Мария Берестова "В поисках солнца"

– Дядюшка? – с некоторым недовольством переспросил он – уж очень увлёкся спором и не хотел отвлекаться.

На самом деле, они не приходились друг другу родственниками, но семьи их были весьма близки, отсюда и вошло в привычку это обращение.

– Зайди-ка, – кивнул к себе Этрэн.

Молодой человек с сожалением обернулся на оставленный им галдёж и подчинился.

2. Кто такой Райтэн Тогнар?

За тридцать лет своей жизни Райтэн твёрдо уяснил одну вещь: хочешь, чтобы какое-то дело было сделано хорошо, – сделай его сам. Во всяком случае, любая попытка делегировать кому бы то ни было какие бы то ни было задачи всегда вызывала у него досаду: всё делалось не так, не в срок, не тем способом, приводило не к тому результату.

Связано это было не столько с тем, что Райтэну попадались бестолковые исполнители, и даже не с тем, чтобы был он так уж требователен. Дело скорее упиралось в необычный творческий тип мышления, в виду которого Райтэн ненавидел готовые стандартные решения и постоянно изобретал новые пути и методы.

Но в большом деле, как ни крути, в одиночку не справишься. Поэтому, ворча, скрипя и обзывая (чаще про себя, а порою и вслух) исполнителей идиотами и дегенератами, Райтэн всё-таки спихивал часть рутины на тех, кто подвернётся.

Узнав от Этрэна, что на корабле есть пассажир, который может писать по-анжельски, Райтэн отнёсся к информации весьма скептически. Он заранее был уверен, что из этой затеи ничего толкового не выйдет, но морская жизнь стесняла его в поисках помощников, поэтому лучше уж попробовать дурного иностранца, чем копаться самому.

Прищурившись, Райтэн понаблюдал со шканцев, как Дерек носится между капитаном и боцманом, передавая какую-то информацию, и, в конце концов, прервал его очередной заход тем, что попросту встал у него на пути, протянул ладонь для рукопожатия и представился:

– Райтэн Тогнар.

Разогнавшийся было Дерек чуть не врезался в него, но вовремя успел притормозить, сориентироваться и пожать руку с ответным:

– Деркэн Анодар.

Новое имя не вызывало у него никаких запинок и проблем. Фамилии у него и вовсе отродясь не было – в Даркии звали по отцу, в Ньоне надобности в ней не возникало. А переделанное на анжельский манер имя звучало, на его вкус, вполне неплохо. В целом же, в общем сочетании, он чувствовал какую-то законченность и гармоничность, которой ему не хватало раньше, и это даже добавляло ему в его собственных глазах веса. Знаете ли, весьма велика разница между «просто Дереком» и целым господином с анжельскими суффиксами!

– Говорят, – с любопытством склонил голову набок Райтэн, рассматривая нового знакомого, – вы пишете и читаете по-анжельски?

– Как иностранец, – то ли подтвердил, то ли опроверг Дерек с лёгким смешком.

В самом деле, анжельский язык был достаточно сложен в освоении, и тому, кто не был рождён в Анджелии и не привык говорить и думать на нём с детства, не так-то просто было зайти дальше основ.

– А! – кивнул сам себе Райтэн и как будто делая вывод из только что сказанного, уверенно подтвердил: – На море нынче зыбь, да! [1]

Дерек честно попытался подхватить мысль – анжельцы славились своими погодными диалогами – и, как ему казалось, высказался в тему:

– Жаль, что солнце почти не греет.

Райтэн несколько секунд смотрел на него в упор с некоторым удивлением; потом уголок его губ дрогнул – он явно подавлял смех – но смех этот всё же отразился в его голосе, когда он отметил:

– Да, теперь вижу, что как иностранец.

В любом приличном обществе, вне зависимости от страны, разговоры о погоде были приняты как уместный способ наладить контакт. Но анжельцы в этом искусстве дошли до невиданных высот. Пользуясь метафоричностью своего языка, они с помощью разговора о погоде могли провести полноценную беседу, затрагивающую самые сложные аспекты как бытовых, так и абстрактных вопросов.

