Владимир Ёршъ "Издалека долго. Том II"

– Не позорь меня. Я хочу быть женщиной и давно люблю тебя, – она скинула халатик, под которым не было ничего из одежды.

– Щаплеевская, так же не честно… Иди ко мне!

– А ты что же, не понимал, как мы любим тебя? – спрашивала она потом.

– Нет, конечно. Я же любил Еву.

– А теперь?

– Ты и Ева, и Алина… обожаю тебя.

Они не расписывались, просто жили семьёй. Через три года Алёна умерла после тяжёлых родов, но родившаяся девочка выжила, дышала здоровьем и была как две капли воды похожа на мать. Серафим назвал её Антониной в честь бабушки. Серафим похоронил гражданскую жену на Семёновском кладбище рядом с её сестрой и матерью, а в 1927 году в августе неожиданно объявилась пропавшая Ева. Оказывается, она всё это время находилась в Моложском Покровском монастыре, из которого их выгнали месяц назад. Часть женщин взяли в Афанасьевский монастырь, а Еву потянуло домой к мужу и детям. На радостях Серафим чуть не задушил её. Оказалось ещё, что Алёна знала, где находилась сестра, но смолчала и реализовала своё право на любимого человека и право стать матерью. Никто не осудил почившую женщину, да и смысла не было. У неё тоже, как у сестры, был туберкулёз. Серафим сочинил тогда грустную песню:

Рябь

У тебя нервный шок, невозможно дышать,
Я не знаю, как эту болезнь превозмочь,
И моя над тобою кружится душа:
«Боги, дайте ей силы в дождливую ночь!»

Пусть бежит и бежит по воде ветерок,
Я бы это придумать, предвидеть не смог,
И на всех перекрёстках случайных дорог
Ты являешься вдруг, мне ответствует Бог.

У тебя не глаза, а земной океан,
Я судьбу не спрошу, не доверюсь словам.
Налетит серый вызов небесной тоски,
И твою не согреть мимолётность руки.

И бежит, и бежит по воде ветерок,
Я бы это придумать, предвидеть не смог,
И на всех перекрёстках случайных дорог
Ты являешься вдруг, и потворствует Бог.

У тебя понемногу затеплится грудь,
Боль уходит – её я молю отвернуть,
Успокоят прохлада, с ромашкою чай,
Потерпи, засыпая, и утро встречай!

Рябь бежит, и бежит по воде ветерок,
Я бы это придумать, предвидеть не смог,
Но на всех перекрёстках случайных дорог
Ты являешься мне, и завидует Бог.

У Серафима, у его семьи началась новая жизнь. С продовольствием в городе постепенно ситуация менялась: раскулаченные крестьяне или были репрессированы, или бежали из деревень в город, оставшихся на земле людей загнали в колхозы, обобществив крестьянские орудия труда и скот, отнятый у середняков и кулаков. Мужчин, погибших в больших количествах на фронтах войны, везде пытались заменить женщины. Они трудились и в колхозах на сенокосе, и на заводских станках, и крючниками (!) на пристани. Женщины вытягивали страну. Тяжёлая наступила эпоха, а когда она для простого человека была лёгкой?

В начале тридцатых Казанскую церковь закрыли, вынеся остававшиеся ценности, а в храме организовали склад старых документов. В 1934 году разобрали на кирпичи старинную колокольню. Зачем?!

Серафим и Дионис

…Дионис находился в шоке. Насильственное навязывание идеологии массам народа – задача неблагодарная и бесполезная на длительный период времени. Десять-тридцать лет можно трындеть о мировой революции, свободе и равенстве, получить по сусалам от Польши в 1920 году и замять трагедию, жестоко подавить повсеместные крестьянские восстания, ссылаясь на кровожадность мироедов. Народ, любой народ, мудр по определению. Правильный ход и решения им обязательно находятся.

…Я не понимаю, для чего колокольню разбирали на кирпичи. Вы её строили, деньги на её воздвижение выделяли, население опросили? Ну, сняли колокола – чугуна или меди в стране не хватает, деньги на ремонт не выделяете, так у вас их не просят. Неужели кирпича мало? Кирпичные заводы испарились или исчезли песок и глина?

Звонница на Стрелке олицетворяла древнюю ось города, представляется мне. Она воздвигнута была на месте старого ветхого деревянного храма. Историческое намоленное сооружение! Любое место имеет центр притяжения, внимания, обращения. Каждый город мира характеризуется такой точкой или осью, вокруг которой вращаются основные события и люди. Ось определяет прошлое населённого места и указывает будущее. В Москве, скажем, центром притяжения до сих пор является колокольня Ивана Великого. Интересно, кстати, где находилась ось (или сердце) Парижа до постройки Эйфелевой башни? Неужели в Бастилии?

Легко было уничтожить ось Рыбинска – рушить всегда проще, чем создавать. Что взамен? – У большевиков – ничего. Им бы унижать человека перед выбранным идеалом и обобществлять, уничтожая возможность быть личностью, за исключением верхушки. Историю изменили под свои потребности, навязывая чуждую идеологию. К концу Советского этапа России народ смеялся над руководством страны и ненавидел партию диктата. Власть рухнула почти мгновенно…

Провидению было угодно мучить и испытывать людей. Может быть, Русская земля должна была показать миру пользу и преимущество общественных форм существования? – Резонно, но обобществить все сферы жизни утопично и нельзя по определению. Человек должен иметь возможность уединиться, подумать, анализировать в тишине волнующие проблемы. Тишина и мечта – родные понятия.

