Павел Николаевич Чумаков-Гончаренко "Сережа. Рождение воина"

Сережа. Рождение воина
Павел Николаевич Чумаков-Гончаренко

О войне и ее детях. О том, как так получилось, что некогда единый народ стал убивать сам себя, а его враги с радостью воспользовались этой очередной исторической возможностью уничтожить его раз и навсегда…

Павел Чумаков-Гончаренко

Сережа. Рождение воина

Сережа ждал нового года, надеясь, что дед Мороз со Снегурочкой вновь придут к нему, как уже бывало не раз, и принесут ему какой-нибудь новый подарок. И хотя он уже был достаточно большой и почти не верил в деда Мороза, но его прихода все равно ждал. Ему казалось, что он даже знает, что дед Мороз подарит ему на этот раз. Он давно мечтал о новом самокате, таком который уже был у многих его сверстников, чтобы и он тоже научился выделывать на нем всякие трюки и финты, приводя в восторг и восхищение всех окружающих и особенно, конечно же, он восхитит своими трюками на самокате свою одноклассницу Олю. Ах, Оля-я, что же за чудное звучание в этом имени! Произносишь его, и перед глазами сразу появляется милая русоволосая слегка курносая мордашка, с игривым, кажется никогда неунывающим взглядом, которая, постоянно так и норовит скорчить тебе рожицу или показать язык. Но ты на это совершенно не обижаешься и даже чаще всего бываешь рад и этой рожице, и этому язычку. А когда по какой-либо причине не видишь ее хотя бы пару деньков, то у тебя пропадает настроение, и ты начинаешь сильно скучать.

Оля со своей мамой и маленьким братом лет пяти, вот уже пару недель жили в подвале соседнего дома. Ее мама и Сережина бабушка, как они говорили, поддруживали и иногда ходили к друг другу в гости. Последние пару недель бои переместились в опасную близость к их поселку. И Сережа с бабушкой, как и большинство жителей, их дома, тоже переехали жить в подвал. Как горько подшучивала его бабушка:

– План нашего президента перевыполнен и теперь не только наши дети сидят по подвалам, пока их дети ходят в школы, но и родители и даже их родственники и соседи все вместе взяли и дружно переехали жить в подвалы. – И бабушка, как правило, доканчивала свою шутку, язвительно вскинув руку в нацистском приветствии: «Слава Украине! Уродам слава!», – после чего, как правило, между ними начинался обычный разговор:

– А вы слышали? Говорят, Путин, все-таки, собирается вводить войска на Донбасс?..

– Это еще бабушка надвое сказала…

– Да не на Донбасс, а Киев брать будут…

– Точно, только Киев нужно брать! А что толку от Донбасса, они опять сюда припрутся.

– Да не пойдет он на обострение обстановке с Западом…

– Сталина на них нету, уж он то со всеми разобрался бы, как когда-то с разобрался с Бандерой.

– Да, то не при Сталине уже было…

– А фундамент он заложил…

И так далее и тому подобное. А Сережа опять грустно и устало вздохнув, сползал со своего топчана и уходил подальше от людей в самый дальний угол подвала, чтобы предаться там своим сладким грезам и никто не мешал ему там мечтать. В этот момент наверху послышался какой-то шум, звук открываемой двери, покашливание и знакомый женский голос сказал:

– Свои!..

Сердце Сережи забилось сильнее, – это был голос мамы Оли.

Неуверенные шаги, спускающиеся вниз, – так всегда кто-то спускался в их временное убежище: неуверенно, почти наощупь, после глаза привыкнут после уличного света к темному сумраку подвального помещения. И вот уже в дверь входит тетя Оксана и, улыбаясь, протягивает:

– Здоровэньки булы!