Будучи в Анджелии и наблюдая, как анжельцы разговаривают между собой в Ньоне, Дерек отметил, что погодным разговорам уделяется много времени, но понять принцип, по которому они строятся, так и не смог.

– Глупость сморозил? – уточнил Дерек, надеясь внутри себя, что это всё-таки получилась глупость, а не что-нибудь оскорбительное.

Райтэн покусал губы; в глазах его зажглись смешки.

– В деловом контексте, – объяснил он, – замечая недостаток солнца, лучше говорите «зато солнце не слепит глаза», или, напротив, «без солнца стало плохо видно». Говорить о недостатке или избытке тепла… – он прикусил губу, слегка хмыкнул и выбрал слово: – Неуместно.

– Спасибо, я запомню, – обезоруживающе улыбнулся Дерек, довольный, что выяснил, по крайней мере, что у погодных разговоров есть зависимость от контекста отношений между говорящими.

– В любом случае, – чуть помолчав, вернулся к своему делу Райтэн, – погодных нюансов у меня там нет, так что, думаю, разберётесь. Пройдёмте?

Он махнул головой в сторону юта, так и не объяснив, что ему, собственно, требуется. Однако Дерека это ни капли не смутило – он, напротив, был чрезвычайно рад, что у кого-то из «высшего круга» на корабле нашлась для него задача – ведь это позволяет завести связи, которые, возможно, пригодятся.

Тесная каюта-закуток, в которой ютился Райтэн, едва вмещала в себя кушетку, столик и стул. Зато в открытый порт проникало достаточно солнца, чтобы за столом можно было вести какую-никакую работу – в светлое время суток. Засадив Дерека на стул, Райтэн забрался на койку – иначе подлезть и объяснить что-то о бумагах на столе было невозможно – и взялся за огромный лист, на котором была начертана таблица, заполненная лишь на пару строк.

– Смотрите, – пододвинул он лист Дереку, – вот это мне нужно оформить. Названия корабля, – ткнул он пальцем в первую графу, – а дальше пошло-поехало. Водоизмещение, количество палуб, матч, длина-ширина, осадка, год спуска на воду, верфь, на которой строили… – в общем, он озвучил все столбцы, коих было пару десятков, и завершил их странным: – И здесь вот – сколько было столкновений с пиратами, и кто ушёл, кто попался.

Дерек, сосредоточенно слушавший, понятливо кивнул. Касательно всех этих деталей анжельский язык явно не представлял метафорических сложностей.

– Теперь, – Райтэн принялся выгребать бумаги откуда-то из-под подушки, из-за койки, из какой-то щели. – Вот здесь…

У него оказалась целая гора самых разномастных документов, которые содержали сведения о самых разнообразных кораблях. Они были написаны на анжельском и ниийском, ньонском и даркийском, джотандском и либерийском, на пергаменте и дешёвой бумаге, мятые и официального вида, с печатями и без, потрёпанные и рваные, с понятными ровными строчками и явно писанные второпях.

– Вот этих языков не знаю, – смущённо признался Дерек, откладывая джотандские и либерийские.

Райтэн с досадой щёлкнул языком:

– Ладно, эти я сам! – и принялся, что-то бурча, выгребать соответствующие из общей кучи.

На следующие три часа они плотно погрузились в работу. Дерек методично обрабатывал полученные листы, занося информацию из них в таблицу. Райтэн, шелестя бумагами и откуда-то вытащенными книгами, хмуро бормотал себе под нос, временами восклицал, и непрерывно делал пометки карандашом в пухлом блокноте, из которого торчали разномастные закладки, бумажки и прочая дребедень.

Дерек крайне увлёкся пусть монотонной, но довольно интересной работой, поэтому вздрогнул, когда Райтэн вдруг воскликнул:

– Он отлично горит!

Из-за двери раздался хоровой вздох.

