Людям все показано.
Народная поэзия во всей красе – но у дьячка было складно и в рифму, а у Венсена нет.
С нашим злобным миром я давно не дружу.
Но муза все равно приходит ко мне в ночную пору.
И против самого себя я перед окном сажусь,
И пишу все, что мне сейчас приходит в голову.
Могучая лирика, правда? Не для средних умов.
Придя на почту, я села возле ящичков для моментальной передачи писем и написала на тонком листке казенной почтовой бумаги:
«Анри, мне срочно нужна твоя помощь. Надо опубликовать стихи Венсена, он графоман и позорище со стороны лирики, но я за это щедро заплачу. Умоляю, ответь, что ты согласен, я жду твое письмо».
Я не знала, сколько мне предстоит ждать – но оно того стоило. Анри Жен-Валер был нашим с Петровой соседом по студенческому общежитию. После окончания курса он пошел не в педагогику, а в журналистику, и через несколько лет уже был главным редактором очень приличного журнала «Мой современник», где помимо всего прочего печатались и стихи. Мы были друзьями и, расставаясь после выпускного, обещали всегда помогать друг другу, если потребуется помощь. С тех пор прошло шесть лет, мы переписывались, и я надеялась, что Анри мне не откажет.
Спустя полчаса, когда почтмейстер, охая и вздыхая после вчерашнего, недовольно посоветовал мне пойти погулять и не мозолить ему глаза, пришел ответ от Анри. Я разорвала конверт и прочла:
«Лана! Ты знаешь, я готов на все ради нашей дружбы, но стихи Венсена – это не то «все», что я могу для тебя сделать. Он ужасен и как поэт, и как человек, и меня проклянут все коллеги – а заодно еще и наплюют. Впрочем, сто золотых крон могут тебе помочь. Высылай чек, а я вышлю для него приглашение. Передашь?»
Я вздохнула с облегчением, выписала чек, на все лады восхваляя щедрость Берта и принца, которые не экономили на спичках, и через час у меня уже было приглашение на официальном бланке журнала: господину поэту предлагали опубликовать его стихи в «Современнике» и обещали гонорар. Я подозревала, что оплатила большую часть – ну да ладно. Мне нужны девушки с дипломами, господину Анвину – отсутствие инспекции, а Венсену – слава на все королевство.
В Тансворте всего одна гостиница, и по провинциальным меркам она весьма неплоха. Хозяин, эльф-полукровка Гвердивен, в свое время побывал и на севере, и на юге, повидал волю, неволю и всяческие виды, выстроил гостиницу по примерам отелей крупных городов, так что его заведение не вызывало горячего желания убежать неведомо куда и навсегда забыть об увиденном. Я зашла в просторный холл, где царила свежая прохлада и едва уловимый запах перегара от кого-то из гостей, приблизилась к стойке регистратора и поинтересовалась, в каком номере поселился инспектор Венсен. Регистратор, орк-полукровка, устало оттянул воротник белой рубашки и ответил вопросом на вопрос:
– Вам он зачем?
– У меня есть дело к господину испектору, – сдержанно ответила я, и регистратор брезгливо скривился:
– Знаем мы его дело, уже три шлюхи сменились… – он хотел было добавить что-то еще, не менее интересное, но в холле появился Гвердивен, а я была с ним знакома. Он широко улыбнулся, не менее широко раскинул руки, словно хотел заключить меня в объятия, и звонко заявил:
– Лана, дорогая! Как я рад!
Регистратор понял, что я не из девочек по вызову, и с прежним угрюмым видом занялся своими тетрадями. Мы с Гвердивеном обнялись, и он поинтересовался:
– Как дела? Как родители?
– Все в порядке, – с улыбкой ответила я. Вот что значит иметь эльфов в родне – это неожиданно может пригодиться. – Отец недавно написал, что они с мамой собираются к морю.
Гвердивен покивал: дескать, замечательно, чудесно – и мы прошли к широкой лестнице на второй этаж. Лестница была совершенно столичная, а вот слово, нацарапанное на перилах, было по-провинциальному крепким.
– Мне нужен Венсен, – сказала я. – В каком он номере?
Гвердивен выразительно завел глаза к потолку.
– В двенадцатом. Осторожнее с ним, дорогая Лана, он очень много выпил и заказал еще одну девицу. Кричит, что кругом мерзавцы, которые не ценят его талант, и он всем покажет, – он вздохнул и добавил: – Почти показал в окно, хорошо, что девка оттащила.
– Вот что хлебное вино делает, – покачала головой я. – Не волнуйся, он сейчас уедет.
Гвердивен вновь издал усталый вздох.
– Хорошо бы! Удачи, дорогая Лана!