А за нею в дверном проеме появляется Оля, держащая за руку своего младшего брата, и сразу, будто кого-то ищет своими жизнерадостными немного смущенными глазками. А когда, наконец, ее взгляд отыскивал Сережу, то она, расплываясь в сияющей улыбке и словно пытаясь ее скрыть, машинально со страивает ему на своем лице гримасу. Сережа смущенно опускает глаза. Он как-то раз в сердцах уже вымолвил бабушке, что эта дрянная девчонка, его за человека не считает и постоянно ему язык вместо «здрасте» показывает. Бабушка тогда внимательно посмотрела на него и, ухмыльнувшись, сказала:

– Эх ты, дурында! Ничего-то ты еще в женщинах не понимаешь! Это она наоборот тебе так знаки внимания оказывает, и внимание к себе привлекает. Вот поэтому она над тобой и потешается, а ты дурень обижаешься. Люди часто кого любят того и мучают. Так что ты наоборот радоваться должен, что она над тобой посмеивается, значит, нравишься ты ей.

– Ой, у вас елочка, какая красивая! – проговорила Оксана, увидев в углу полутораметровую сосенку.

– Да, это нам Василь приволок, а мы кое-чем и приукрасили. Кто знает, может, и новый год здесь придется встречать. – Сокрушенно проговорила одна из женщин по имени Наталья, тоже ютящаяся в этом подвале прячась здесь от обстрелов.

На сосне висело несколько игрушек и конфет, а вокруг, словно змейка ее обвивала гирлянда. Где-то иногда громыхало и бабушка Сережи, спросила:

– Что там, Оксан? Ничего не слышно? – и она кивнула куда-то вдаль.

– Нет, ничего не слышно, – ответила женщина обреченно.

– Не дай Бог, бандеровцы, опять сюда доберутся! – и все женщины при этих словах перекрестились.

Они вспомнили времена, когда в их городке хозяйничали украинские каратели – это было время страха и ужаса! А самое страшное, что помогали им в этом некоторые местные жители, которые словно вдруг, ни с того и ни с сего превратились из обыкновенных соседей в апологетов и фанатиков украинства, Бандеры и той власти, которая послала на Донбасс свои войска и самое страшное – послала сюда свои боевые отряды составленные из добровольцев, придерживающихся радикальных ультранационалистических взглядов.

– А ты что здесь от кого-то прячешься? – услышал над своей головой голос Оли, которая в мгновение ока успела оказаться около него.

– Да… От тебя! – неожиданно для самого себя выпалил он.

– Неужели я такая страшная? – засмеялась Оля.

– Не очень, – затушевался, весь краснея, Сережа.

Оля как-то очень внимательно, почти пристально посмотрела на него и спросила улыбнувшись:

– Что не очень? Не очень страшная?

– Да. – Ответил Сережа, как-то рассеянно и неуверенно.

– Нахал! – выпалила Оля и резко развернувшись, зашагала в сторону своей матери.

А Сережа окончательно растерялся и был готов провалиться сквозь землю. Вскоре Оля с мамой ушли к себе домой, – в подвал расположенный в их доме. Напоследок она еще раз взглянула на Сережу, ее взгляд показался ему каким-то странным и вызывающим. Сережа не спал почти всю ночь, страдая и слишком уж придирчиво вспоминая свой разговор с Олей. Все его слова казались ему сплошной глупостью и пошлостью и, он то и дело ерзал на постели и поворачивался с боку на бок. Оля тоже долго не могла заснуть в эту ночь и также вспоминала весь их разговор. Но только в отличие от Сережи, он не казался ей чем-то страшным и ужасным, а даже наоборот и она то и дело начинала улыбаться в темноте подвала, не без удовольствия припоминая растерянность и волнение, с которыми Сережа отвечал на ее вопросы. Эта девочка, несмотря на свой небольшой возраст уже чувствовала, видела и понимала своим женским сердцем, что она далеко небезразлична Сереже. А потому испытывала, даже какое-то удовольствие, видя его конфуз и стеснение во время их встреч и разговоров.

