не опаздывал.