Поднявшись на второй этаж, я постучала в дверь двенадцатого номера. Какое-то время было тихо, потом послышалась возня, дверь распахнулась, и инспектор Венсен предстал предо мной, в чем мать родила.
Я посмотрела, вспомнила поговорку о том, что таким обрезом можно только насмешить, и спросила:
– Вы инспектор Венсен?
Инспектор икнул, и я пожалела, что здесь нет дагерротипической камеры. Один щелчок – и инспекторская карьера была бы разрушена навсегда. Впрочем, я очень добрая девушка – поэтому и сказала:
– Прикройтесь. У меня к вам деловое предложение.
Мой тон мог произвести впечатление – Венсен прошел в номер и быстро набросил халат. Я прошла по комнате – да, сбитый лошадью изволил знатно покутить. Присев в кресло, я продемонстрировала Венсену письмо Анри и, дождавшись, когда его лицо примет бледный и совершенно трезвый вид, отчетливо проговорила:
– Я оплатила вашу публикацию в «Современнике». Понимаете, что это значит?
Директор Анвин был знатный жадина во всем, что не касалось его капиталов – ему даже в голову не пришло предложить Венсену то, что было для него дороже любых взяток. Вот и сейчас по нему было видно: он смотрел на то, чего его душа страстно желала уже много лет и не могла добиться. У Венсена даже руки затряслись – он смотрел на приглашение с эмблемой «Современника» и, кажется, готов был упасть в обморок. Венсен потянулся было к приглашению, но я отдернула листок бумаги и с улыбкой сказала:
– Получите его, если инспекция колледжа Тансворта пройдет успешно. Вы подписываете все бумаги… даже не заглядывая туда – а я передаю вам приглашение, и в новом номере журнала будет напечатана ваша большая подборка.
– Шантажистка! – прошипел Венсен. В его глазах светилась ярость – он ненавидел во мне всех, кто когда-либо критиковал и разносил его, я стояла на его дороге к славе и не хотела отойти в сторону просто так, из почитания его несуществующего таланта.
Впрочем, талант всегда в себе сомневается. Это только посредственность вроде Венсена уверена в своей гениальности.
– Вы согласны? – спросила я.
Венсен кивнул и взял свой саквояж с документами.
***
В четыре часа пополудни мы наконец-то заказали обед – картофельные ломтики с беконом и соусом и зеленый салат – и уселись в маленьком дворике позади нашей конторы. Я люблю это место: зеленый садик, тихий и спокойный, мирное место – можно думать, о чем захочется, отдыхать, мечтать…
Но мы с Петровой не мечтали. Мы работали.
– Так, что у нас есть, – сказала я, придвигая к себе записную книжку. – Насчет голубей и пыльцы договорились. Все девушки будут с образованием – директор Анвин поет и пляшет, что инспекция завершилась без вреда, – я задумчиво постучала кончиком ручки по носу и вздохнула: – Нет, все-таки надо будет вытребовать у него эти сто золотых крон. Я читала вирши этого Венсена и видела его стручок. У меня травма.
Петрова расхохоталась и отправила в клыкастый рот очередную партию картофеля с беконом.
– Досадно, – согласилась она. – Мы с тобой и так редко это все видим, а тут стручок.
Какое-то время мы молча переживали о нашей женской доле. Да, у нас бывали необременительные романчики, но слишком редко, чтобы становиться чем-то серьезным. Наши ухажеры не хотели жениться – иногда мы с Петровой даже задумывались, что же им надо. Наверно, молчаливых и спокойных жен, а не работающих и независимых. Когда у жены свои деньги, которые она заработала своим трудом, то она уже не потерпит, чтобы ей приказывали и распоряжались. Как говорит один знаменитый доктор-мозговед, который живет в столице и берет по десять крон за консультацию, для женщины крайне важно иметь собственный ресурс.
Мы с Петровой были с этим согласны.
– А еще у нас есть целый отряд студентов, которые будут на нас работать, – продолжала я, – в благодарность за спасение их седалищ от шестой пересдачи.
– Да, тут один забегал уже. Бархен, – сообщила Петрова. – Поинтересовался, почему у меня такая странная фамилия, не орочья.
У орков принято так: имя ребенку выбирает отец, фамилию дает мать.
– Я его отправляла к Гутте, – сообщила я и, прикинув время, подумала, что Гутта просто внаглую опаздывает. Деньги, что ли, не нужны?
– Да, он сказал, что ходил к ней, но мастерская заперта. Обещал заглянуть еще разок.
Так. Швейная мастерская заперта – и это летом, когда все барышни шьют новые платья, блузы и юбки. Кажется, у нас начинались проблемы. Нет, так-то в Тансворте многие умеют шить, но нам был нужен профессионал, а не человек, который способен пошить блузку, неотличимую от брюк. Гутта смогла бы сшить цветочные платья – а другие не смогут, и, кажется, у нас начинались проблемы.