Отец Сережи, Роман вот уже второй год воевал в ополчении. Он ушел туда сразу после того как погибла его жена и мама Сережи, несмотря на все слезы и протесты своей матери, бабушки Сережи. Жену Романа звали Света и, она погибла от прилета украинского снаряда, когда возвращалась домой с работы. Как только Роман узнал, то сразу примчался на место трагедии. Он долго не выпускал из своих рук остывающее тело супруги и все никак не мог понять, за что ее убили. Именно с этого момента война гибели любимого человека, война началась и лично для романа. Да, война к этому времени уже шла, но она была где-то рядом, она проходила вокруг Романа и его семьи. А теперь, после гибели его жены Светланы, эта война вошла и в его дом, в его семью, она вошла в самого Романа и, он уже стал частью ее и не отделял себя от войны.

– О сыне подумай, ведь ты его полным сиротой оставишь! – восклицала враз поседевшая и постаревшая от обрушившегося на них ужаса женщина, ужаса устроенного им киевским режимом.

– Я мужчина и должен защищать свою семью и землю! – и он ласково погладил по голове сына. – Кроме того, ты у нас бабушка на что? – игриво улыбаясь, сказал он и, подойдя, поцеловал свою мать в щеку. – Признайся честно сама себе: если я останусь и не возьму в руки оружие, то не только я сам потеряю к себе уважение, но и ты в глубине души перестанешь меня уважать?…

– Отойди от меня, – отстранила она сына наигранно сурово, но в глубине души она чувствовала и понимала, что он говорит ей правду.

Когда они прощались, она благословила его, перекрестивши и поцеловав на прощание в лоб. Роман прощаясь обнял Сережу и улыбаясь, подбадривающе и сына и самого себя, сказал:

– Слушайся бабушку, мы с тобой еще обязательно увидимся, и я тогда узнаю, как ты себя с бабушкой вел! – и он шутливо погрозил сыну пальцем.

С тех пор прошло более трех лет. Шел пятый год, уже казалось, что нескончаемой войны.

Роман кое-как, с горем пополам уговорил командира отпустить его ненадолго домой, одним днем – туда и обратно.

– Ладно, хрен с тобой, Ром. Но учти там укропы близко, смотри не попадись.

– Обижаешь, командир! Мы волки стреляные, – расплылся в улыбке Роман. – Разрешите идти?

– Давай, – махнул ему командир.

И Роман побежал собирать в спортивную сумку свой нехитрый скарб, а прежде всего подарок сыну, – игрушечную, железную дорогу с заводным паровозом. Он помнил, что сын мог часами сидеть у железной дороги и ждать проходящего поезда, чтобы помахать машинисту рукой, а вот ответ получить длинный, сигнальный гудок тепловоза. И тогда радости Сережи не было предела. А глядя на него и они с женою смеялись словно дети. Ах, как было сладко и горячо, пока не пришла война! Пока к власти в Киеве не пришли эти фашистские недобитки! Так думал Роман, застегивая свой рюкзак и при мысли об этом на его скулах заходили желваки. Роман на всякий случай переоделся в гражданскую одежду и, достав из бушлата гранату Ф-1, сунул ее во внутренний карман пуховика. Многие ополченцы носили с собой такие гранаты наслышанные о том, как издеваются над их братом на украинской стороне, особенно в добровольческих батальонах. Эти последние были настоящим зверьем, если не физически, то духовно уж точно почти все из них были духовными наследниками бандеровцев, а о зверствах этих нацистов в годы Великой Отечественной войны и после нее, не слышал только ленивый: лучше смерть думал Роман, чем их издевательства. Он даже молился, прося Бога дать ему мужества, если случится, что его прижмут и будет стоять выбор плен или смерть, то не дрогнуть и выбрать последнюю. Роман закинул сумку за плечо и заспешил на выход, чтобы не опоздать на трогающуюся с минуты на минуты в путь колонну ИРД: инженерно-разведывательного дозора, который как раз направлялся в сторону его города. Линия разграничения проходила совсем рядом и, как всегда в праздники и накануне их у добробатов, как то ли в шутку, то ли в серьез сказал один священник, обострялось беснование, и они то и дело начинали обстреливать расположения ополченцев и населенные пункты, находящиеся под их контролем.

