Владимир Попов "На небесах ещё светло… Постскриптум"

Лунные странники

Когда одиноко
мне было невмочь,
я вышел из хижины
в лунную ночь.

По ясной дороге
пошёл через лес.
И было светло
от земли до небес.

И вижу: навстречу мне
лунной тропою
печальные люди
несметной толпою

идут друг за другом,
молчанье храня
и смотрят как будто
они сквозь меня.

Вот девы проходят
в спокойствии жутком —
синеют в руках
лепестки незабудки.

И древние старцы
сидят на повозке,
а лица возниц —
как из света и воска.

Стоял на тропе я
с душой иноверца,
но лунные кони
прошли через сердце.

И свет разливался
чудесным обманом.
И лунные камни
дымились туманом.

Я руки раскинул —
мольбой изошёл,
шагнул в середину —
сквозь камень прошёл.

Я был среди них
и, боясь оступиться,
пытался запомнить
бесплотные лица.

…И вышли на берег.
Всходили бесшумно,
по зыбкому трапу
на лунную шхуну.

А я повернулся
и шёл до рассвета,
в глуши укрываясь
от лунного ветра.

Вставала заря.
Петухи прокричали…
И встретил я утро
в любви и печали.

«То ли сосны шумят…»

То ли сосны шумят,
то ли ель ворохнулась.
То ли путник далёкой
дорогой идёт.

Одинокая мать
среди ночи проснулась
и тихонько-тихонько
ребёнка зовёт.

То ли мальчик, черпнув
осторожною горсткой,
по колено в воде,
воду тёмную пьёт…

Чудо-песня слышна:
то ли вепс вологодский,
то ли чудь белоглазая
под землёю поёт.

Свержение Перуна

Всходило солнце, грозное и злое,
и отгоняло полчища врагов.
И освещало капище – земное
пристанище уродливых богов.

Жрецы держали цепкими руками
кровавых безголовых петухов.
И жертвенник – огромный плоский камень —
дымился смрадом жжёных потрохов.

Сюда спешили всадники и лодки,
ползли калеки ради утешений.
А ночью псы друг другу рвали глотки
из-за остатков жертвоприношений.

Секирой вырубленный, деревоогромный,
тот истукан, кого боялись русы,
стоял Перун – бог молнии и грома,
сереброглавый и золотоусый.

Ногою твёрдой попирая камень
и выпучив невидящий зрачок,
держал, зажатый грубыми руками,
небесных молний скомканный пучок.

То не шумят деревья вешней веткой,
то не звенят весёлые ручьи:
то палками о медные тарелки
бьют, возглашая новость, бирючи.

Они сзывали на реку Почайну…
И неизвестность предвещала страх.
Мужчины хмурились.
И женщины молчали.
И плакали младенцы на руках.

И в ужасе застыли…
Словно режут
брат брата на предательском пиру:
с горы катился бог и громовержец —
огромный и чудовищный Перун.

И люди плакали, закрыв лицо руками.
Стояли в страхе, белые как мел…
Но молнии над ними не сверкали.
Небесный гром над ними не гремел.

«В поле сыч сычет…»

В поле сыч сычет.
Мать дитя кличет.

Древо лист ронит.
А старик стонет.

Да воды просит.
На земле осень.

На земле вечер.
В небесах вечность.

Мать дитя кличет.
В поле сыч сычет.

«Я накликаю беду …»

Я накликаю беду —
упаду на север:
головою в лебеду,
а ногами в клевер.

Кровью землю орошу,
диким зверем взвою,
сердце в небо отпущу,
а любовь зарою.

Поднимусь средь бела дня
цветом иван-чая…
Что-то здорово меня
от ветров качает.

«Поклонюсь до земли…»

Поклонюсь до земли.
Помолюсь на восход.