Почти сразу же послышался звон колокольчика на двери в нашу контору. Петрова приподнялась и зычным рыком сообщила, что мы на заднем дворе. Вскоре я увидела запыхавшегося Бархена – было ясно, что парень подошел к своей работе на нас со всем возможным старанием: он выглядел таким усталым, словно за весь день не присел.
– Что случилось? – спросила я. Петрова придвинула к нему коробку с картошкой и беконом, но Бархену, кажется, было не до еды.
– У госпожи Гутты забрали ребенка, – выдохнул он. – Мастерская снова была закрыта, так я добежал до ее дома. Вижу – двери нараспашку, все нараспашку, соседи ревут, сама госпожа Гутта поперек порога лежит, рыдает. Доктор там рядом с ней бегает, а она подняться не может.
– Кто забрал ребенка? – оторопело спросила Петрова. – Как?
Я вздохнула, кажется, понимая, откуда дует ветер. Гутта приехала в Тансворт из Восточных пустошей – там она была замужем, развелась, но муж продолжал строить ей козни, и она уехала. Похоже, сегодня он все-таки умудрился ей нагадить.
– Полиция забрала, – ответил Бархен. – Вместе с опекой. Дескать, поступил сигнал, что госпожа Гутта бьет маленького Пауля, ну его и увезли до выяснения.
– Да не бьет она его! – возмущенно воскликнула Петрова. Она решительно поднялась из-за стола, словно зеленая гора, и было ясно, что Петрова готова ехать в опеку и возвращать парнишку матери. – Он свалился с забора, полез туда за кошкой, я сама видела! Лана, пойдем!
Втроем мы вышли на улицу, и я подумала, что день еще не кончился, а у нас уже было столько приключений, сколько и за месяц не наберется. Мы организуем отбор невест, я спасла студентов от пересдачи, а директора Анвина от тюрьмы по итогам инспекции, и умудрилась сделать так, что нахального графоманишку напечатает один из ведущих журналов страны. А теперь мы шли спасать ребенка лучшей городской швеи, а день еще не закончился, и в нем может быть еще много всякого.
Полицейский участок располагался чуть в стороне от центральной площади и был похож не на оплот порядка, а на магазинчик средней руки или библиотеку. Маленький беленький дом с резными деревянными ставнями, утопавший в зелени сада – кто бы мог подумать, что вот за этим окном сидит шеф Балетти, который разговаривает только рыком и матом? Мы вошли и первым делом увидели Пауля – он сидел в приемной, заливаясь слезами. Перед ним гарцевал немолодой господин – он настолько старался выглядеть приличным и порядочным, что сразу же становилось ясно: перед нами первостатейная сволочь. Он показывал Паулю то леденец на палочке, то деревянную лошадку, но мальчик не прекращал плакать.
– Кажется, папаша, – негромко пробормотала Петрова. Я согласно кивнула и звонко спросила:
– Шеф Балетти! К вам можно?
Открылась дверь, из нее высунулась красная физиономия, украшенная носом-картошкой, густыми бакенбардами и лохматыми усищами, и шеф прорычал:
– Что надо, так и перетак?
– Мы работодатели госпожи Гутты, – сухим официальным тоном сообщила Петрова. – Пришли узнать, что случилось.
Шеф фыркнул, буркнул и выдвинулся из кабинета – темно-синий полицейский мундир едва не трескался на его заботливо откормленном брюхе. Пауль перестал плакать – теперь он испуганно всхлипывал, отворачиваясь от родителя. Я шепотом приказала Бархену бежать, разыскать господина Берта и привести сюда, а шеф прогудел:
– Работодатели? Какую, интересно, вы ей даете работу?
Отец Пауля подбоченился и добавил:
– Она не работает! Шитье это не работа, а первейшая бабья радость. А раз не работает, то пусть ребенка отдает! Отец всяко лучше за ним присмотрит.
– Не надо меня отдавать! – запищал Пауль, размазывая слезы по лицу. – Мамочка!
– Мы организуем отбор невест для принца Эжена, – Петрова по-прежнему говорила спокойно, но я чувствовала, что в ней все так и звенит от гнева, и она готова устроить скандал и разнести участок, если потребуется. – Госпожа Гутта получила большой заказ на пошив платьев для невест его высочества. Вы понимаете, шеф, какое мероприятие сейчас срывается?
– Государственное! – поддакнула я. – Колоссальной значимости для всего королевства и Тансворта в частности.
Шеф закряхтел. Заложил руки за спину, пожевал губами. Мне показалось, что карман его мундира подозрительно оттопыривается: кажется, туда сунули оплату за то, что он отнял ребенка у матери и передал отцу, который представления не имеет, что нужно сыну.