Вскочив, Райтэн выглянул наружу и почти гневно повторил:

– Отлично горит! Не хуже дров!

– Но ужасно дымит, – со смехом ответил ему кто-то.

– Так сперва коксовать надо! – пылко возразил Райтэн, выскакивая в кают-компанию.

Дверь он закрывать не стал, поэтому некоторое время Дерека отвлекал от работы бурный и горячий спор на тему того, можно ли вместо дров использовать некий неизвестный Дереку… камень? Увы, здесь, кажется, уже начинались его проблемы с анжельским, потому что слово «камень» он явно узнал, а вот как этот самый камень может гореть – не понял.

Вскоре Райтэн вернулся. Громко хлопнув дверью напоследок, он резюмировал сквозь зубы:

– Ну дебилы… – наткнулся взглядом на Дерека, вспомнил, что не один, досадливо поморщился и вернулся к своим бумагам, некоторое время всё ещё бормоча себе под нос ругательства в адрес товарищей, не оценивших весь потенциал растопки печей каменным углём.

Хотя он явно пытался сдержать поток своего негодования и погрузиться в дело, эмоции заметно брали над ним верх, и, наконец, не выдержав, он возмущённо заявил Дереку:

– Нет, ты представляешь! Они реально думают, что приготовленная на нём еда отравлена!

Дерек замялся, не зная, как реагировать, потому что сути возмущения он так и не уловил, хотя и предположил, что речь всё ещё идёт о каком-то непонятном ему камне.

К счастью, Райтэну и не нужен был активный собеседник – ему требовался благодарный слушатель.

В следующие пятнадцать минут Дерек услышал весьма толковую, пусть и крайне эмоциональную, лекцию, суть которой сводилась к тому, что каменный уголь – отличная замена дровам, только его надо коксовать, чтобы не дымил, и всё тогда будет отлично, и уж тем паче ничего он не отравляет, что бы там всякие тупицы себе ни воображали…

– Вот и пусть платят втридорога, – неожиданно закончил свой страстный монолог ехидным выводом Райтэн. – Раз налог на глупость так и не ввели официально, будут расплачиваться так!

Дерек не нашёл ничего лучше, чем уточнить, что значит «коксовать».

…На обед ему всё же удалось попасть только потому, что увлёкшегося Райтэна чуть ни за уши вытащил наружу старпом.

***

– Да парень как парень! – резюмировал вечером Райтэн на вопрос Этрэна.

Тот слегка наклонил голову и выгнул бровь. Отсутствие в характеристике таких обозначений, как «дебил», «тупица» или «тормоз» было непривычно.

– Во всяком случае, мозги у него есть, – расщедрился на лестную характеристику Райтэн.

Такой многообещающий вывод он сделал на основе робкого замечания Дерека о том, что если каменный уголь после коксования горит не хуже дров, а стоит дешевле, то использовать его вполне разумно.

– Чуть побольше, чем у курицы, – спохватился Райтэн, который в целом был настроен к людям критично. – Но, Великое ты мое Пламя, он же совершенно неживой какой-то!

«Неживым» в его системе координат Дерек стал потому, что сидел тихо, работал молча, вопросов не задавал, не спорил, не ругался, просто делал, что сказали.

Райтэн однозначно считал, что «тупо делать, что сказали» – один из самых страшных недостатков человечества, и даже разумное отношение к использованию каменного угля этого недостатка компенсировать не смогло бы.

Этрэн развёл руками: мол, ну вот такой вот, какой есть.

– В общем, если умеет хорошо считать, – вернулся к теме Райтэн, – то можно и в счетоводы отдать. Не умеет, так в переписчики.

Вздохнув, Этрэн уточнил:

– А тебе самому переписчик-то не нужен? Раз уж с мозгами.

Эмоционально взмахнув руками, Райтэн горячо воскликнул:

– Мне нужен столяр! Нормальный, адекватный столяр! Переписать я и сам могу!

Насмешливый фырк не заставил его смутиться. Конечно, он не переносил необходимость что-то переписывать; но был совершенно уверен, что любой другой допустит сотню ошибок на ровном месте, поэтому лучше уж – самому.