Критиковать и уничтожать легче, чем выиграть в споре времени, что лучше, а что хуже. Вы разобрали и уникальный рыбинский театр, построенный по проекту петербургского архитектора В. А. Шрётера в 1878 году, на кирпичи (капитальное строение, на которое люди отдавали свои кровные). Почему нельзя было сколотить новую сцену вместо подгоревшей? – Кинуть клич, и люди бесплатно бы восстановили здание, ведь отдохнуть, переключиться от тяжёлого труда стало негде, а потом всё равно строили другой театр, невзрачный, неприметный, т. е. хуже. Я понимаю, идеологически надо было убрать памятники побеждённого режима, но убрать в музей, а не уничтожать. История должна быть наглядной и доступной. Нет. Разбить вдребезги, камня на камне не оставить, а дальше не важно, как-нибудь проживём. Как-нибудь! Театр замечательной архитектуры за что?

Абстрактная идея коммунизма варварски воплощалась в одной многострадальной стране. Миллионы людей были уничтожены, искалечены физически и духовно, разрушены вековые родственные связи, самая просвещённая часть страны вынуждена была эмигрировать и строить хорошую жизнь на чужбине. Ненависть, убийства брата братом, насилие всех видов, нищета населения и подавление воли человека – итог власти слепого идеала, некоего образа. Не случайно в древности существовала наука Образов…

Дионис живо представил себя на месте Серафима. Ужас охватил его! Пока ты трудишься, твою жену, слабую женщину, избивают в застенках, любимые с детства родные места рушат и ломают, навязывают тебе чуждые мысли, отбирают недвижимость и собственность. Как жить, когда любишь Родину, свой город, своих детей, жену, работу, дом?!

Дио отложил тетрадь и выглянул в окно. Маленькое солнечное светило роняло на двор красноватые лучи и убаюкивало взгляд. В поместье и округе заправляли тишина и покой. Наверное, от того Серафим стал капитаном, что любил эту плавную тишину и изменчивое постоянство великой реки. Он ощущал себя частью природы, Волги и Вселенной…

…На Волге выдалась тёплая бархатная погода. Дул, словно брезжил, слабый ветерок, по небу плыли пончиковые белые облака, а солнце не палило, а ласкало жёлто-пушистыми лучиками света. Волны от барж и буксира, не пересекались, растекаясь симметрично по левому и по правому берегу. Чайки кружились над головой, требуя бурунов из-под кормы, которые нет-нет выталкивали оглушённую винтами рыбу. Серафиму грезились иные страны и иные миры. Строки легко вытекали на приготовленные заранее листы бумаги.

Камень

Я – камень, я впитал века,
Тверды мои нутро и край,
Лежу.
Гуляют облака,
Зовут на небеса,
где Рай.
Я на песке, на берегу,
Бодаюсь с ветром и волной,
Желания приберегу —
Никто не знает путь земной.

С рекой молюсь за свой удел.
Бежит прозрачная вода,
И я то греюсь, то в воде
Внимаю влажные года.

Скуёт зимой прибрежный лёд
Оденет иней или снег,
Но летом, чувствуя тепло,
Меня погладит
Человек,
Присядет на меня и вдруг
Взберётся, сверху меря даль,
И я увижу мир вокруг
Через него,
забыв печаль…
Я – камень.
Рядом камни спят,
А я, захваченный волной,
Плыву и радуюсь опять,
Что жизнь повелевает мной.

Это Серафим увидел берег, сплошь покрытый булыжниками Ледникового периода. тысячи лет назад холод и льды заставили уйти людей с насиженных мест, притащив потомкам древних людей строительный материал для векового творчества.

***

Летние изводят токи
От земли наверх
к тебе,
Чувства вторят вслед сороке,
Говорившей о судьбе.

Несбываемые встречи
Параллельны бытию:
Руки обнимают плечи,
Звонницы набаты бьют…

Где я? – Шелестят дождинки,
Намечая малый крен,
В темноте огни, как льдинки,
Тени прыгают из стен.

Рукавом взмахнуло лето,
Бросило укол лучей,
Но не наложило
вето
На мечтательность ночей…

Это ему вспомнилась Александра. Неужели наша история взаправдашняя? Где она теперь? Что с детьми? Как бы я хотел увидеть их! За размышлениями пришло новое стихотворение: увидел цветущий куст на высоком берегу, на самом краю обрыва

Сирень

Тебе не спится.
Ты пьяна.
Ты ищешь приключенья ночи,
А во дворе кричит
она —
Весна любуется и прочит.

Забыта насовсем зима,
Сирень туманит мысли,
Точит,
И ты кружишься не сама,
Пленённая муаром ночи.

Бушуют чувства!
Чья вина?
Остановиться нету мочи.
Луна, огни и глубина.
Затягивает бездна ночи.

Тебя несёт.
Ты – свет и тьма.
День отдаётся чарам ночи…
Платок душистый утром
Смят,
А ангел над тобой хлопочет.

***

День клонится его к закату,
Выдумывает дождь тоску,
И тучи движутся куда-то
За Волгу, синюю реку,

А я несу свои утраты,
Свои безумные года,
Кочую по ненужным хатам
И посещаю поезда,