Роман успел. Колонна ИРД состоящая из БМП, БТР и Урала с установленной в его кузове ЗУ-23-2 или по-простому – «зушки» уже трогалась. Когда Рома подбежал к Уралу, водитель притормозил, один из зенитчиков подал ему руку, и Роман, закинув рюкзак, вскочил в кузов.

– Отпустили? – заулыбался мужичок, затаскивая Романа в кузов.

–Отпустили.

– А мы уже думали, что у тебя ничего получилось. Счастливчик! – сказал мужичок с улыбкой и нотками грусти в голосе. Видно он тоже уже давно не был дома и не видел никого из своих родных и близких, а может и дома и близких у него уже не осталось…

Роман сел на скамейку под брезентовым пологом и в предвкушение встречи с сыном и своей матерью, всю дорогу ехал молча, задумчиво рассматривая проплывающий мимо них зимний пейзаж. Они ехали мимо большею частью заброшенных и поросших бурьяном полей, сухие палки которого выглядывали и топорщились из-под снежного покрова; мимо деревень и поселков в которых то там, то здесь чернели закопченные развалины домов или пробоины домов, словно их изгрыз какой-то лютый и страшный гигантский зверь. Иногда вдали проплывали башни и трубы шахт и заводов или укрытые снегом терриконы. Колонна двигалась медленно и периодически останавливалась: это начинали свою работу саперы. Вскоре за окном показались с детства знакомые места. А вот и его родной город. Он попросил остановиться, где-то в двух-трех дворах от его дома и еще раз подтвердив их договор, о том, что через несколько часа он будет на этом самом месте, спрыгнув с кузова, заспешил в сторону дома.

Подходя к родному двору, его сердце в волнение застучала в два раза быстрее. На лавочке возле их подъезда сидело три женщины. В одной из них Роман узнал свою мать. Он подошел к ним со спины, стараясь ступать, как можно тише, и осторожно подкравшись, закрыл руками матери глаза.

У Раисы Максимовны сразу екнуло сердце. Когда-то давно так любил играться ее сын Ромка. Она схватила его руки и прижала к своему лицу, она все поняла и сразу угадала, но словно боясь ошибиться, молчала и не поворачивалась. Несколько мгновений и она вскочила на ноги, и резко обернувшись, под возгласы соседок: «Ромка! Приехал!», увидела перед собой сына. И они ринулись в распростертые объятия друг другу. Она то и дело отнимала от него свое лицо и начинала его целовать, он отвечал ей тем же, а по ее щекам уже текли слезы радости.

– Ну, мам хватит плакать! – вытирая ее щеки, сказал Роман.

Она даже засмеялась:

– Да, ладно я, ты на себя посмотри! – и она тоже вытерла с его щеки навернувшуюся слезу. – Сережка, ты где? Глянь, кто к ним приехал! Сережка! – словно пытаясь откуда-то вытащить внука за руку своим голосом, прокричала она.

Тут же недалеко от подъезда располагался вход в подвал, его дверь открылась, и из нее показался взволнованный Сережа. Он сразу увидел и узнал отца, но растерявшись, остановился на месте, словно врос в землю.

–Ух, ты! – восхитился удивленно Роман. – Как же ты вырос!.. – и, подойдя к Сереже, он крепко обнял сына. – Какой же ты большой стал! – не переставал удивляться Роман, отстраняя и с удовольствием осматривая его и, снова крепко обнимая. – Ну, что так стоять пошлите домой! – воскликнул Роман и сделал движение в сторону подъезда.

– Подожди, Ром, – проговорила Раиса Максимовна. – Тут такое дело, ты же сам знаешь – война. Нас последнее время обстреливать частенько стали, и мы сейчас в подвал перебрались. Ты же с другой стороны, подошел и не видел, что с нашим домом сотворили: с той стороны в двух квартирах стены снарядами вынесло. Дядь Сашу с семьдесят седьмой, ты, конечно же, помнишь?.. Так вот его убило. Царство Небесное!