– И я не понимаю еще одну вещь, шеф, – добавила я и припечатала: – Неужели вы хотите отдать ребенка убийце?
В полицейском участке воцарилась густая тишина. Петрова оторопело посмотрела на меня, шеф удивленно снял и надел фуражку, кто-то из офицеров высунулся из дверей одного из кабинетов, но тут же убрался подальше от греха. Папаша Пауля даже икнул от удивления. Губешки Пауля задрожали, и он залился слезами.
– Мамочка! – простонал мальчик. – Хочу к маме! Мама!
– То есть, как это «убийце?» – оторопело проговорил шеф и бывший муж Гутты визгливым голосом воскликнул:
– Какого дьявола ты смеешь меня обвинять? Я отец ребенка! Я заберу его обратно в Пустоши от этой безработной шлюхи!
– Отец, который не знает, что у мальчика аллергия на сладкое? – приторно-медовым тоном осведомилась я, оценивающе глядя на папашу Пауля. – Или наоборот, он слишком хорошо знает, что сахар вызывает у Пауля отек горла?
В участке снова стало тихо. Петрова едва слышно пробормотала что-то на орочьем, удивленно глядя на меня и не понимая, вру ли я на лету или же говорю правду. Я не врала. Гутта как-то упомянула, что Паулю нельзя ни крошки сладкого, но его отец, который не интересовался ни сыном, ни его здоровьем, об этом, разумеется, не знал – или же прекрасно знал, но ему было все равно. Он хотел лишь нагадить бывшей жене.
– Дать ребенку леденец, который доведет его до смерти, – отчеканила я. – Но до этого успеть забрать его из Тансворта, чтобы причинить лишние мучения матери – а потом обвинить ее в гибели мальчика. У нас ведь женщины всегда во всем виноваты, а не отцы-молодцы. Шеф, вы действительно решили отдать Пауля этому человеку, или я как-то неправильно все поняла?
Я говорила и поражалась своей наглости. У меня не было ни веса, ни влияния в Тансворте. Я просто работала организаторшей праздников, и у меня была наглость и громкий голос. Лицо шефа побагровело еще сильнее, и папаша Пауля проворно спрятал леденец за спину, а Пауль заревел, свалился со скамьи и принялся кататься в истерике по полу приемной.
– Да помогите же ему! – беспомощно воскликнул шеф. – Вы ведь женщины, сделайте что-нибудь!
Было видно, что он окончательно растерялся. Да, детский рев иногда мог творить чудеса: у мужчин опускались руки, и они готовы были на все, лишь бы он прекратился.
– А мы здесь при чем? – беспечно осведомилась Петрова. – У мальчика есть отец, пусть он и займется ребенком. А мы посмотрим, как он справляется. Наверно, намного лучше, чем плохая мать, да?
Тем временем, дверь участка открылась, и в приемную вошла Гутта – заплаканная, с потемневшим от горя лицом. Доктор Хорни вел ее под руку – было видно, что потеря сына сокрушила и растоптала ее, и Гутта с трудом держится на ногах. Увидев, что Пауль валяется на полу, Гутта бросилась к нему, прижала к себе мальчика, ласково приговаривая что-то бессмысленное и тихое, и Пауль тотчас же умолк, прижавшись к матери. Я представила, как полицейские отрывали его от Гутты, чтобы забрать из родного дома, и мои кулаки непроизвольно сжались.
– Странно, правда, шеф? – спросила я самым медовым тоном из всех возможных. – С якобы хорошим отцом ребенок бьется в истерике и рыдает от страха, а с якобы плохой матерью у него все хорошо.
– И этот якобы хороший отец не знает, что нужно его сыну, что ему можно и нельзя, – поддержала меня Петрова. – И сует ему сладость, которая его убьет.
Гутта медленно поднялась с пола – теперь ее лицо наполняла решительность и гнев, настолько сильный, что мне показалось, что в воздухе засверкали молнии.
– Сладость?! – громким свистящим шепотом поинтересовалась она. – Ты давал ему сладости, мерзавец?!
Я подошла к шефу, тихонько протянула ему несколько золотых крон и негромко сказала:
– Шеф, ну вы и сами видите, что произошла трагическая ошибка. Отпустите мать и ребенка, не усугубляйте. У нас много работы, шеф. Очень много, правда.
– Совершенно верно, – услышала я ледяной голос Берта. Он вошел в полицейский участок, и все мы вытянулись в струнку, как и полагается человечишкам перед драконом. Над головой Берта кружилось облако искр, он выглядел настолько грозным и властным, что я невольно залюбовалась им. Впрочем, я почти сразу же дала себе мысленную оплеуху: не время ронять слюни от восторга, у нас полно проблем.