1. Есть несколько причин, по которым разговоры о погоде возведены в Анджелии в ранг высокого искусства. В представленном контексте важна такая особенность, как изменение существительных по родам. В анжельском существительные не образуют родовые пары, как у нас (кот-кошка), а именно изменяются по родам (как наши прилагательные). Значение слова остаётся неизменным, меняется его сочетаемость. Довольно часто те существительные, которые в мужском роде относятся к миру физическому, в женском роде переходят в мир эмоций и абстрактных понятий. Разговоры о погоде предполагают использование существительных мужского рода, но в своём подсознании анжельцы постоянно достраивают смысл, какой получила бы фраза, если изменить род. Так, "зыбь" в мужском роде употребляется по отношению к состоянию моря. Но "зыбь" женского рода – это душевное состояние, которое мы бы назвали тревогой, колебаниями, сомнениями. Поэтому фраза "на море нынче зыбь" воспринимается коренным анжельцем как целый комплекс смыслов, от "вы, кажется, тревожитесь" до "что-то я сомневаюсь". Соответственно, "тепло" мужского рода – это состояние окружающей среды, "тепло" женского рода – состояние души. Фразу о том, что солнце не греет, анжелец поймёт примерно как жалобу "никто меня не любит" или "никому я не нужен". Райтэну смешно, потому что подобные заходы анжельцы используют обычно, когда подкатывают к девушкам, знаете, в этакой печоринской манере: "Меня никто не понял: и я выучился ненавидеть". Ну или наоборот, это аналог нашего девичьего "что-то холодно, кто б согрел?"

3. Как устроиться в незнакомом городе?

Порт оглушал.

Разгружались торговые корабли. Массивные грузчики, обливаясь потом, волокли сундуки и мешки, разражались всплесками брани в тех случаях, когда пересекались траекториями. Специальные сигнальные рожки пронзительно разрезали воздух своими резкими звуками, организуя ход причаливающего корабля. Неподалеку у склада надрывались собаки хоровым ором. С другой стороны зазывали-торговцы расхваливали свои товары. Перебить их надрывно пытался уличный музыкант, который со своей гундосой трубой хотел заработать несколько монет. Неподалёку, на верфи, раздавался стук молотков и визг пил, и иногда, ровно, мерно, глухой мощный бух чего-то тяжёлого.

Только сошедший с трапа и стоящий посреди всего этого оглушающего бедлама Дерек нервно сглотнул. Его, ко всему, ещё и покачивало после долгого водного пути – тело не могло так резко осознать, что под ногами уже твёрдая земля, а не палуба.

Он сделал несколько неуверенных шагов по припортовой площади. Почти-товарищи, ставшие отчасти знакомыми благодаря плаванью, весело расходились кто куда – некоторые и сами жили в Аньтье, иные планировали дальнейшую поездку вглубь страны, домой, третьи собирались перекантоваться некоторое время и уйти в следующее плавание – к берегам Либерии, на юг.

Среди них Дерек один был неприкаянным.

У него, впрочем, было предложение попробовать себя в качестве юнги от боцмана, письменная рекомендация от Этрэна и дружелюбное «заходи, вместе прошвырнёмся по притонам» от одного из наёмников.

В общем и целом это никак не отвечало на вопрос, куда податься и что делать.

Дерек, заплетаясь нога за ногу, проковылял до конца площади, чувствуя, как страх всё сильнее овладевает им.

Он впервые оказался в ситуации столь неконтролируемой и зыбкой. Детство и юность он провёл в родном посёлке, где каждый знал каждого и мог посчитаться на десять поколений назад знакомствами. Там он всегда мог рассчитывать на помощь и поддержку.

После он оказался при Грэхарде, и здесь ему вообще больше ни о чём не нужно было беспокоиться.

Даже собственно сам побег не был таким страшным там и тогда: в Ньоне у него было множество знакомых, к которым так или иначе можно было обратиться.