– Ах, так, – помрачнел Роман. Но быстро взял себя в руки и несколько принужденно улыбнувшись, сказал: – Ну, так, тогда показывайте свое новое расположение!

–Хотя, сегодня тихо, можем, и домой подняться? – как-то неуверенно проговорила Раиса Максимовна.

–Нет, – твердо возразил он. – Лучше, от греха подальше в ваше бомбоубежище спустимся. – И они втроем стали спускаться вниз.

– Ого, у вас тут и елочка есть! – засмеялся Роман.

– Да-а, это Василь нам принес откуда-то…

– Откуда, откуда? Из рощи приволок, – засмеялся пожилой мужчина в дальнем углу. – Здоров, служивый! – и он, подойдя к Роману, крепко пожал ему руку. – Как там на передовой? Бьете врага?

– Стараемся, дядь Вась, – отвечая ему, улыбнулся Роман. – А вы где себе уголок с Сережкой устроили? – спросил он, обращаясь к матери.

– Да вот, прямо рядом с елочкой и наши лежаки, – махнула она ему в сторону двух нар сбитых из досок, поверх которых лежали матрасы, одеяла и какая-то верхняя одежда: куртки и пальто. – Располагайся! – тоже, будто несколько виновата, пригласила мать сына. – И тебе что-нибудь придумаем… Ты как, надолго к нам погостить?

– Нет, я к сожалению, до вечера и не более того, – с сожалением ответил он. И Раиса Максимовна грустно замолчала и тяжело вздохнула.

– Только без вздохов и охов! – пытаясь разрядить обстановку, бодрясь, начал Роман: – Мы сейчас и новый год встретим! Накрывай на стол, я гостинцы привез! Сережка, подлетай!

И поставив свою сумку на нары, он, расстегнув начал доставать гостинцы: консервы, пакет мандарин, несколько шоколадок и бутыль шампанского. В конце он достал коробку с игрушечным паровозом и железной дорогой.

–Это тебе Сереж, подарок. Хотя судя по тому как ты вырос, я, наверное, с ним немного припозднился? – смеясь, вручил он сыну коробку. – Помню же, что ты поезда любил. А сейчас любишь?

– Люблю, – улыбаясь, принял коробку Сережа, продолжая несколько смущаться.

–Он уже не о поездах мечтает, а о каких-то самокатах! – смеясь, сказала бабушка, любовно переводя взгляд то на сына, то на внука.

– Неправда! Не нужны мне никакие самокаты, я поезда люблю! – горячо выпалил Сережа, боясь обидеть отца и показать ему, что он уже вырос и не интересуется игрушками.

– Ну, ничего, теперь буду знать, и следующий раз привезу самокат. – Улыбаясь и прекрасно понимая, что немного опоздал и прогадал с подарком, сказал Роман.

Они быстро накрыли на стол и, пригласив за него соседок, тех двух женщин, что сидели возле подъезда с Раисой Максимовной, а теперь тоже вернувшихся с улицы и разбредшихся по своим углам и двух мужчин: Василя и еще одного проживающего с ними пенсионера, которого все называли по отчеству Богданычем. Они поначалу из деликатности долго отказывались, но, в конце концов, вынуждены были, уступить, и присоединились к их пиру. А вскоре на пороге появилась и Оля со своей мамой и братом.

– Ой, мои дорогие! Проходите к нашему столу, будем вместе старый год провожать, а новый встречать! – засуетилась, вставая Раиса Максимовна.

– А не рано ли? – тоже улыбаясь, сказала Оксана, подходя к их импровизированному столу из какого-то сбитого из досок деревянного щита и вместо скатерти накрытого сверху большим, плотным, полупрозрачным куском полиэтилена. Она сразу заметила Романа, и с интересом скользнув по нему взглядом проговорила: – У вас гости, я гляжу?

– Так то же мой Ромка на побывку к нам по случаю праздника заглянул. Радость-то, какая! Давно мы с ним не виделись! Сережка вон и забыл, как отец выглядит! Так что у нас сегодня праздник получше любого нового года будет!